УЧИЛСЯ НА БРЕГАХ НЕВЫ
ЗАПИСКИ МУЛЬТИМАТЕРНОГО СТУДЕНТА

 

09.jpg

МИРОНЕНКО Юрий Михайлович
(р.20.8.1933, г.Ленинград)
Выпускник ЛВМИ 1957г., группа Е509

Специалист в области создания и испытаний образцов бронетанковой техники, а также специальных машин на танковой базе, в том числе:
- танков Т-10М, Т-80, Т-64Б, Т-72, Т-80У и их модификаций;
- 406 мм самоходной пушки особой мощности СМ-54;
- 420 мм самоходного миномёта 2Б1;
- самоходных артиллерийских установок 2С7 «Пион» и 2С7М «Малка»;
- самоходных гусеничных шасси для средств системы С-300В и семейства высокозащищенных машин особого назначения.

Работа:
1957 г. – Филиал ЦНИИ-173 г. Ковров; инженер, участник доработки стабилизатора основного вооружения «Ливень» танка Т-10М.
1958 – 1968 гг. – «Кировский завод», ОКБТ, г. Ленинград; ст. инженер, вед. инженер, нач. сектора, начальник отдела испытаний.
1968 – 1991 гг. - Министерство оборонной промышленности СССР, г. Москва; главн. специалист, нач. отдела, главный конструктор 7 Главного управления.
1991 - 2003 гг. – ОАО «Специальное машиностроение и металлургия», г. Москва; начальник отдела специальных транспортных средств.

Участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС в 1986 году.

Награждён орденами и медалями СССР, имеет авторские свидетельства на внедренные в серийное производство изобретения по танкам Т-64Б, Т-80, Т-80У, САУ «Пион», системе С-300В, гусеничным машинам особого назначения и др.

С 2003 года – пенсионер.

957.jpg

«Здравствуй Константиныч! Я в полном тупике….»

911.jpg

2 мая. С приездом, Михалыч!

912.jpg

Солдатушки, браво ребятушки!

913.jpg

Толин ЛуноЧерноход. Завершение сброса в пролом материалов (бульдозерный отвал находится вне кровли)

914.jpg

Отъезд СТР-1 от пролома задним ходом после сброса материалов

921.jpg
г. Ковров, вокзал. 1957г.

922.jpg

Объект 271 - 406мм самоходное орудие Конденсатор-2П на параде в 1962г.

923.jpg

В конце 50ых-60ых мы делали в Ленинграде такие объекты (800ые)

924.jpg

И такие тоже делали на Кировском Заводе

925.jpg

И такие...

926.jpg

1960г. Изобретатель галош с верёвками

927.jpg

И в те же 1960ые - такие объектики, которые приходилось испытывать в различных климатических и дорожных условиях

928.jpg

Читинская область. Температура -49.5C

929.jpg

Знаменитая улица Абельмана в г.Коврове, который пригрел в 1957г. шестерых выпускников ЛВМИ

930.jpg

Начальник и главный конструктор ОКБТ Ленинградского Кировского завода Жозеф Яковлевич Котин

931.jpg

Дружище Т-10М. В 1957г мы оба были приняты на вооружение и долгое время совершенствовали друг друга. В 1993г. нас обоих поздравили - меня с пенсией, а его со снятием с вооружения

932.jpg

Опытный танк объект 282

933.jpg

Ржевка-Нясино 1958г.

934.jpg

Даже если у танка пушка без дульного тормоза - не залезайте в него во время выстрела

935.jpg
.
936.jpg

420мм Ока и 406мм Конденсатор на Красной площади 1961г.

937.jpg

Наш об. 821 (комплекс РТ-20П) на параде в 1965 году

938.jpg

Форсирование водной преграды

939.jpg

«Гороховец» 1964 год

940.jpg

Танк об. 287, который пришлось «украсть». Здесь он без оборудования для самоокапывания – «лопаты», которая его угробила

941.jpg

Н.С. Хрущёв: «Танки должны двигаться змеёй!»

942.jpg

Л.Н.Карцев – главный конструктор УВЗ г.Нижний Тагил

943.jpg

Танк Л.Н.Карцева ИТ-1 с комплексом «Дракон», победивший наш об.287

944.jpg

Никита Хрущёв – без коментариев!

945.jpg

Одна из вероятных причин глобального потепления…

946.jpg

Малый привал

947.jpg

…а ты, Михалыч, чего вырядился, как в филармонию?

948.jpg

Земля в Семипалатинске

949.jpg

Торопимся покинуть Украину

950.jpg

Большой привал перед Белоруссией

951.jpg

Танки грязи не боятся

952.jpg

Танк Т-80 переползает ров

953.jpg

Маршал БТВ А.Х. Бабаджанян

954.jpg

Зав.отделом оборонной промышленности ЦК КПСС И.Ф. Дмитриев – редкой души человек!

955.jpg

Когда по бездорожью проходят 30 танков «рождается» такая дорога

956.jpg

Картина» директора НИИ двигателей Л.И.Пугачёва

958.jpg

«Конденсатор-2П»

959.jpg

Наше ОКБТ часто посещал бывший «Первый маршал» Клим Ворошилов. В папахе - Ж.Я.Котин

960.jpg

В.И.Чуйков тоже нас посещал. А Котин опять в папахе

961.jpg

Два заслуженных военмеховца И.Ф.Дмитриев и Б.М.Муранов. Дмитриев крайний слева, а Муранов между двумя военными А.Х.Бабаджаняном и Ж.Я.Котиным

962.jpg

Полесье кончилось, впереди Минск

963.jpg

Надо вылезать..

964.jpg

Теряя передние подкрылки – вылезаем

965.jpg

«Пейзаж», похожий на место, где мы заправляли танки «вручную»

966.jpg

Чуть в сторону и по уши..

967.jpg

Ох, не лёгкая эта работа из болота тащить…

968.jpg

Ну, и фиг с ним – утро вечера мудренее

969.jpg

Министр С.А.Зверев

970.jpg

.

971.jpg

Генерал армии Д.А. Драгунский

972.jpg

генерал армии А.Л. Гетман

973.jpg

Многострадальная земля Семипалатинска

974.jpg

Современный памятник в честь содеянного

975.jpg

Памятник, поставленный детьми, жившими в районе Семипалатинска в 50-ые и последующие годы, когда проводились атомные взрывы

976.jpg

И.М.Третьяк – Главком Дальнего Востока

977.jpg

В пос.Атар таких «объявлений» нет – это Чернобыль

978.jpg

Получи командировочку и будь здоров…

979.jpg

Начальная стадия «саркофага»…

980.jpg

А.Э.Нудельман

981.jpg

Хочешь стать танкистом? Да, ради Бога – стань им!

982.jpg

Обычное преодоление «брода» глубиной 1,8 метра без подготовки

983.jpg

1,8 метра – остались позади

984.jpg

А это - мы пытались на «спарке» таскать ракету «Темп-2с» параллельным ходом

985.jpg

Это тоже «транспортировка» Темп-2С, но спаркой «друг за другом»

986.jpg

Чего-то взгрустнулось, или… пора обедать

987.jpg

Наш ИС-3 в «венгерских событиях» 1956 года. По статистике 1941-1945гг жизнь танка составляла всего 18 минут боя

988.jpg

Американцам в Ираке приходится не лучше!

989.jpg

На фоне своего любимца – 203мм САУ 2С7 «Пион». О нём будет отдельный рассказ

990.jpg

На крышке люка, которой А.Э.Нудельман был «заперт» - красная точка. Ни фига себе крышечка!

991.jpg

Меню ЦК КПСС

992.jpg

Русская деревня под Потсдамом

993.jpg

Берлин. Граница с английской зоной.

994.jpg

Зам.министра оборонной промышленности СССР Ж.Я.Котин

995.jpg

Вот таких записок в течение месяца я получил 5 штук, чем разорил напрочь своих коллег

996.jpg

Пусковая установка малых ракет системы С-300В

997.jpg

Она же в другом ракурсе

998.jpg

Пусковая установка больших ракет С-300В

999.jpg

Пуско-заряжающая установка С-300В

9100.jpg

В.П. Ефремов - генеральный конструктор комплексов «Круг», «Оса», С-300В, «Тор» и «Тор-М1»…

9101.jpg

Пусковая установка «малых ракет» системы С-300В

9102.jpg

Радиолокационная станция кругового обзора С-300В

9103.jpg

Радиолокационная станция секторного обзора С-300В

9104.jpg

САУ 2С7 «Пион» в плохом настроении

9105.jpg

Он же в глубокой задумчивости

9106.jpg

Пародия на оригинал, а нос задирает…

9107.jpg

Наводим «марафет» после посещения Сванетии

9108.jpg

Конечная часть марш-броска на переправу в Крым

9109.jpg

Начало косы «Чушка» ( продолжение - влево 10 км..)

9110.jpg

Чего опять надумали? Повесят или утопят..

9111.jpg

Лермонтовская скала с надстройкой.

9112.jpg

Под левой пяткой 15 метров..

9113.jpg

Два постаревших,но до неузнаваемости похожих балбеса. Правого звали Виктором Яшиным...

9115.jpg

Ю.Мироненко

9116.jpg

Ю.Мироненко

9117.jpg

Ю.Мироненко

9118.jpg

Ю.Мироненко

9119.jpg

Видик неприглядный, но чем-то ведь он должен был отличаться от американца

9120.jpg

«Пункт А», Литейный 4

9121.jpg

«Пункт Б»

9122.jpg

«Ударник НКВД»

9123.jpg

Пейзаж из «оттуда»

9124.jpg

Греческая церковь, на месте которой воздвигнут БКЗ «Октябрьский»

9125.jpg

Проездной на декабрь 1945 года

9126.jpg

Невский пр. 1945 г, слева Аничков дворец

9127.jpg

Аэростат «воздушного заграждения», от которого немцы умирали со смеху

9128.jpg

Зимний дворец встречает коров, прорвавших Блокаду

9129.jpg

С Новым 2011 Годом!

9130.jpg

С Новым 2011 Годом!

9131.jpg

А.А.Любченко и А.Х.Бабаджанян

9132.jpg

А.А.Любченко, О.К.Кузьмин и А.Х.Бабаджанян

9133.jpg

Крупнокалиберный пулемет Владимирова (КПВТ)

9134.jpg

Маршал П.Н.Кулешов

9135.jpg

«На Фрунзенской». Под стрелкой - бюро пропусков

9137.jpg

Весна в предгорье Копет-Дага

9138.jpg

Всё, что осталось от древнего Мерва

9139.jpg

Хрущёвская лестница в Бахарденской пещере

9141.jpg

Линзы. Здесь они совсем безобидные, а на глазах – канцелярские кнопки!

9142.jpg

БТР-50П - отец «Пингвина»

9143.jpg

Сынок - «Пингвин» 1957 года

9144.jpg

7ая Советская, 36

9145.jpg

Магнитофон Днепр-9

9146.jpg

Перед штурмом Будапешта

9147.jpg

После взятия Будапешта

9148.jpg

Церковь иконы Милующей Божией Матери

9149.jpg

Джубга, 1959г

9152.jpg

8 строчек

9153.jpg

«Военно», «Механический» и «Институт» писались с большой буквы

9154.jpg

Дом политкаторжан

9155.jpg

«1937 год, «каторжане» и «ссыльные» дурачатся

9156.jpg

7-ая Советская

9157.jpg

Теплушка

Сейчас Вы здесь: .:главная:. - .:статьи:. - .:записки мультиматерного студента:.

Глава 9
Инженерно-бронетанковые приключения, или комические моменты драматических ситуаций

(Юрий Мироненко)

9.1. Кто и где, фиг его знает…

Ниже приведена емейлограмма с фотографиями, которой проклюнулся в «мультиматерных записках» новый соавтор-однокашник – Юрий Михайлович  Мироненко. Разумеется, тоже мультиматерный. (Других не держим. Да они у нас и не прорастают – нежная имунная система не выдерживает). Свои студенческие  мемо он добавил в главы 2 и 3.
А эта, девятая, глава целиком посвящена его инженерВной деятельности.

«Здравствуй, Константиныч!

Я в полном тупике.., Ты прислал фото, где вы шестеро. Ну, по правую руку от Веселова - это несомненно ты, по левую, вероятно, Славка Самохин , а кто остальные ..?? Видимо, кто-то из них Сахаров, кто-то Новоселов, а третий - фиг его знает?

Убедительно прошу сообщить - кто и где.

Я тебе послал фото "детишек" Толи Соловьёва на Чернобыльской крыше - это я взял из своего сентябрьского отчета о работах ВНИИТРАНСМАШа, и одну фотку солдатиков-смертников с лопатами и носилками на той же крыше в период май-июнь 1986г. Это память о А.Соловьёве - скольким ребятам Толин луноход спас жизнь!

Самому же мне повезло десантироваться в Чернобыль 2 мая 1986 года. Я был прикомандирован к офицерам КГБ, которые притаранили туда созданную нами специальную гусеничную машину "Ладога" (Эх, Ладога, родная Ладога…), и мы сломали ею ворота в машинный зал 4-го энергоблока, выволокли оттуда "Мерседес", оборудованный "черным ящиком" этого блока. Вместо 15 минут прое..сь там 51 минуту, нахватались, но задачу выполнили. Это целая история, жалко, что Вовки Саврея там со мною не было, у него была редкая находчивость в экстремальных ситуациях (фехтовальщик!) - нам этого не хватало…

Ну, я разболтался… Обнимаю! Юрка».

Итак, рассказывает ЮРИЙ МИРОНЕНКО:

9.2. С дипломом в жизнь

Мы прибыли в г. Ковров по месту службы. По тем временам  это был маленький городишко,  хотя в нём были три крупных завода. В 1957 году он был «101 км» и там концентрировалась вся «выпущенная» на очередную свободу уголовная братия, которой нельзя было проживать в крупных городах.  Грабежи, воровство, резня и просто хулиганство – это было почти нормой жизни. Но это не Юрга и другие подобные населенные пункты, в которые, решившись отыграться за наш бунт по возвращению в институт С.М. Федорова и Л.В. Полонской, затеяло распределить нас руководство института. Ковров - это всего какие-то 270 км от Москвы, а остальные города - тысячи.

Оторвавшись от коллектива (не злонамеренно),  я и В. Саврей прикатили в г. Ковров. Прикатили не очень удачно. Контора под громким названием Филиал ЦНИИ-173, расположенная в  двух арендованных у Малевского завода комнатах, не работала – рабочий день кончился. По предложению сообразительного Вовки, мы пошли в парикмахерскую при вокзале – мол, на подстриженную голову мысли приходят скорее. Там была небольшая очередь. Последним - небольшого роста мужичок лет 45 с серыми жёсткими глазами. Он спросил, откуда нас принесло в сей прекрасный город. Я ему честно доложил, что мы бывшие питерские студенты, прибыли сюда по распределению для работы в качестве инженеров. Что немного опоздали, контора наша уже закрыта, а ночевать где-то надо… Он пообещал нас устроить.

Подстриженные, мы втроём двинулись от вокзала по единственной приличной в Коврове улице Абельмана.  Первое, что встретилось на нашем пути, оказалось Домом колхозника с магазином  и столовой. Мы предложили Лёше, так назвал себя наш благодетель, отметить без предрассудков наше знакомство. Он не возражал, и мы, взяв 2 бутылки водки, зашли в столовую. В процессе общения выяснилось, что я и Лёша земляки – он довольно долго жил на Лиговке, а потом  в Полежаевских домах.  У меня о нём стало складываться определенное мнение. А у Вовки с его обалденной сообразительностью – сложилось мгновенно, и он перешел в разговоре « на феню».

Это мне не очень понравилось, а Лёше тем более. Он резко Володьку оборвал.  Его свинцовый взгляд подтвердил мои догадки, т.к. вся моя ленинградская жизнь прошла в Прутках,  Полежаевке и вдоль по Лиговке.  Я  ж с  7-ой  Советской! У нас в Питере не полагалось переходить на феню со старшим по возрасту, если он разговаривает с тобою интеллигентным языком.  Вова интуитивно понял, что нарушил конвенцию и вообще перестал говорить. Чтобы как-то смягчить обстановку, я стал открывать вторую бутылку, но Лёша сказал - хватит, и мы пошли искать жильё.

Процедура поиска проходила просто. Лёша подходил к частному домику, а в Коврове в то время все дома были частные, и кричал: « Катька,  бери двух жильцов из Ленинграда !». Мгновенно выскакивала Катька и, называя Лёшу по имени, оправдывалась, что у неё уже живут офицеры. Так мы прошли 3 или 4 дома, и вышли на Маньку.  Настал момент переходить на ненормативную лексику, и Леша перешел. Да так профессионально, что Манька поныла немного о маленьком ребенке, и устроила нас на ночлег. Расставаясь, Лёша сказал Маньке, чтобы она не чудила, и пригласил нас посетить место его работы – ковровские семейные бани: « Хочешь один, хочешь с бабой – я паспорта не спрашиваю». Манька с нами чудить не стала, но спросила откуда мы этого бандита знаем – мы многозначительно промолчали. Как-то в выходной день я пошел в парк Дегтярева, и там меня окликнули по имени. Обернулся. У пивного ларька стоит компания и среди них Лёша машет мне рукой. Было довольно-таки прохладно, и я вышел из дома в вязаной лыжной шапочке с белым помпоном. Подхожу и здороваюсь.  Лёша представляет меня братве,  как земляка, друга и инженера. Пришлось с каждым поздороваться за руку. Все ребята, как говорится – на одно лицо, запомнить ни одного я не сумел. Да и одеты в пиджаки. Выпил с ними кружку пива и попросил разрешения удалиться, мол, обещал встретиться с другом. Меня доброжелательно отпустили. На следующий день зашел к Лёше в семейные бани. Длинный одноэтажный барак и по всей длине отдельные кабинки из двух отделений. 2 кв. м – прихожая с вешалками и метра 4 - душевая или ванная. Цена – рубль в час. Мне, как другу, обещано бесплатно. Посидели,  поговорили,  повспоминали  и даже обнаружили общего знакомого по Питеру – моего соседа по дому – Чапу,  в своё время известного авторитета в уголовном мире. На вопрос, чем занимаюсь в свободное время, я ответил, что стараюсь не болтаться по вечерам.  Мол, это не родной Питер и здесь у меня кроме Лёши друзей нет. Да и надо вживаться в работу – по началу приходится трудно, инженер из меня ещё никудышный.  Он меня успокоил: «можешь по городу ходить круглосуточно – никто тебя пальцем не тронет, а что касается инженерства, то по началу начинать любое дело трудно – зато станешь человеком».
Мы с Володей приехали в апреле 1957 г., и я до сентября не снимал шапку с помпоном, пока не уехал в Ленинград. Лёша-банщик исчез из  Коврова дней за 20 до моего отъезда, когда был ограблен банк на ул. Абельмана, а в банке исчезла вся месячная зарплата работников Ковровского экскаваторного завода. Это преступление так и не было раскрыто – я интересовался. Но предсказание Лёши, что я «стану человеком», по-моему, свершилось.

Чего только в жизни не бывает, да и человек, как батарейка – с одной стороны плюс, а с другой минус, а вроде бы единое целое.

9.3. Возвращение в Ленинград

1 августа 1957 года. Уже пятый месяц я работаю в Ковровском ФЦНИИ-173 и снимаю в частном секторе 3-х метровый закуток с занавеской вместо двери за треть получаемой мною зарплаты. Мне, как семейному человеку, в соответствии с направлением на работу, полагалось хотя бы семейное общежитие, но оно отсутствует.  Снимаемое мною жильё предприятие не оплачивет – нет денег. Все наши документы директор Хохлов спрятал в свой сейф, так что кроме паспорта у меня ничего нет. Положение безвыходное. Вовка Саврей укатил в Нижний Тагил разбираться с танками. И вдруг событие – в лабораторию, где я проверял гидропривода стабилизаторов «Ливень» для ленинградского танка Т-10М, является руководство Ковровского электромеханического завода с начальником 1-го Главного управления Миноборонпрома СССР Волосатовым. Мою лабораторию они облюбовали для подписания каких-то экстренных бумаг. Бумаги подписаны, Волосатов отправляет всех срочно чего-то там решать и напоследок говорит, что хочет посмотреть, чем я здесь занимаюсь. Мы остаёмся вдвоём. Я включаю стенд, а гидросистема впала в автоколебания, визжит, трясётся. Я приношу извинения за беспокойство и хочу отключить её, но начальник главка меня останавливает и говорит, чтобы я стравил масло из гидросистемы, она, мол, захлёбывается. Для стравливания масла он предлагает мне вывинтить заглушку из гидроусилителя, не выключая системы. Я пытаюсь довольно робко объяснить ему, что там обалденное давление, в ответ – крути!

Кручу и одновременно прошу его посторониться на всякий случай. Сливная пробка срывается с последней нитки резьбы, но промахивается в начальника. А вот струя горячего масла точно попадает в него. В дверях запоздало появляется руководство завода и военпреды. Начальник главка весь в масле. Вину в происшедшем я беру на себя, чтобы не выставлять в плохом свете министерского работника. Директор завода всех выгоняет из лаборатории, помогает Волосатову снять костюм, берёт его, а мне говорит, чтобы я пошел вон отсюда. Я делаю шаг к двери, но Волосатов меня останавливает, так что директор уходит один. Ситуация сверх неудобная. Большой человек из  министерства в одних трусах, и я пацан, как бы свидетель этого позора. Но он оказался нормальным, простым, как говорят – нашим человеком. Стал задавать вопросы о  Военмехе, о семье, о жизни в Коврове.

Я ему, как на духу, всё рассказал. О подоходном налоге с 1100 рублей зарплаты, о налоге за бездетность в размере 6 %, об оплате снимаемого жилья в размере 370 руб. за 3 кв.м., о необходимости хотя бы скромного 2х-разового себяпитания в день и об обязанности хоть что-нибудь отправлять беременной жене, которая скорее разведётся, чем приедет сюда.

Выслушав моё грустное повествование, он сказал коротко и просто:
- Пиши на моё имя в Министерство бумагу, где всё это изложи.

Я бегу, хватаю лист бумаги, но он меня останавливает:
- Такие бумаги надо посылать официально заказным письмом с уведомлением о вручении.
- Так Вы же, приехав в Москву, займётесь грудой дел и Вам будет не до меня, тем более, что таких, как я у вас сотни.
- Таких, как ты - у меня один, сказал начальник, разглядывая свои трусы. Пиши и посылай – ответ будет. Кстати, ты с «Ливнем» разобрался? Сможешь квалифицированно обслуживать и настраивать систему?
- Наши военпреды мне доверяют.
- Ну, если военпреды доверяют, то ленинградскому Кировскому заводу ты пригодишься.

Я послал письмо, и через две недели пришла депеша за подписью Волосатова на имя нашего директора.

В ней говорилось, что в связи с производственной необходимостью принято решение перевести меня в Ленинград для работы в ОКБТ «Кировского завода».

1 сентября 1957 года я вернулся  в Ленинград, и был принят на должность старшего инженера, имея трудовой стаж менее 6 месяцев.  Бывает же такое!

9.4. Крещение портфелем

3 сентября 1957 года я был принят старшим инженером на Ленинградский «Кировский завод» в лабораторию №6  Особого конструкторского бюро танкостроения (ОКБТ). Возглавлял лабораторию Николай Иванович Буренков, человек весьма достойный, с которым я был в очень хороших отношениях до самой его смерти, чего не могу сказать об инженерном составе лаборатории.

Состав – три незамужних девицы на год или два старше меня и Юдовский. Девицы с утра до вечера занимались раскрашиванием своих физиономий и расхваливанием умственных способностей Юдовского. Тот, совершенно не смущаясь, подтверждал свою гениальность болтовнёй об устройстве мироздания. Все четверо откровенно бездельничали. Лаборатория размещалась в двух комнатах. Одна метров 30 для интеллигенции и начальника, вторая метров 17, где располагались соответственно четверо рабочих и один техник. Буренков меня представить не мог, т.к. срочно уехал в командировку. Пришлось представляться самому. Вхожу в комнату инженеров, здороваюсь, в ответ ни звука. Доставать коньяк смысла не было. Поворачиваюсь и иду к рабочему классу. В комнате только трое. Захожу, здороваюсь и представляюсь. Встречают нормально, чувствую, что я среди товарищей, достаю бутылку.  В процессе «знакомства» рассказываю о встрече с инженерным составом. Мне советуют не расстраиваться, «плевать на это дерьмо» и селиться у них. Поселился и пошёл представляться начальнику и главному конструктору ОКБТ Ж.Я. Котину.

Через секретаря попросил аудиенции. Получил разрешение и в сопровождении двух представительных мужчин вхожу в кабинет. В огромном кабинете за столом сидит генерал-майор со звездой Героя Социалистического Труда. Представляюсь:
- Здравия желаю товарищ генерал! Мироненко Юрий Михайлович прибыл в Ваше распоряжение!

Генерал встал, поздоровался, пригласил сесть и задал несколько вопросов. В конце разговора он сказал, что включил меня в бригаду специалистов по сборке и сдаче Заказчику танков Т-10М и место моей работы до конца года в заводских цехах.

Маленькое «лирическое отступление» - с моей лёгкой руки работники ОКБТ и завода стали звать Ж.Я.Котина «заглаза» – генералом. Он об этом узнал, и это ему нравилось.

В дальнейшем, по возможности, я приходил утром в лабораторию, здоровался с Буренковым и рабочим классом, и шел в цеха. Работать приходилось по 12 – 16 часов.  Загазованность в цехах от одновременной работы нескольких танковых двигателей была как в жерле вулкана перед извержением, а грохот, как во время извержения. Вентиляция в этих Путиловских цехах была рассчитана на станочное производство, а не на танкосборочное и тем более сдаточное. Год кончался. Надо было успеть выпустить партию новых танков для показа Правительству и для опытной эксплуатации в войсках, а конструкторских и производственных недоработок было огромное количество.
В цехах дневали и ночевали представители московских, ковровских, челябинских, красногорских и др. институтов, КБ и заводов.  В состав сводной бригады вошли самые высококвалифицированные инженеры, рабочие  и я – выпускник Военмеха с шестимесячным стажем работы.  Бригадные корифеи были люди солидные и по возрасту, и по положению. У меня же кроме желания работать, выносливости и неприхотливости, пожалуй, ничего не было. Я мог сутками не спать и старался подменять падающих от усталости «коллег». Поэтому за какой-то месяц-полтора прижился, освоился, набрался кое-каких знаний и опыта.  В бригаде был переменный состав. Одни уезжали, другие приезжали, а я оставался бессменным, был в курсе всех дел, досконально знал, что и на какой машине не доделано, что надо сделать и пр. А вскоре даже мог частично подменять этих специалистов в ремонте и регулировке их аппаратуры. Это оценило заводское руководство и по возможности стало поощрять меня материально, что было очень даже кстати. В ОКБТ наоборот – меня стали, мягко говоря, недолюбливать. Сопляк, выскочка, без года неделю, как из института, а уже старший инженер и денег гребёт лопатой – это мне доносили, да и я сам иногда слышал.

Надо сказать, что до середины декабря 1957 года Министром оборонной промышленности СССР был Д.Ф. Устинов, который лично контролировал эти работы. Он мог позвонить директору завода И.С. Исаеву или главному конструктору Ж.Я. Котину в любое время дня и ночи, что и делал. И им надо было быть в курсе всех дел, т.к. для контроля Дмитрий Фёдорович частенько звонил прямо в цеха.  Говорить неправду или чего-то не знать было подобно самоубийству.  Враньё не прощалось! Как-то незаметно для себя я превратился в круглосуточное «справочное бюро» и одновременно в слугу десятка господ: И.С.Исаева, Ж.Я.Котина, их заместителей и др.  Мало того мне звонили в периоды «пересменки» мои коллеги по бригаде из Коврова, Москвы, Красногорска, обращаясь с вопросами по состоянию работ и различными просьбами технического характера.  С 20-го декабря по 31 декабря пришлось работать круглосуточно и ухватывать часочек для сна «по-савреевски» где-нибудь в тёмном углу. Я не жаловался, но моя цистерна терпения была переполнена. 

Первым, как не странно, заметившим, что я на «пределе», оказался директор завода Иван Сергеевич Исаев.  Он был очень жёстким человеком, его боялись и старались всячески обходить даже такие люди, как Ж.Я. Котин.

Но оказалось, что у него были основания  резко себя вести с определёнными товарищами, и в дальнейшем я это понял и ощутил на себе. Директор приходил без свиты в сдаточный цех, где я дневал и ночевал, три раза в день – в 8 часов утра, в середине дня и вечером, понимая, что вызывать нас на рапорты к себе – это растрачивать бесценное время.

Начальника цеха он не трогал, тот, вертелся, как белка в колесе по заводу что-то доставал, выбивал, обеспечивал. «Трогал» он меня, но очень бережно. Подойдёт тихо, сядет на какой-нибудь ящик и ждёт, когда его заметят и толкнут меня… Я, конечно, вылетал пулей, кратко докладывал и передавал ему короткую, но ёмкую, от руки написанную справку о состоянии дел - это было моё «изобретение».  Текст справки сочинял на ходу и выверял каждую фразу для исключения дополнительных вопросов. Звонившим из Москвы директор мог просто «с расстановкой» зачитать текст моей справки, почерк у меня был чёткий. Видимо ему это понравилось – болтовню он не терпел.

На этот раз Иван Сергеевич пришёл с портфелем. Поманил пальцем, и мы вышли из цеха. Посадив меня на скамейку, сел рядом и сказал:
- Держишься еще на ногах?
- Держусь, Иван Сергеевич, но тяжко…
- Понимаешь, что от вашей работы зависит репутация завода?
- Если бы не понимал – давно бы свалился…
- Держись. Здесь в портфеле деньги, много денег, всё что могу. Если за ночь сделаете танки работоспособными, оставь портфель себе и делай с ним всё, что хочешь. Держись, сынок.

Он положил портфель мне на колени, встал и пошёл, не оборачиваясь.

Сказать, что я очень обрадовался портфелю, не могу. Я попадал в кабалу и, в случае невыполнения ночного задания нашей бригадой, становился как бы виновным – «один за всех».

Опасения мои были не напрасными – за ночь ни один танк сдан не был. Мало того, я чуть не убил ведущего конструктора Шлякова, очень хорошего дядьку. Он влез в танк, не предупредив меня, и когда я опускал пушку на максимальный угол снижения, оказался на её казённой части со страшной силой  прижатым к крыше башни. Хорошо, что, услышав его крик, я успел среагировать и рвануть пушку вверх, иначе бы его голова и тело превратились в лепёшку, с соответствующими последствиями для него и для меня. Через пару месяцев после этого случая, собравшись духом, он залез в танк, а когда выбрался из него,  дрожащим голосом сообщил, что от смерти его отделяли 2 см.

На следующий день в  7.30 утра я пришёл с портфелем в кабинет директора, молча положил его на край стола и, сделав два шага назад, остановился. Он спросил:
- Пустой?
- Нет, мы его не открывали…
- Я всё знаю, бери портфель,  и продолжайте работу.
- Разрешите работать без портфеля.
- Отвлекает?
- Нет, но мы и так сделаем всё, что надо.
- Бери портфель, иди и больше его не приноси.
Я молча взял портфель и ушёл.
На следующее утро все машины были приняты заказчиком и отправлены на Ржевский полигон для проверки стрельбой. Стрельба прошла без вопросов.

Содержимое портфеля  я поделил поровну между членами бригады.  Нам ещё много лет приходилось вместе есть соль пудами. И мы поддерживали друг друга во всём.  К сожалению, все они были на много лет старше, и до моего 75-летия не дожили.

Моя доля составила шесть месячных зарплат, которые были потрачены на польский мебельный гарнитур и радиоприемник высшего класса «Фестиваль».

9.5. Бери лопату и срывай берег

Летом 1958 года по приказу Ж.Я. Котина я и 50-летний водитель - ветеран ВОВ Владимир Михайлович Ляшко (Володя) - за сутки должны были накатать  500 км на танке Т-10М. Почему я попал в компанию к Володе?  Да просто потому, что не вовремя попался на глаза «генералу».

Мне тогда думалось, что Ж.Я. Котин старался сделать нас универсалами или проверял наши способности. Прошло много лет, и я понял, что это просто доставляло ему удовольствие. Что-что, а покуражиться он любил, особенно если есть соответствующая «аудитория», мягко выражаясь, идолопоклонников. В конце 60-х  - начале 70-х  годов прошлого века он жестоко поплатился за эту свою слабость, и я был непосредственным свидетелем этой трагедии.

А пока надо было выполнять приказание. Звоню начальнику Ржевского полигона генералу Бульбе, передаю «убедительнейшую просьбу»  Жозефа Яковлевича разрешить использование трассы урочища Нясино для круглосуточного пробега и получаю разрешение.
Следующим утром, погрузив танк на трейлер, мы добираемся до Нясино и обнаруживаем там три таких же танка и человек 20 наших коллег. Они уже дня три мучаются от безделья по причине отсутствия Котина и каких-то «гостей» из Москвы.
У нас свой коллектив: я, В.М. Ляшко  и военпред подполковник А.М. Чиков (сменного водителя нам не дали).
Чиков засёк время старта и, махнув нам рукой, двинул за грибами-колосовиками.

Надо сказать, что до этого мне удавалось несколько раз поуправлять танком, но каждый раз не более 200-300 метров. На этот раз очень хотелось уговорить Володю дать мне возможность хоть немного поводить танк.

Откатав без перерыва часа 3, мы сделали 10-минутный перерыв на приём пищи. Я достал какие-то бутерброды, а водитель развернул тряпицу, как скатерть-самобранку, и стал раскладывать на неё сало, помидоры, огурцы, баночку с кусочками селёдки, зелёный лук, каравай хлеба, ещё что-то и три «четвертинки» водки. Предложив мне «принять по пять капель» и получив в ответ робкий отказ, налил себе. Приняв стакан, и плотно закусив, свернул самобранку и широко зевнув, выдал:
- Я тут часочек подремлю, а ты садись в танк и накручивай. Трасса хорошая, ровная, 10 км – голова не закружится. Только больше 40 не гони.
- Володя, я же чайник. Ты сам видел, как я вожу.
- Брось болтать. У нас мало времени. Ехай.
Затем он полез под куст. Его последние слова были: « только меня не раздави».

Что делать - « ехаю» - ведь времени мало. Сделав два или три круга, я обнаглел и «воткнул» седьмую передачу. Езда со скоростью под 50 км/час на 50-тонном танке «это что-то», даже в ушах свистит.  Здорово! Не помню, на каком уже повороте передо мною появилась развилка. Память куда-то улетучилась, и я принял решение мчаться прямо.  Вхожу в незнакомый закрытый поворот, небольшой подъём, и впереди одно небо. Лечу!

Прилетел с двухметрового обрыва в болото. Посадка довольно-таки мягкая, но, кажется тону. Болотная жижа подбирается к люку водителя. Выскакиваю из люка, бегаю по танку, не зная, что предпринять. Тонет ведь танк – посадят!
Боже, если ты есть, помоги! Клянусь, что оставшуюся жизнь буду молиться и верить, верить и молиться. Скорость поглощения болотом танка снизилась. Когда же грязь не дошла трёх сантиметров до открытого люка, погружение прекратилось. По пояс в грязи я кое-как взобрался на обрыв и понёсся в расположение испытателей. В обычной жизни я ненавидел бегать, а тут летел, побивая все мировые рекорды.

Сбивчиво объяснил испытателям, что произошло. Поклялся, что Володя жив-здоров. Наконец получил ответ: «Знаем, где ты утонул, мы сейчас подготовим пару танков и всё, что надо, а ты беги обратно, бери лопату и срывай этот обрывчик. Сделай его пологим, чтобы выволочь танк. Давай».
И дал!  Какой там Стаханов с бригадой!  Какой там экскаватор!

Матерясь и проклиная себя, подвывая и отплёвываясь, к прибытию испытателей я срыл к чёртовой матери этот ненавистный обрыв. А те вместо того, чтобы побыстрее начать работу, схватились за животы и катались по земле от хохота.
Успокоившись, предложили мне лезть с головой в болото и цеплять к танку трос. Это было сделано с огромным удовольствием.

Сцепка из двух танков, выдернула моего бедолагу, как пробку из бутылки, и ровно к этому моменту появился мой штатный водитель Ляшко:
- Всё нормально. Спасибо ребята. Ехайте, а нам с Юриком пора обедать.

На этот раз я от пяти капель не отказался. А потом мы поехали на речку мыть танк.  С удовольствием и тщательно, в первый и в последний раз в своей жизни, я мыл танк, после чего  мы двинулись дальше накручивать 500 км. На этот раз за рычагами сидел Владимир Михайлович Ляшко, а на броне рядом с ним балдел от счастья старший инженер.

У испытателей было железное правило не болтать, и случившееся со мною осталось тайной для посторонних, включая руководство.

9.6. Ну и рожа!

1958 год.  Главный конструктор Ж.Я. Котин решил продемонстрировать приехавшему из Москвы генералу А.И. Благонравову ночную стрельбу из тяжелого танка Т-10М, оборудованного ночным инфракрасным прицелом. На ночных стрельбах я в первый раз. Они проводились на Ржевском полигоне в урочище Нясино. Танк на стрельбовой позиции, двигатель работает, люки закрыты. Дальность до цели 500 метров, достаточно темно, но иногда на короткое время появляется луна. Мы, человек 20, стоим группой в 50 метрах от танка. Выстрел.  Бронебойно-трассирующий снаряд пашет землю перед щитом, рикошетирует и уходит куда-то в сторону Ладожского озера. Радиосвязи с танком нет, тупо ждём второго выстрела. Выстрел, и тот же «генеральский эффект» - промах.

Стрельба с места, прямой выстрел, ничего стабилизировать не надо, а эти олухи кучно роют землю перед целью, до которой можно дотянуться пальцем – позор!

Представляю, как неудобно себя чувствует Котин.  Третий выстрел – опять недолёт. В дальнейшем я всегда старался держаться подальше от начальства, так спокойнее.  А тут стою в метре от Котина, и соответственно получаю приказ подойти к танку и объяснить «этим», как надо стрелять. Почему я должен объяснять, ведь вокруг стоят специалисты, намного выше меня по должности. Может быть, чтобы в случае чего оправдаться перед Благонравовым,  мол, поручил молодому, а он провалил стрельбу.

Но делать нечего, выполняю приказ. Интервал между выстрелами минуты три - надо ждать пока уляжется пыль от выстрела.  Я в принципе могу успеть переговорить с экипажем, но люки закрыты, а стучать нечем.

Стал искать какой-нибудь камень.  Их на поле навалом, а тут хоть лбом стучись по броне, ни одного не видно.  Наконец нашел, карабкаюсь на танк, и меня глушит выстрелом злая 122 мм пушка с дульным тормозом.  Прихожу в себя на земле.  Упираясь руками, пытаюсь встать, но руки подворачиваются, и я заваливаюсь на бок. Повторяю попытку – результат тот же.  Понимаю, что это контузия, лишь бы ещё не выстрелили.   Выстрел!

Хлёстко ударила волна горячего воздуха с песком, глаза режет от пыли, лицо от чего-то мокрое, встать не могу, но голова работает. Было 5 снарядов, сделано 5 выстрелов, сейчас они развернутся и уедут, я же, как колода, лежу рядом с гусеницей  и  не могу встать.  Раздавят…
Разворачиваются!  Гусеница, загребая песчаный грунт, отодвигает меня в сторону, я тоже стараюсь туда же вертеться. Презрительно рявкнув двигателем и навалив на меня кучу песка, танк уехал. Спасибо, родной, – пожалел.
Потихоньку прихожу в себя и выковыриваюсь из песка.  Лежу на спине, смотрю в небо, время остановилось. Вглядываюсь в темноту, ищу людей - никого нет. Нет генеральского газика, нет автобуса – чистое поле. Я валяюсь в 500 м от щитов, по которым стреляют на дальность 2 км, значит, мне предстоит 1,5 км добираться до исходной позиции, а оттуда ещё до жилья. Прикидываю, как могло случиться, что меня забыли. Стоял я рядом  с Ж.Я.  Котиным.  То, что он сказал мне, другие могли не слышать. Если кто-то в темноте и видел, что я побежал к танку, то не придал этому никакого значения.  Всем до меня, как говорится - до Фени.  Надо делать соответствующие выводы.

Встать не получается – заваливаюсь. Вестибулярный аппарат не работает. Пробую ползти – ползётся!  Прополз метров 20, упёрся в пень. Вынырнула луна и осветила поле. Вокруг пня кустики брусники да ещё с ягодками. Сделал перерыв на поедание брусники.  Пополз дальше. Преодолев с перерывами на отдых довольно приличное расстояние, сделал попытку встать. Встал!  Мотает из стороны в сторону, но иду!  Вспомнил, что у меня есть часы, да ещё со светящимся циферблатом. Посмотрел – час ночи! Ни фига себе – стрелять начали в 23.00!  Значит, я уже 2 часа занимаюсь самообслуживанием…

К трём часам ночи доплёлся до деревянного домика испытателей. В окнах горел свет. Вошел, за столом четыре человека играют в преферанс. Сдающий, бросив взгляд в мою сторону, сказал: « Ну и рожа…», и продолжил сдавать карты. Подошел к умывальнику, над ним зеркало – действительно жуткая рожа. Черно-красная маска из грязи и запёкшейся крови, а я ещё гадал, почему лицо мокрое. Кровь шла из носа и, судя по подтёкам, из ушей.

Утром я «поинтересовался» у преферансистов, как прошли ночные стрельбы. Мне ответили, что хреново, после третьего промаха начальство уехало в Ленинград, а остальные кто куда.  О моём ночном приходе и о «роже» никто из преферансистов даже не вспомнил.

Чтобы не оставлять следов своего присутствия на ночной стрельбе, я закопал в лесу свой окровавленный  комбинезон, а в середине дня прогулялся к месту моего ночного крещения. И что бы вы думали – нашёл свои очки целые и невредимые.

9.7. Я знаю «Ливень» только на 30 руб…

По-моему, это было летом 1959 года. Окончательно передав все свои обязанности по круглосуточному бдению в сборочном и сдаточном цехах Николаю Гавриловичу Шаху, я вернулся к Котину.
Приношу нашему главному деятелю по финансам и всему остальному  Шапиро табель на 56 дней отгула, подписанный начальником танкового производства.
- Чего, чего? Никаких отгулов! Совсем обнаглели! В лучшем случае неделю. Да.  Сейчас добавлю тебя в список премируемых министерской премией за стабилизатор. И всё!  Часика через два – в кассу. Кстати, тебя Котин искал.
В кассу, так в кассу – это хорошо, но отгулы - дело святое.
Захожу в кассу. Ищу свою фамилию. Премия большая. Даже тем, кто вообще не слышал о стабилизаторе «Ливень» по полторы -  две зарплаты. Где же я? А, вот в конце… - 30 руб.    Ну, Шапирра!

Отказываюсь от премии – пусть забирает Шапира себе и подавится! Иду к Котину.
- Здравствуйте, вы меня искали?
- Искал. Где тебя носит?
- Премию получал…
- Премия – это хорошо, но дело прежде всего – надо ехать в Лугу. Там у Толмачёва стабилизатор вышел из строя и ещё какая-то электрика – надо срочно привести всё в порядок. Утром выезжай.
- Жозеф Яковлевич, я с работой не справлюсь.
- Это ещё чего?
- Знаю «Ливень» только на 30 рублей, пошлите Шапиру или Маришкина с Торотькой, они его знают на 2,5 – 3 тысячи рублей и быстро починят.

Котин секунды четыре в упор смотрит на меня. Я слегка улыбаюсь. В конце концов, если меня и в дальнейшем будет оценивать какая-то Шапира, то пошли они все «в кассу», а я уйду на завод.

Котин снимает трубку и вызывает Шапиру. Тот тут же прикатывается колобком – маленький, кругленький, морда - шире плечь. 

Котин:
- Быстро выписывай командировку и выезжай в Лугу чинить стабилизатор, а Мироненко тут поработает за тебя.
- Жозеф Яковлевич, я же не специалист в этом деле…
- Он тоже не специалист в твоём деле. Вот и будете соревноваться, кто из вас быстрее освоит дело другого. Мне кажется, что Мироненко скорее освоит составление ведомостей на получение премий, чем ты ремонт сложнейшей техники.

А сейчас иди и исправляй ведомость, деньги найди, хоть из своего кармана, и чтобы через час он их получил.
Идите… оба! Решайте – кто из вас поедет в Лугу!

Мы выкатываемся из кабинета, он к себе, а я к себе. Минут через 40 меня вызывают в кассу расписаться в двух ведомостях. Расписываюсь. Кассирша хохочет.

В Луге меня встречает инженер-испытатель Гера Толмачёв, отличный парень, одессит, балагур - всегда в хорошем настроении. Спрашиваю, что случилось. Отвечает, что ничего серьёзного – сейчас покушаем, а потом займёмся делом.
Машина подвозит нас к трём деревянным домикам, стоящим в лесу. Меня знакомят с руководителем испытаний от ЦНИИ-173   Висягиным, высоким симпатичным мужчиной, который сразу же уточняет распорядок сегодняшнего дня – работы прекратить и начать подготовку к пионерскому костру.  Спрашиваю, что ещё за костёр. Мне говорят, чтобы я не брал в голову – это банкет у костра в честь твоего приезда.  Костёр был великолепный. Его развели недалеко от берега очень симпатичного озера. Собралось человек двадцать. Взоры собравшихся были сконцентрированы на канистре, стоящей на табуретке. В связи с отсутствием бутылок со спиртным и наличием очень обильной и калорийной закуски, было не трудно догадаться, что в канистре спирт. Висягин мне понравился. И не потому, что он разливал спирт, а потому, что соблюдал контроль за состоянием каждого из собравшихся у костра, вовремя отлучая отдельных лиц от канистры. Народ, видимо, к этому порядку привык и не обсуждал решения руководителя.  Утром я спросил у Геры далеко ли добираться до рабочей площадки, на что получил ответ:
- Ни, трошки навкоси у вогнища.
- В лесу?
- Ни, усэридини озэра.
- Танк утонул?
- Та ни очень, донэрнуть можно. Зараз пишлы поныряем.

Гера, когда пытался через силу шутить, начинал изъясняться на какой-то помеси южных диалектов, и сразу было понятно, что дела плохи. У меня с детства выработалась привычка – принимать случившееся, как факт, который обсуждать бесполезно, тем более переживать, «лить слёзы» и т.п. Если что-то можно исправить – надо обязательно найти способы исправления, если исправить невозможно – надо выкинуть это из головы. Как говориться – « померла, так померла».
- Гера, а зачем нырять?
- Висягин устроил конкурс. Кто накинет трос на буксирный крюк танка – тому литр спирта. А у нас любителей спиртного навалом – зацепят.
- Давно он утонул?
- Вчера утром, когда загнали танк в воду, чтобы помыть. А он сполз. Глубина небольшая, чуть больше 3-х метров, но трос с коушем очень тяжелый и неудобный. Можешь понырять, если хочешь. На башню танка можно встать, вода по колено будет.
- Почему водолазов не вызвали, а только меня?
- Ты свой. Болтать не будешь. К тому же может быть что-нибудь починишь. А если водолазов – начнётся такое!

Комиссии, дознания, наказания. А так вытащим, просушим, а если ещё с твоей помощью всё будет работать, так это всеобщая радость. Ну, пошли нырять.

Не буду описывать процедуру «нырняния». Друг за другом, иногда вдвоём, иногда коллективом – безрезультатно. Я тоже пару раз нырнул. Наконец «киношник» из ЦНИИ-173 каким- то образом умудрился зацепить трос. Ему тут же была вручена литровая банка из-под помидоров до краёв налитая спиртом. И пока мы три дня сушили танк, киношник три дня не просыхал.

Погода стояла прекрасная, рабочая форма состояла из одних трусов. Всё, что можно было без особого труда и нарушения регулировок демонтировать, было снято и грелось на солнышке, в том числе блоки, коробки, электродвигатели, умформеры и пр. Вскрывая блоки и коробки, я не обнаружил внутри ни капли воды.  Танк два дня в воде, а герметичность– нерушима. Без неприятностей тоже не обошлось, но на пятый день всё заработало. Осталось проверить нашу работу стрельбой.

В связи с тем, что это были конструкторские испытания опытного дальномера, проводимые ЦНИИ-173, участие военных заключалось только в выделении нам директриссы и времени для проведения стрельб. За всё остальное отвечал  Висягин, в т.ч. и за технику безопасности. Дальность стрельбы – 2 км, цель  - черный силуэт танка посредине фанерного щита размером 8 х 6 м,. Координаты пробоин замерялись, после чего обводились краской при помощи кисти. Всё просто. В стороне от щита в блиндажике сидел киношник, «употребивший литр», а при нём ведро с краской и кисть. После выстрела он смело шёл к щиту устанавливал лесенку, забирался на неё, кистью отмечал дырку, замерял координаты, а сделав дело и помахав нам белой рубашкой, уходил в блиндаж. Увидив в прицел белую тряпку, мы через минуту делали следующий выстрел. Рации, телефона, тем более мобильника – не было.

Приступаем к стрельбе. Выстрел. Ждём отмашку белой рубахой. Есть.  Второй выстрел. Отмашка.  Третий выстрел. Чего-то очень долго нет белой рубахи. В танке только наводчик и Висягин. Все остальные расположились недалеко от танка, кто спит, кто загорает, а мы дуемся в преферанс. Из танкового люка появляется голова Висягина:
- Преферансисты, смотайтесь к щиту, узнайте, чего там «кино заснуло». 

Садимся в ГАЗ-69 и к щиту. Подъезжаем. Двое идут к блиндажу, а мы двое к щиту.
Кошмар! Под щитом в черном комбинезоне весь в крови и в краске лежит киношник. Недалеко от него рядом с берёзкой лежит белая рубаха.

Поднимаем кинщика, осторожно заносим в машину и гоним к танку. Там ребята хватают аптечку и начинают приводить в чувство раненого. Висягин сливает охлаждающую жидкость из блока дальномера (это спирт). Киношник приходит в себя. Ему вливают в рот разведёную водой спиртягу. Улыбается – значит будет жить.

Вспоминаю свой «вариантик», случившийся в Нясино.
Парню досталось, но мужик крепкий. Опохмелившись от контузии, пытается рассказать о случившемся. Сложив вместе его рассказ с нашими действиями во время стрельбы, вырисовывается следующее: щит сколочен из брёвен и листов фанеры, на нём чёрный силуэт танка, у киношника черный комбинезон.

Когда он закрашивает пробоины, то сливается с силуетом – черное на чёрном. Взбирается по хлипкой лесенке, в одной руке ведро с краской в другой большущая кисть, под мышкой дурачина прижимал белую рубаху. Подняв руку с кистью выронил рубаху. Рубаху порывом ветра водрузило на берёзку. Дырка от снаряда оказалась высоко, пришлось с ведром карабкаться на последнюю ступеньку. Мы приняли рубаху на берёзке за команду стрелять. Вторым выстрелом сделали пробоину в щите в нескольких сантиметрах от его головы. Он грохнулся вниз. Видимо мужик, как и я в Нясино, на какое-то время потерял сознание. Наводчик, сделав этот выстрел, о чём-то стал болтать с Висягиным.

Поболтав, глянул в прицел – белая рубаха даёт команду на третий выстрел. Третий выстрел наводчик сорвал - снаряд влетел в щит на два метра ниже и чуть не прикончил лежащего киношника.

За одну неделю утопить танк и чуть не убить человека – это чересчур. Надо уносить отсюда ноги, и чем быстрее – тем лучше.

На следующее утро я пожелал дважды герою скорейшего выздоровления, вручил ему свою заначку – бутылку коньяка, и убыл в Ленинград добывать свои кровные 56 дней отгулов.

9.8. Окуляр, твою мать!

Я, пожалуй, не буду детально вспоминать ту трагикомическую историю, как мой друг Вовка Саврей исчез после обеда и объявился в кубрике весь помятый и заспанный лишь к ужину следующего дня. «Одарённый» шел полным ходом штормовым морем в Балтийск и исход падения человека за борт был ясен всем. Командование эсминца, из уважения к моему пропавшему другу, приняло решение приспустить флаг корабля, да не успело – Вова очень проголодался...

Самое интересное, что этот свой трюк он повторил ровно через четыре года, уехав в Магадан и исчезнув аж на 40 лет. На этот раз я и его сослуживцы по ленинградскому НИИ-303 после 10-летних безуспешных поисков, следуя морским традициям, всё же приспустили флаг. Ведь Колыма, Чукотка и Якутия – это не Маркизова лужа и не кладовка центрального автомата стрельбы. Сорок лет! Мне и нескольким товарищам удалось каким-то образом дожить до момента его возвращения, а многим не повезло…

Однако, хватит о грустном. Лучше я пристроюсь в кильватер к однокашнику по группе Е509 мультиматерному МАТобеспечителю Г.К. Столярову. Его сага о штанах мне очень понравилась, но, к сожалению, тему он вычерпал до дна. Выше «штанов» я, пожалуй, не потяну, а ниже, предположим про галоши, попробую кое-что наскрести. Наскребу, пожалуй, я вам историю о том, как мы с Дмитрием Федоровичем Устиновым, чьё имя носит наш Военмех, чуть было не оформили совместное авторское свидетельство на изобретение.

В 1960 году главный конструктор Ленинградского Кировского завода Ж.Я. Котин командировал меня к Борису Ивановичу Шавырину, начальнику и главному конструктору Коломенского КБМ, для макетирования комплекса управляемого вооружения «Скорпион» на тяжелом танке Т-10М.

Надо сказать, что танк был доставлен на Щуровский полигон за три дня до моего приезда. Экипаж и охрана оформили передачу танка в КБМ и, ничего никому не сказав, уехали в Ленинград часа за четыре до моего прибытия в Коломну.

Не зная об этом, я являюсь к Борису Ивановичу, представляюсь и узнаю, что был звонок из Москвы - через два дня на стрельбы ПТУРС с нашего танка  должен подъехать Зам. Председателя Совета Министров СССР Дмитрий Федорович Устинов.

Цейтнот, надо срочно оборудовать танк, тренироваться и стрелять.

Приезжаем на полигон, а там, кроме меня и танка, из кировчан никого нет!

Если Господь Бог в трёх лицах, то я оказываюсь в пяти - за себя любимого и за четырёх членов танкового экипажа!

Выхода нет. Оценив обстановку благоприобретенными в Балтпоходе флотскими эпитетами, включаюсь  в работу за пятерых. Танк я знал в совершенстве, водить умел хорошо, но получить удостоверение на право вождения, которое больше года лежало в заводоуправлении, не удосужился. И это могло привести к длительному сроку заключения  (об этом как-нибудь потом).

С ребятами из КБМ мы за ночь пришпандорили к 122 мм танковой пушке направляющую для пуска ракет, установили в башне рядом с прицелом аппаратуру со здоровенной рукоятью управления (ракета управлялась по проводам) и в середине следующего дня сделали первый пуск с места. Удачно! 

Предстояло учиться стрелять с ходу.
Я наводчику популярно объяснил все тонкости поведения при стрельбе в движении по раздолбанной трассе, сел за рычаги и стал катать бедолагу.

Мой наводчик, работник КБМ, отставной лётчик-истребитель, прошедший Отечественную войну от звонка до звонка, повоевавший в Корее, весь в орденах, да еще Герой Союза, был мужик крупный с пропорционально габаритным носом.
Как в дальнейшем оказалось, этот самый нос оказался абсолютно ненужным при стрельбе с движущегося танка. По книгам-то я знал, что для качественного выполнения боевых задач лётчикам необходимо материться, но не представлял, что так громко. Мой летчик-наводчик заглушал рёв танкового двигателя, а это около 120 дб!

К тому же я не мог понять нового для меня выражения «окуляр его мать!!!»
Но когда мы вылезли из танка и встретились, я всё понял, понял и причину и следствие. Причиной был окуляр прицела, а следствием - нос, разбитый вдребезги об этот окуляр, а также ракета, потерянная где-то на полпути.
Дело в том, что ему приходилось намного хуже, чем Юлию Цезарю. Если Цезарю нужно было читать, писать и еще что-то делать одновременно, то моему наводчику в грохочущем на ухабах танке пришлось:

1. Неотрывно держась двумя руками за полуметровую рукоятку, управлять ею ракетой в полёте.
2. Чтобы не изуродовать лицо об окуляр прицела при ударах на колдобинах и не потерять из вида ПТУРС - изо всех сил прижимать голову к налобнику прицела, держа обе руки в стороне.
3. Поворачивать пульт прицела  для компенсации гироскопического увода  поля зрения с цели, по которой стрелял (а руки-то заняты вышеупомянутой рукояткой).
4. Заглушать танковый мотор проклятиями в адреса окуляра и его матери, бронетанковой техники и её изобретателей и меня лично.
Какой там Юлик Цезарь с его талантами, окуляр его мать!
Надо было спасать наводчика, КБМ и честь «Кировского завода».
Мысль пришла на следующее утро, катализатором стал распухший за ночь нос Героя Союза.

Полигон это не завод, к тому же полнейший цейтнот. Пришлось использовать подручный материал. Я нашел два резиновых сапога и бельевую верёвку. Смысл изобретения заключался в следующем – верхний конец куска верёвки привязывался к левой рукоятке пульта прицела, а нижний конец к резиновому сапогу, так же обустраивалась правая рукоятка и правый сапог.

Наводчик должен засунуть ноги в сапоги и опуская левую ногу вниз поворачивать пульт прицела влево, а опуская правую – вправо. И не страшны нам уводы всяческой там гироскопии – у нас работают ноги!

Испытали – действует, но неудобно сидеть в прыгающем на ухабах танке с задранными вверх ногами.  Усовершенствовал! Выручила дверь домика, в котором прятались полигонные работники во время непогоды. У неё были две здоровенные дверные петли. Демонтировали дверь. Приварили дверные петли к полу башни. Одной частью петли к полу, а ко второй привинтили кусок доски от двери, получилась педаль, потом вторая. Отрезал галоши от резиновых сапог, прибил их к педалям и прикрепил нижние концы верёвок к свободным концам педалей.  Ноги в галоши, упор есть, поворачивай педаль и управляй прицелом.
Герой лётчик оценил изобретение. Ура!

Обклеив пластырями разбитый нос, поехали тренироваться. В процессе езды звук танкового двигателя уже прослушивался.

Не успели мы сделать два или три тренировочных заезда, как нас остановили и объявили, что на подъезде Д.Ф. Устинов с высокопоставленными представителями министерств и ведомств, Ж.Я. Котин тоже среди них.   Готовность № 1 !
Начальство прибыло.   Мы сделали два заезда со стрельбой – удачно!

Дмитрий Федорович подзывает нас, задаёт мне вопросы, косо посматривая на наводчика с украшенным пластырями носом.

Затем просит показать установку аппаратуры внутри башни.
Тут я понял, что моя бронетанковая карьера кончена, и надо проситься обратно на флот. Стремительно влетаю на место заряжающего в правой части башни, а Устинов довольно уверенно спускается в левый люк через сидение командира на сидение наводчика.

О дальнейшем догадываетесь? Правильно – он запутывается ногами в веревках, обнаруживает какие-то деревяшки с галошами, и совершенно спокойно говорит:
- А это что-то новенькое…

Делать нечего, и я, стараясь не выдать волнения, честно докладываю обстановку, создавшуюся перед его приездом. Напоминаю о носе летчика-наводчика и о его заплывающим синевой правом подглазии. Уверяю, что моё изобретение - мера временная, и что в дальнейшем конструкция будет значительно усовершенствована.

Он спросил, где я учился. Услышав, что в Военмехе, как-то загадочно проговорил:
- Тогда всё понятно…

Мне показалось, что это приговор (видимо, сам то он оканчивал МВТУ).

Ничего лучшего в своё оправдание не придумав, я решил его разжалобить, и стал умолять не говорить о моём «изобретении» Ж.Я. Котину, мол, он меня тут же выгонит с работы.

Устинов прервал меня и объявил, что это гениальное изобретение - впервые в истории танкостроения я применил в конструкции танковой башни бельевые верёвки, дверные петли, доски и галоши.

Единственное, как он сказал, «маленькое замечание» - вместо рычага, которым управляется ПТУРС, следует применить маленький кнюппель с колечком под большой палец и расположить его на рукоятке прицела – тогда вместо двух рук ракетой можно управлять одним большим пальцем. При этом освободятся руки, станут ненужными верёвки, галоши и педали. А соревнование с Юлием Цезарем можно прекратить.

- Оформляй авторское свидетельство на нас двоих, а твоему Котину я ничего не скажу. Ну что, вылезаем?

Все это было сказано совершенно серьёзно, без тени улыбки.
Мы вылезли и мгновенно были окружены сопровождающими лицами.

Вопрос был один:
- Ну, как Дмитрий Фёдорович?
Дмитрий Федорович взял Котина под руку и, обращаясь к аудитории, сказал:
- Я всегда удивлялся таланту Жозефа Яковлевича использовать самые современные достижения науки и техники в создании бронетехники. Но здесь он превзошел себя, применив в конструкции башенного оборудования бельевые верёвки, дверь вон от того домика и довольно вместительные резиновые галоши. Уверен, что всё это было сделано не без вашего участия, Борис Иванович?
Борис Иванович Шавырин был информирован о моём изобретении и подыграл Устинову:
– Конечно, ведь мы выполняли Ваше поручение, Дмитрий Федорович…

Сопровождающие лица бросились к танку. Хохот, всеобщее веселье. Я укоризненно напоминаю Устинову об обещании, а он:
- Спасибо, военмеховец! Если б не твоё изобретение, нам сегодня вряд ли удалось увидеть, как танк блестяще поражает ракетами удаленные цели. Котин, премируй его и повысь в должности! Спасибо всем!

Через пару месяцев я стал ведущим инженером. А про премирование, как это часто случалось у Котина, он забыл дать соответствующее указание…

После этого случая, работая уже в Миноборонпроме СССР, я несколько раз встречался с Дмитрием Федоровичем. А в 1976 году, он, будучи назначен Министром обороны СССР, использовал меня «для постановки на место» Генштаба МО CCCР (если интересно, то в следующий раз).
Кстати, о том, что Дмитрий Федорович окончил Военмех, я узнал только в 1980 году на вручении Военмеху ордена Ленина.

Да, совсем забыл рассказать о судьбе «кнюппеля», предложенного Д.Ф.Устиновым.

В том же году при встрече с А.Э. Нудельманом я рассказал ему и эту историю, и про кнюппель. А чуть позже, когда мы начали в «Гороховце» испытания нового ракетно-пушечного истребителя танков «Объект 287», на рукоятке прицела для управления ПТУРС «Фаланга» (детища фирмы А.Э. Нудельмана) был установлен тот самый кнюппель и никаких веревок, досок и галош.

Так мы с Дмитрием Федоровичем «лишились» совместного авторского свидетельства.
А Александр Эммануилович даже бутылки не поставил.
Обидно, Зин!

9.9. Прежде, чем высовываться, посмотри по сторонам

В конце 1958 года напряжение в заводских цехах начало стихать и я неожиданно был привлечён в ОКБТ к работе по созданию истребителя танков об.282. Началось это с того, что меня позвал начальник конструкторского отдела и одновременно ведущий инженер объекта 282 дважды лауреат Сталинской премии Николай Фёдорович Шашмурин:
- Юрий Михайлович, ты, как мне сообщили, разбираешься в приводах дистанционного наведения и стабилизаторах.
- Как Вам сказать – в объёме того, что мне дал Военмех, а также небольшой опыт в Коврове и здесь…
- Ну, это не мало по сравнению с моими знаниями (смеётся). У меня к тебе просьба –не можешь ли ты подсказать, где у нас в Ленинграде найти сильную организацию, которая могла бы быстро сделать следящий привод от прицела к двум пушкам. Пошли - я покажу тебе наше детище. Мы пошли в опытный цех МХ-100 и он показал мне объект 282. Танк мне не понравился. Какой-то надуманный и несерьёзный. Две пушки, котрые были похожи на обрезки водосточных труб, выдвигались из внутренних полостей танка при помощи «кульмана» - складывающегося механизма для передвижения чертёжной линейки. Вместо чертёжных линеек были стволы, напоминающие «базуки» времён Второй мировой войны, только несколько больше и «заткнутые» с одной стороны. Подробнее это чудо я описал в рассказе « Фокусники поневоле».

На мой вопрос: «Это Ваше творение?», Шашмурин ответил загадочно: «Если бы моё… ». В дальнейшем я, разобравшись во взаимоотношениях Котина и Шашмурина кое-что понял, но об этом будет отдельный рассказ.

Затем он провёл меня по конструкторским отделам и познакомил с главными участниками создания об.282: И.А.Мадерой, Г.Я.Андандонским, Ц.Н. Гольтбурт, Л.И.Горлицким и др. После экскурсии практически по всему ОКБТ мы пришли в его отдел. Бывает же такое – неожиданно встречаются два человека и заключается дружба и полное взаимопонимание на всю оставшуюся жизнь. Пока мы ходили по КБ, мне пришла мысль, «убить двух зайцев»: решить проблему Шашмурина и одновременно попытаться вовлечь в эту работу товарищей по Военмеху В. Саврея и В. Веселова из НИИ-303, знаменитого своими разработками для ВМФ.

Через пару дней мы с Николаем Фёдоровичем посетили главного инженера НИИ-303 Формаковского, а чуть позже организовали его встречу с нашим Ж.Я.Котиным. После встречи Котин поблагодарил нас за оперативность и по предложению Шашмурина назначил меня «заместителем ведущего инженера объекта 282». Ни до ни после такой должности в ОКБТ не было, да и она просуществовала меньше месяца.

Далее Котин собирает техсовет, на котором обсуждаются вопросы, подлежащие включению в договор с НИИ-303 и соответствующее техническое задание. О моём назначении в должность заместителя Шашмурина он прилюдно объявил, но никакого письменного приказа не последовало. Своему новому статусу я особого значения не придал, но само моё назначение обидело многих, что проявилось незамедлительно.

Первые, кто мне посоветовали быть очень осторожным, были ведущие конструкторы отдела вооружения Григорий Яковлевич Андандонский (отец «кульмана» и установки в танке прицелных устройств) и Лев Израилевич Горлицкий (Выпускник Военмеха и папа всей артчасти, включая механизм заряжания) Особо осторожно они посоветовали мне общаться с Мадерой – нач. отдела электрооборудования и его подчинённым - Розенблатом.

Что касается Розенблата понятно – он старший инженер, как и я, но на 10 лет старше, а чем я мог обидеть Мадеру – непонятно.

Не буду рассказывать, как с привлечением лаборатории вооружения мы изготовили специальный стенд для установки, настройки и отработки будущих синхронно-следящих приводов и системы стабилизации орудий. Как вдвоём с Тамарой Завариной «создали» релейную схему, которая «неожиданно» заработала и обеспечила функционирование механизмов заряжания и подъёма орудий из «нижнего» положения в верхнее. Всё вроде бы катилось нормально, если бы… Началось с того, что обо мне вспомнил директор И.С.Исаев. Дело в том , что в заводском цехе на опытном образце тяжёлого танка объекте 277, бригадой ЦНИИ-173 не очень успешно «доводился до ума» новый стабилизатор вооружения «Гроза». К тому же, кроме «Грозы», был ещё целый букет всяческих неприятностей и нерешаемых вопросов. А так, как эта машина готовилась к правительственному показу в конце года, директор лично следил за её сборкой и частенько заходил в цех. Однажды он вспомнил обо мне. Вроде бы в цехе мелькают те же знакомые по танку Т-10М «московские» лица, а Мироненко где-то валяет дурака. Найти его срочно! И меня нашли.

Пришлось стать «Фигаром». Танк «277» - Мироненко здесь, танк «282» - Мироненко там. Мотался, как заведённый. На некоторое время ко мне приклеилась кличка «Фигаренка». Причём большее время пришлось проводить на 277-ом. Этим воспользовались мои недруги, начались козни и соответствующие неприятности. Первый трагикомичный случай произошёл в НИИ-303.

Мы вместе с И.А.Мадерой приехали туда для обсуждения технического задания. Со стороны НИИ присутствовали Фармаковский, Цырлин, Сиротский и ещё человека три, а нас только двое - Мадера не разбирающийся в «кибернетике» и я «не очень», к тому же впервые ставший представителем закзчика.

С самого начала Мадера был буквально оглушен новой для него терминологией, формулировками и обилием формул, писавшихся мелом на доске. Однако Илья Аронович достойно выдержал эту психическую атаку. Имея среднетехническое образование, полученное накануне войны, и опыт общения с инженерами и руководством ЦНИИ-173 и Красногорского оптико-механического завода, он чётко отстаивал наши интересы.

Несколько раз я пытался включиться в «беседу», но Мадера меня грубо прерывал, довольно заметно для окружающих стуча своим левым кулаком по моей правой руке.

Когда же я попытался интеллигентно подправить явную чушь, которую «сморозил» Илья Аронович, он неожиданно грубо осадил меня: «Не лезьте … здесь идёт серьёзный разговор!».

Я растерялся и заткнулся. Объявили перерыв. В перерыве он подошёл ко мне, как ни в чём не бывало, и спросил, что такое «передаточная функция» и ещё что-то. Я понял, что это для меня «момент истины», когда могу отомстить ему за подлость и хамство.

Со спокойным выражением лица я выдал ему такую «дэзу», которая на порядок могла заменить хороший удар кулаком. И я не ошибся – оказалось, что у Мадеры отсутствие высшего образования компенсировалась необыкновенной памятью. Через 20 минут он слово в слово выдал мою «ахинею» за свои знания. Эффект был потрясающий… Мадеру превратили в Херес.

Следующее утро. Телефонный звонок. Мадера:
- Юрий Михайлович, поднимитесь ко мне, пожалуйста.
- Илья Аронович, это будет сугубо технический разговор?
- Конечно, Юрий Михайлович.

Поднимаюсь на третий этаж. Встаёт, подаёт руку, здороваемся.
Приглашает присесть. Сажусь.
- Юрий Михайлович, у меня есть, по-моему, очень хорошее предложение, давайте договоримся, раз и навсегда, не делать гадости друг другу. Вы согласны?

Чего, чего, но этого я не ожидал. Начал что-то мямлить. Он же спокойным голосом повторил своё предложение, на что я дал ему честное слово соблюдать нейтралитет.

В дальнейшем свои «клятвы» мы сдержали. Пока я работал в ОКБТ, он по возможности меня поддерживал. А когда я стал Министерским работником, а он зам. главного конструктора, то всячески помогал ему в работе со смежниками, выколачивал финансирование, необходимое оборудование, комплектующие и «уточнял» сроки выполнения работ.

Другие же чуть ли не ежедневно «несли» на меня Котину всякую грязь. В числе оных был и Розенблат –«умный и очень обаятельный парень», как его охарактеризовал в своих воспоминаниях В.Саврей.

Этот «обаяшка», конструктор металлических корпусов для защиты серийных микрокнопок, от которого Мадера избавился, сделав его посредником между работниками НИИ-303 и разработчиками танка, оказался самым подлым. Как мне потом доложили, уходя вечером из помещения стенда, он взял бутылочку-четвертинку из под водки, при помощи которой мы доливали в гидросистему масло АГМ. Поставил её на видное место, а рядом положил кусок хлеба.

Тем же вечером на стенд был приглашён Котин лично убедиться, чем занимаются Мироненко и его подчинённые в рабочее время. Мало того, на следующее утро я прочёл на доске объявлений приказ начальника опытной базы Г.Т.Кабацкого: «… такого-то числа старший техник П.Поддёрнов, уходя из цеха, не выключил подзарядный агрегат, что могло привести к пожару. В целях исключения подобных случаев, объявить Мироненкю Ю.М строгий выговор и предупредить его, что при повторении подобного, к нему будут приняты исключительные меры».

Я поднял застеклённую раму, прикрывающую доску, вынул ручку и, дописав – « вплоть до РАССТРЕЛА!!!», двинулся к Кабацкому.

- Григорий Тимофеевич! Мы с Петькой Поддёрновым не имеем друг к другу никакого отношения и работаем в разных подразделениях! За что – меня к расстрелу!
- Не бери в голову. Выговор в конце года автоматичеки снимется.
- Да на кой чёрт он мне вообще-то нужен?! И за что?
- Считай, что для профилактики. Не терзай мне нервы! Это не моя инициатива, а твоих «друзей». Пойми и забудь. Ты же парень умный. Иди работай. Я всё сказал.

Выйдя от Кабацкого, я снял его приказ и хранил до переезда в Москву.

А тучи вокруг меня продолжали сгущаться. Иду к Шашмурину. Его совет был следующий : « Пока эти сволочи тебя не съели, не появляйся в КБ, работай на 277-ом под прикрытием директора завода, там тебя даже Котин пальцем не посмеет тронуть, а здесь мафия. Вкалывай и обрастай связями.

И я пошёл вкалывать и обрастать…

Работа на классическом тяжелом танке об.277 была крайне изнурительной – приходилось вкалывать сутками. Зато был получен результат плюс три авторских свидетельства. Танк мы отработали до звона. Стабилизатор «Гроза» по точностным характеристикам превзошел всёх своих предшественников. Моя трудовая книжка пополнилась благодарностями в приказах директора завода, но «мафия», как выяснилось позже, затаилась в поисках контраргументов. И в конце концов их нашла.

Идея была великолепной – вытащить из авторитетного коллектива, добившегося хороших результатов, и сунуть в «грязь». Под грязью имелась в виду деятельность по доработке объекта 282, т.е. возвращение в «родные Пенаты», откуда полгода назад «унёс ноги». Дела там шли плоховато, сборный коллектив из противоборствующих сторон нашего ОКБТ и присоединённая к ним группа работников НИИ-303 завязли с «функлицированием» системы управления наведением «орудий», кинематики их заряжания и подъёма вверх. Месяца три они не могли разобраться, чъя вина в неработоспособности многочисленных микрокнопок, расположенных в бункерах, на «кульмане», поворотных платформах и в «стволах» орудий. Андандонский и Горлицкий обвиняли Розенблата и отдел Мадеры, а те наоборот. Дело дошло даже до драки Андандонского с Розенблатом. Моим друзьям из НИИ-303 тоже не везло с отладкой системы управления и следящих приводов – сказывались фантастически короткие сроки, выданные на их проектирование и изготовление. Быстро разобравшись в этой обстановке я принял решение держаться в сторонке и занял нейтральную позицию, откровенно валяя дурака. Сроки поджимали, правительственный показ был близок. Кое-как объединённому «коллективу» удалось «изобразить» кое-какую работоспособность механики и кибернетики и даже сделать перед отправкой танка на Кубинку несколько пробных выстрелов. Объект 282 с экипажем, в который вошёл мой друг В.Саврей, был отправлен по железной дороге. Вроде бы для меня эпопея с 282-ым закончилась, но – нет! В самый последний момент мне «нашлось» место в автобусе сопровождающему трейлер с танком «277» в сторону Кубинки. Там же я узнал, что к команде 277-го я не принадлежу, а присоединён к «282-му».

Как всё это кончилось и чем - более подробно в рассказе «Фокусники поневоле».

9.10. Фокусники поневоле

2 сентября 1959 года - правительственный показ бронетанковой техники на полигоне в подмосковной Кубинке.

За несколько месяцев до этого показа волею судеб мы два выпускника Военмеха из группы Е-509 Мироненко Ю.М. и Саврей В.С. стали «соучастниками» создания нового танка - объект 282.

А сейчас я и Володя Саврей в составе небольшой группы работников Ленинградского «Кировского завода»: директора завода И.С.Исаева, главного конструктора Ж.Я.Котина, вед.инженера объекта Н.Ф.Шашмурина, нач. опытной базы Г.Т.Кабацкого, инженера В. Тимофеева и ещё нескольких человек прибыли на Кубинку с двумя опытными образцами новых танков - объектами 282 и 277.

Надо сказать, что я одновременно участвовал в разработке обоих танков, но на показе был задействован только для демонстрации об.282. Коротко о нём. Это был образец безбашенного танка ( высота 180см). вооружённого двумя лёгкими безоткатными короткоствольными орудиями для стрельбы 152 мм активно-реактивными снарядами.

Орудия в походном положении располагались в специальных отсеках в правой и в левой части корпуса танка и прикрывались сверху броневыми крышками. Для производства выстрелов крышки открывались и орудия выдвигались наружу. Заряжание производилось внутри танка механизмом барабанного типа с дульной части орудия.

Надо сказать, что вся техника представляемая для показа, в обязательном порядке по прибытии на полигон должна была быть вымыта и покрашена. Представители промышленности непонятно по каким причинам к этим работам не допускались. Приехал, сдал танк полигону и получил его вымытым и покрашенным. Далее тебя допускают к нему только с разрешения полигонного руководства под «присмотром» специально назначенного офицера. К нашему счастью этим офицерам всё было до «лампочки». И пока мы возились со своей техникой они занимались своими делами, т.е. в основном отсутствовали.

31 августа 1959 года мы получаем вымытую и покрашенную машину. Вы не представляете какой у нас был душевный подъём. Ещё полтора года назад мы были обычными студентами, а сейчас нам в числе немногих доверено представлять промышленность на правительственном показе. Обалдеть! Включаем аппаратуру и …немедленно всё выключаем. Машина наполняется характерным запахом подгоревшей изоляции проводов. Что-то внутри ещё потрескивает, но вскоре кроме противного запаха и чувства, что мы уже не избранники, а погорельцы, ничего не остаётся. Надо отдать должное – паникёрами мы никогда не были, поэтому соответственно «охарактеризовав» возникшую ситуацию, спокойно, не суетясь, стали выяснять причину случившегося.

Дело в том, что аппаратурные коробки и блоки имели сварные корпуса и были пыле-влаго незащищенными. Солдаты, которым был доверен единственный опытный образец нового танка, проявив инициативу, а может быть, исполняя «волю» наших конкурентов, открыли люки и прошлись пожарным брандспойтом по боевому отделению. «Помыли» аппаратуру и всё , что было внутри, а потом занялась своим делом, т.е. мытьём снаружи и покраской.

В этом не трудно было разобраться, внутри блоков вода не успела высохнуть. Волей-неволей пришлось на некоторое время заняться «самокритикой» - солдаты солдатами, а мы два козла не удосужились, как следует осмотреть аппаратуру!

В процессе самокритики родилась единственно приемлемая мысль, хоть как-то изобразить работоспособность наших приводов наведения и управления, а также хотя бы стрельнуть в сторону цели. В связи с выходом из строя вращающегося контактного устройства полностью обесточилась связь электроблоков боевого отделения, где сидел наводчик Саврей, с частью аппаратуры, расположенной в коропусе танка в районе механика водителя. Поэтому мы решили соединить их навесными проводами напрямую. При этом автоматика и следящий привод были заменены на орально-ручное управление. Саврей должен был, перекрикивая рёв танкового двигателя прокричать мне, что он хочет поднять, например, правое орудие – я же должен соединить концы соответствующих двух проводов, одного, идущего «от Саврея», с другим, выведенным из коробки, находящийся в районе водителя. Поворачивать пушки он мог без моей помощи, горизонтальные приводы работали. Точно таким же методом поднималась левая пушка. Единственное, что мы никак не могли обеспечить, это наведение стволов по вертикали – электроника вышла полностью из строя. Единственный выход из положения, это заранее установить определённый и фиксированный угол возвышения и угол вертикального наведения.

Стрелять нам было разрешено с места на дальность 2 км, поэтому по горизонтали Саврей мог работающим приводом навести пушку на цель, а вот какой задать и зафиксировать угол возвышения, чтобы хоть как-то изобразить прицельную стрельбу,это вопрос… Мало того механизм заряжания напрочь отказался работать, поэтому надо заранее вручную зарядить обе пушки и опустить их заряженные вниз. Ну, а заставят сделать третий выстрел…- дохлый вариант!

Нам единственное в чём повезло – это в том, что мы прихватили с собой принципиальные электросхемы всей нашей «кибернетики» и электрооборудования – гении, другого слова трудно подобрать.

Был, конечно, ещё альтернативный вариант – устроить скандал, обвинить полигон в халатности или преднамеренности и т.д. и т.п., но это привело бы к снятию машины с показа и к долговременным вдребезги испорченным отношениям с Минобороны – овчинка не стоила выделки. Делать нечего, пришлось обо всём доложить Николаю Фёдоровичу Шашмурину. Отдать ему должное, он никогда не отрывался от земли, в смысле не витал в облаках, поэтому сказал: « Всё понял, иду докладывать Котину». Через час он пришёл и рассказал, что доложил наши варианты Котину и Исаеву. Ими принят к реализации первый вариант, но они обо всём, что произошло будут «не в курсе». Действуйте, мол, по своему усмотрению, ответственный – Шашмурин. И мы стали действовать. Про колдовство с блоками и элементной базой, а также о процедуре перепайки и вывода нужных проводов из коробок и блоков, рассказывать не имеет смысла.

Главное, что ко второй половине 1 сентября всё было закончено и мы приступили к репетициям показа будущего «фокуса». Фокус отрепетированный «до звона» был необходим на случай, если кто-нибудь из высочайшего руководства захочет, чтобы ему продемонстрировали, как выдвигаются орудия, как поворачиваются и т.д. К вечеру 1 сентября круг «заговорщиков» расширился. Кроме меня, Володи и Шашмурина к нам присоединились Кабацкий с Тимофеевым, которые предложили «фокус» с третьим выстрелом, а если «повезёт», то может быть и с четвёртым…

Наступает 2 сентября – показ! Мы занимаем свои места. Володя в поворотной части, я на месте водителя. Раскладываю на коленях необходимые провода с прикреплёнными к ним бирочками, чтобы не перепутать. Ловкость рук – залог успеха, я же релейная коробка. Наш танк стоит на бетонной полосе, перпендикулярной правительственной трибуне, метрах в 70 от неё. В 15 метрах от танка густые кусты высотою около 2-х метров.

Первая часть показа – это осмотр представленной техники и доклады главных конструкторов. Высокопоставленные лица пешком проходят вдоль шеренги танков, выслушивают доклады и, если им очень надо, взбираются на танки, а иногда даже залезают внутрь. Вот и дошла очередь до нас. Далее я буду рассказывать только о том, что я видел, слышал и чувствовал, прибавив к этому то, что мне потом кратко рассказал Саврей. Сижу с открытым люком, голова на половину торчит из него. Впереди стрельбовое поле длинною около 3-х км. Двигатель выключен. Где-то сбоку слышны голоса – это видимо наши докладывают, слов не разобрать. Как чётки перебираю провода. Нам повезло – двигатель заводить не надо, т.к. танк подключили к специальной колонке и электропитание получаем от неё. Волнует вопрос, услышу ли я команды Володьки, если он включит электрику и гидравлику… Поднимаю голову и невольно вздрагиваю – в двух метрах стоят директор И.С. Исаев и Ж.Я. Котин и в упор смотрят на меня. За спиною слышится голос Володи Саврея, который с кем-то здоровается и что-то ещё говорит. Видимо разговор происходит снаружи танка. Проходит несколько секунд и Вовка выстреливает слова: «Юрка приготовься, у нас гости, Дмитрий Фёдорович», после чего включается аппаратура и слышен неразборчивый диалог двух человек. Напряжённо прислушиваясь к разговору Саврея с Устиновым, и неразбирая ни одного слова, мысленно умоляю Вовку, чтобы он говорил громче. Пот из под шлемофона застилает глаза, а руки на проводах. Смотрю вперёд. Исаев и Котин подошли практически вплотную к танку и смотрят в упор на меня. Переживают. Вдруг за спиною раздаётся довольно разборчивый голос Саврея: « Дмитрий Фёдорович, чтобы поднять правую пушку надо нажать эту кнопку. Нажимайте!». Я про себя считаю до трёх и последовательно соединяю нужные провода. Раздаются звуки открываемой крыши правого отсека и выдвигаемого наружу орудия, затем лязг, означающий, что пушка зафиксировалась в верхнем положении. Фууу ! Сработало.

Опять неразборчивая речь! Котин и Исаев быстро уходят вправо и исчезают из поля зрения. Аппаратура выключается и голос Володи: « Всё, отстрелялись, они уходят к следующему танку, можешь вылезать». Вылезаю, встречаемся с Вовкой, жмём руки. Пронесло!

Спрашиваю его:
- Как прошла встреча с Устиновым?
- Нормально.
- Замечания были?
- Ему не понравился наш кнопочно-лампочный иконостас, действительно нагородили кнопочек, тумблерочков и разноцветных лампочек. Я ему сказал, что это макетный образец. На промышленном образце останется два-три тумблера и столько же лампочек. Всё причешем как надо. Он остался доволен. А вот если будет команда стрелять, тут нам придётся туго.

И команда пришла – «готовьтесь к стрелбе, стреляете пятыми, ваш позывной «Лопушок-12», на всё про всё у вас час». Готовимся. Выдвинули наверх оба орудия, зарядили их вручную,т.е. засунули в стволы по снаряду и дослали их до упора специально украденным на полигоне черенком от лопаты. Осуществили заготовку «фокуса» Кабацкого-Тимофеева, спрятав в кустах в 15 метрах от танка два снаряда на случай, если скомандуют сделать третий , а может быть и четвёртый выстрел. После чего приняли решение освободить меня от должности водителя, т.к. обе пушки наверху, заряжены и провода замыкать смысла нет. Моё место занял штатный водитель на случай, если будет команда проехаться мимо трибуны, или немедленно убраться к чертовой матери с правительственного показа. В машине остаются два человека - В.Саврей и водитель Павел Баров.

Небольшое лирическое отступление. Перед показом всем участникам было предложено одеть комбинезоны. Нам с Володей достался один на двоих. Он, как командир и наводчик тут же присвоил себе синюю курточку, оставшись в своих штанах. Я же напялил на свои брюки синие штаны от комбинизона. Так, что Володька красовался из люка в синем, а у меня из водительского люка торчала только физиономия. Получив отставку, я снял синие штаны и отправился к правительственной трибуне наблюдать, как Вова будет «прицельно поражать цели». Да совсем забыл рассказать об угле возвышения, зафиксированым на орудиях. Мысль подал я в узком кругу Шашмурина, Кабацкого, Саврея и Тимофеева.

« Мужики, давайте вспомним, какой хотя бы приблизительно был угол возвышения, когда мы стреляли под Ленинградом на эту же дальность, а?» Саврей сразу же отвалился, т.к. будучи наводчиком сидел внутри танка, и соответственно орудие не видел. Сцепились Кабацкий с Тимофеевым. Победил Кабацкий (скорее всего по должности) – он же был начальником опытно-экспериментальной базы. Поднеся левую руку к лицу, и отодвигая на разные углы указательный палец от среднего, объявил – 30 градусов. Все согласились. Угол возвышения был зафиксирован.

Продолжаю. Устроившись на каком-то пне около правительственной трибуны с замиранием сердца жду выстрела из нашего 282-го. Вова пошевелил правое орудие по горизонту, пауза, и выстрел пошёл. Обалдеть, снаряд не долетел до цели какие-то метры. Если бы у Володьки была возможность чуть подкорректировать уголок, он бы следующим выстрелом наверняка влепил бы в щит, но у нас же все зафиксировано. Даётся команда на второй выстрел – тот же эффект. Даётся команда на третий выстрел. Пауза. И вдруг из кустов выскакивает мужичок в синем комбинезоне с чем- то под мышкой и с палкой в другой руке. Он подбегает к танку, влезает на него и что-то там делает ( от трибуны до мужика 70 метров). На трибуне переполох, больше всех «возмущаются» представители «Кировского завода». А мужичок, сделав своё дело, спрыгивет с танка и… попадает в лапы охраны, которая по приказу с трибуны бросилась к нарушителю. Нарушитель – это Вова Тимофеев, он зарядил одно из орудий. Его оттаскивают за пределы видимости, а по громкой трансляции объявляется: « Объекту 282 стрельбу прекратить. Экипажу покинуть машину». На этом торжественная часть для 282-го кончилась.

Когда же кончился показ в целом, все кроме Вовы Тимофеева были приглашены на торжественный обед в огромную белую палатку, где нас обслуживали и кормили работники ресторана «Метрополь».

После обеда, когда высокопоставленные лица во главе с Министром обороны СССР А.А. Гречко уехали, Тимофеев был взят на поруки.

P.S. По результатам показа работы на объекте 282 были прекращены и его отвезли на базу в Горелово. Через четыре года уже будучи достаточно ответственным лицом в отделе испытаний, я обнаружил его в полусгнившем сарае. С большим трудом завели двигатель и перебазировали в металлический бокс. Там старика приварили гусеницами к металлическому полу, закрыли бокс и опломбировали, чтобы туда никто не совался. Пломба – это табу! Будучи уже работником Миноборонпрома СССР я вспомнил о нём и попросил бывших своих подчинённых посмотреть жив ли он. Оказалось жив курилка! Табу сработало!

Затем он был передан в танковый музей на Кубинке, так что при желании его можно посмотреть в разделе тяжёлых танков.

9.11. «Гроза» на Кубинке

Про «фокусы» военмеховцев с объектом 282 я рассказал, теперь напрашивается поведать о других «весёлых» моментах, случившихся в процессе правительственного показа танков 2 сентября 1959 года.

В предыдущем рассказе я упомянул, что на Кубинку мы прибыли с двумя опытными танками - экзотическим об. 282 и тяжелым 55-тонным танком об.277. Участвуя в создании обоих танков я с большей теплотой вспоминаю работу по доводке об.277. Его вооружение состояло из мощной 130-мм нарезной пушки М-65 и спаренного с ней 14,5 мм пулемета КПВТ. Танк был оснащён двухплоскостным стабилизатором «Гроза», ночными приборами стрельбы и наблюдения, системами противоатомной защиты, термодымовой аппаратурой, системой очистки приборов наблюдения, оборудованием подводного вождения и др. Мощность двигателя составляла 1090 л.с. Машина обладала отличной маневренностью. Экипаж - 4 человека. Если объект 282 был полётом неуправляемой мысли, то объект 277 и представленный на показе его конкурент, челябинский тяжёлый танк об.770, твёрдо стояли на земле и были настоящим прорывом в будущее. Тем не менее, как говорится, и на старуху бывает проруха, а на показах, тем более правительственных , без нечистой силы и её генеральских эффектах просто не обойтись.

На стандартную полигонную трассу выходит челябинский об.770. Стандартная трасса – это искусственная трасса с набором определённых препятствий типа рукотворного бугра («валика»), воронки, поперечно лежащего здоровенного бревна и т.п. На этой ограниченной по длине дорожки танку необходимо сделать не менее пяти прицельных выстрелов и соответствующих попаданий, чтобы получить максимальную оценку. Итак,челябинцы выходят на трассу и … пушка резко уходит на максимальный угол снижения. Танк подходит к валику, упирается в него пушкой, вспахивает его – из землянного настила вылезают брёвна, встают на попа и грохаются в разные стороны. Танк не останавливаясь продолжает «пахоту». Убедившись в том, что препятствие уничтожено, он движется дальше. Ни о какой стрельбе речи быть не может. По программе, пройдя стандартную трассу и постреляв, танк должен повернуть налево, пройти метров триста, затем ещё раз налево и двигаться прямо, чтобы, пронестись в 15 метрах от правительственной трибуны и порадовать высоких лиц своим боевым экстерьером. Надо сказать, что нечистой силе стало стыдно за содеянное и она сняла проклятие с гидропривода вертикального наведения так, что тяжёлый челябинский танк об.770 с гордо поднятой пушкой пронёсся рядом с трибуной. Следующая очередь была за нашим объектом 277. Сделав красивый заход на стандартную трассу он пошёл по ней с некоторым превышением необходимой скорости, сделал четыре точных попадания в цель, и на этом трасса кончилась. Пятый выстрел сделать не удалось. Танк повернул налево, но стабилизатор четко держал пушку по направлению прежней стрельбы, т.е башня была повёрнута на правый борт. В таком виде он последовал дальше. Наводчик же, с горя, что не успел сделать пятый выстрел, видимо включился в «беседу» с командиром танка ведущим конструктором нашего КБ Давидом Шмуклером и водителем, и забыв повернуть пушку по ходу движения , выключил стабилизатор. В результате башня была зафиксирована. Встал вопрос – успели ли они зарядить пятый выстрел. А если успели, то с какой целью собираются проехаться рядом с правительственной трибуной с пушкой и крупнокалиберным пулемётом, направленными прямо в маршала Гречко и членов правительства, промахнуться в которых с 15 метров было просто невозможно. Руководитель стрельб, прикинув все возможные варианты, включая национальность Давида, вопил срывающимся голосом по рации и громкой трансляции: « Лопушок-10, немедленно разверните пушку и доложите о наличии снаряда в стволе!», но ребята или отключили рацию, или сбросили шлемофоны. У них была тема для разговора – чем оправдаться, что сорвали пятый выстрел и не успели пострелять из спаренного пулемёта. Не знаю какие ощущения испытывало руководство страны, глядя в дуло 130 мм ствола, когда 55-тонный танк объект 277 пронёсся мимо них на максимальной скорости.

Дело прошлое, но я бы на их месте после показа представил Давида Шмуклера к званию Героя Советского Союза, за то, что он сознательно или безсознательно упустил возможность прославить себя в масштабе планеты.

P.S. 22 июля 1960 г. генеральный секретарь ЦК КПСС Хрущев, далекий от военного дела и недалёкий во всём остальном, кроме паскудства, распорядился закрыть темы по перспективным 55-тонным тяжелым танкам 2-го поколения "Объект 277" и "Объект 770" и вообще запретил проектирование машин массой свыше 40 тонн.

9.12. Она тебя с танком перепутала

В одном из предыдущих рассказов я упомянул о чрезвычайном происшествии, случившимся в 1960 году на Щуровском полигоне в Коломне. Думаю, что не мешало бы о нём поведать, тем более,что оно стало, как бы финалом продолжительного потока драматических случаев.

Всё началось с того, что Котин по телефону сообщил мне о продлении командировки и приказал безвыездно сидеть в Коломне до конца 1960 года. «Отсидевшим» со мною соратникам было разрешено выехать в Ленинград для переоформления командировок. Им же поручалось получить и доставить мне командировочные деньги. Итак, я опять один за всех.

Работа идёт не шатко не валко. Шавыринские ребята возятся со своим «Скорпионом». Я катаю на танке лётчика-наводчика, а он профессионально освоив верёвки с галошами, поражает цели.

Проходит неделя. Соратников и денег нет. Звоню. Котин где-то в разъездах, а о моей судьбе никаких команд никому не давал. Мало того, моих ребят по приезде в Ленинград , в связи с отсутствием указаний от Котина, не переоформили и загнали в заводские цеха.

Дозваниваюсь до заместителя Котина - А.С. Ермолаева, прошу разрешения приехать в Питер, получаю категорический отказ, но обещает помочь с деньгами и людьми. Дней через 5 приезжают двое -электрик Боря Мазин, сын знаменитого на весь Кировский завод механика-водителя, и Коля Игнатьев - уникальный лекальщик 8-го разряда и потомственный ювелир и часовщик, но не имеющий к танкам никакого отношения. Впрочем вру – имел, т.к. делал великолепные модели бронетехники, которые Котин дарил членам правительства и другим «высоким лицам».

Водителя – нет, моториста – нет, Боря хоть парень отличный, но и я тоже электрик. Разрываюсь на части: надо в основном работать в конструкторском бюро – очень много стыковочных вопросов, а приходится быть водителем. Прошу Бориса заменить меня на танке – он ни в какую, - не умею водить и всё тут. Какая-то нестыковка – отец корифей вождения, а сын только электрик… Честно говоря, я за пару месяцев накатался до отрыжки – осточертело! Ко всему прочему «накрывается» прицел-дальномер – вышел из строя потенциометр в пульте управления. Пришлось отсоединять его от прицела и вручать Коле Игнатьеву. Он сунул полусовсекретный пульт в авоську и поехал в КБ. Мы же, от нечего делать, сели на танковую башню и стали наблюдать за парашютистами. Недалеко от полигона был аэроклуб, с которого периодически поднимались самолёты и вытряхивали из себя парашютистов. Зрелище завораживающее, особенно затяжные прыжки. Некоторые раскрывали парашюты над нашим полигоном и их ветром на значительной высоте проносило над нами.

Очередной прыжок. Маленькая фигурка пошла на затяжной. И когда до земли, а земля-то нашего полигона – стрельбовое поле - оставалось метров 300, мой наводчик закричал:
« Он падает, ребята – кранты! Бежим!».
Парашютист упал в 200 метрах от нас. Мне или показалось или действительно, но тело при ударе о землю ,как бы подпрыгнуло. Ужас! Мы побежали… На земле, утрамбованной танковыми гусеницами, боком с нераскрытым парашютом лежала симпатичная девушка. Было такое впечатление, как-будто она прилегла отдохнуть. Лицо спокойное, глаза смотрят на нас… Из уголка рта тонкая струйка крови. Лётчик-наводчик тихо говорит: « Близко не подходить, руками не касаться… Она мёртвая. Надо срочно звонить в аэроклуб, в медицину и в милицию. Сейчас будет решаться судьба инструктора и того, кто укладывал парашют, ну, а начальника аэроклуба – само собой. Смотрите, от удара даже треснула обшивка».

Я много в жизни повидал смертей, у меня на руках умирал попавший под поезд механик-водитель Павлуша Баров, но прошло уже 50 лет, а эта маленькая девушка до сих пор смотрит на меня удивлёнными синенькими глазками…

Часа через три после того, как увезли девчушку, в домик, у которого я использовал на педали входную дверь, ворвался радостный Коля Игнатьев с отремонтированным пультом. На его вопрос, «по какому такому поводу вы так нажрались» и где раздобыли спиртягу, я вылил ему в стакан оставшийся спирт и, махнув рукой, сказал: «Был повод».

Не буду утомлять читателя перечислением последующих передряг - их было много. Предпоследняя передряга была осенью, когда мы, набрав полные мешки подосиновиков в перелеске на пулемётной директриссе, возвращались на свою и подверглись неожиданному пулемётному обстрелу. Целый месяц там никто не стрелял, а тут…

Очередь просвистела рядом с нами. Пришлось грохнуться на землю, политую в течение несколких дней затяжными дождями. Полтора часа с минутными перерывами пулемётчики не давали нам оторвать физиономии от земли. Затем для страховки мы ещё с полчасика полежали. Я уж не помню, как мы добрались до своего танка, но воспоминание от трассирующих крупнокалиберных пуль, проносящихся в полуметре над нашими головами долго всплывало во время сбора грибов в последующие годы. Собираешь грибы и автоматически бессознательно оглядываешься по сторонам…

А теперь о финальном акте.

Наступила зима. В начале декабря всё наше стрельбовое поле было покрыто, как минимум, метровым слоем снега. Чтобы обеспечить подъезд техники на позицию стрельбы, для расчистки снега рекрутировались практически все гражданские работники полигона, как мужчины, так и женщины. Наша же задача заключалась в прогреве танка, всю ночь простоявшего в открытом поле недалеко от лабораторного корпуса, и в ожидании, когда будет расчищен 250-метровый участок бетонки до стрельбовой площадки. Ежедневная расчистка снега производилась при помощи бульдозера и женщин, вооружённых лопатами. И в конце концов дорога превратилась в 4-х метровый жолоб с насыпями слева и справа высотою больше трёх метров. Когда я проезжал на танке по этой трассе, все взбирались на эти насыпи и приветствовали танк, размахивая руками и лопатами. Первым же по расчищенной дороге всегда проезжал автомобиль, который гудками давал мне команду трогаться.

На этот раз всё было не совсем так. Бульдозера не было, и дорога была расчищена плохо. Видимо было решено оставить на ней слой снега высотой 30-40 см, в надежде, что танк гусеницами его утромбует. Получив команду трогаться, я со скоростью не выше 30 км/час двинулся по «жёлобу». Публика, забравшаяся на насыпи, традиционно начала своё приветствие, и вдруг, в пяти метрах от танка с правой насыпи спрыгивает девица и пытается перебежать на левую сторону. Ширина дороги четыре метра, танк шириной 3,5 метра, всё бы ничего, но она подскальзывается и падает. Я жёстко торможу 50-тонный танк, но бетонная дорога покрыта снегом со слоем льда, и он тоже «подскальзывается». Накатываюсь на девицу. Она исчезает из зоны видимости, а танк с небольшим разворотом в левую сторону останавливается на ней. Смотрю на людей, стоящих на сугробах. Пытаюсь по их лицам получить хоть какую-нибудь информацию. Немая сцена – все застыли.

Секунды за четыре мой черепной компьютер проиграл и просчитал все варианты возможного развития дальнейших событий и приговорил к длительному сроку тюремного заключения. Усугубляющим фактором становилось и то, что я не удосужился получить удостоверение на вождение танка. Вариантов нет – надо вылезать из танка, и будь, что будет… Спрыгиваю. Смотрю под танк. Между гусеницами до верхних лобовых листов снежная пробка, из которой торчат два валенка. Это танк, тормозясь и поворачиваясь, сгрёб слой снега вместе с девицей.

Накатывает безвыходная злоба на себя, на девицу и на весь мир. Будь всё проклято, будущего – нет! И всё из-за этой дуры! Цепляю мёртвой хваткой эти ненавистные валенки и с откуда-то взявшейся неимоверной силой дёргаю на себя, подскальзываюсь и приземляюсь на пятую точку. Вместо окровавленной половины туловища на дороге передо мною лежит в бывшей снежной пробке целая, с руками и головой девица. Я вскакиваю на ноги. Девица зашевелилась, встала на четвереньки и, упираясь руками стала приподниматься. Вот тут-то у меня и включилось сознание. Первое, что оно мне подсказало, я выполнил мгновенно, т.е. с разбегу, вложив всю силу в удар, врезал ей ногой по приподнимающейся заднице. Ей повезло – я был в унтах, а если бы в кирзовом сапоге… Но, как говориться, мастерство не пропадает, особенно футбольное – от удара девица практически уехала под танк. Отомстив, я почувствовал, что у меня подкашиваются ноги. Пришлось, переступив через неё, ухватиться за танк и неуклюже на него взобраться. Вот тут-то и очухались зрители.

Начался радостный галдёж. Половина зрителей бросилась к девице и куда-то её потащила. Другая половина окружила меня и что-то говорила и размахивала руками.

Вывел меня из «глубокой задумчивости» голос наводчика:
« Ладно, кончайте базар, поехали тренироваться!». Вот тут-то меня и прорвало. Я не очень хорошо помню, что конкретно нёс в массы, но смысл приблизительно был такой: « К чёртовой матери эту стрельбу, эти танки и этот полигон… и т.д. и т.п.». Сколько времени у меня ушло на этот монолог – не припомню. Но то, что в конце концов сел за рычаги, и запланированная работа была выполнена – припоминаю.

На следующий день это происшествие уже было в прошлом, и я зашёл в лабораторию познакомиться с виновницей экстренного торможения танка. Мне буквально силой притащили насмерть перепуганную довольно симпатичную девушку. Оставалось только рассмеяться и извиниться за вчерашнее. Да, я ещё в шутку её спросил - зачем полезла под танк. Она же с испугом, глядя на меня, чего-то попыталась сказать, но получилось что-то неразборчивое.

За неё ответил мой лётчик-наводчик: « Ну, что ты пристаёшь с дурацким вопросом. Она просто тебя с танком перепутала и залезла не под того».

Военный лётчик и на гражданке остаётся лётчиком…

9.13. Атомный гриб, грузины и мухи

1961 год. Кавказ. В учебном центре, расположенном на границе Грузии с Азердбайджаном, проводятся гарантийные испытания танка. Все «заинтересованные» лица уже там, а я только еду... Как добраться туда мне объяснили:
- Все очень просто. В Тбилиси сядешь на любой поезд в сторону Баку. Доедешь до Гардабани и, не вылезая из поезда, спросишь, где выходить, чтобы попасть к озеру Джандарель на полигон. Там выйдешь, перейдёшь на ту сторону и строго перпендикулярно к железнодорожным путям будешь идти пока не пройдёшь перевал. За перевалом вдали увидишь большое озеро.

У озера бараки – это и есть учебный центр. Возьми с собою пару бутылок водки, потому, что там с этим делом очень строго. А приедешь пустой – обидишь коллектив. Идти придётся пёхом часика два, а может и три, местность гористая. Тебе ещё до пенсии далеко, ты парень здоровый – доберёшься».

Выхожу на каком-то полустанке, пропускаю поезд, и иду по перпендикуляру. Место безжизненное. Высушенная солнцем предгорная равнина. Жарища невероятная. Пройдя с километр, начинаю ощущать тяжесть чемодана. Хочется пить, а у меня только водка. Пройдя 2 километра, начинаю ненавидеть чемодан и водку.

Впереди длинный подъём, преодолеваю половину и усаживаюсь на чемодан – первый привал. Не дойдя до вершины 100 м, делаю второй привал и.., видимо, начинаю сходить с ума – за перевалом вспышка и начинает расти атомный гриб. Чертовщина какая-то. Гриб становится огромным. То, что я уже схватил обалденную дозу излучения – это ясно. Сейчас придёт ударная волна, и «Юрик приехал». Ложиться или прятаться – дело бесполезное. Сижу на чемодане и жду, когда это всё кончится. Эпицентр от меня в 300 м.

Вдруг раздаётся.. УРААА! И с перевала в мою сторону бегут солдаты.

Их много. Бегут с винтовками, с которыми мы бегали в Кронштадте. Приглашаю одного особо запыхавшегося присесть на мой чемодан. Спрашиваю, что случилось.

- Воюем. В очередной раз преодолеваем зону атомного взрыва. Надоело – сил нет!
- А, что за взрыв?
- Да, что-то там подрывают. Имитируют.

У меня усталость, как рукой сняло. Поднимаюсь, беру чемодан и иду «преодолевать зону атомного взрыва».

За перевалом километрах в трёх виднеется озеро и постройки.

Жара жуткая, силы на исходе, но настроение приподнятое – жив- здоров и просматривается финиш. Не торопясь, спускаюсь в долину.

На пути встречаются муляжи танков, артиллерийских орудий, самолётов, блиндажей – на всём начертаны белые звёзды и надписи U.S. Вокруг них валяются деревянные гранаты. Выходит, что это уже не муляжи, а подбитая солдатиками трофейная техника.

Через час с небольшим я уже был среди своих и пил мацони.

Учебный центр расположен в низине, кругом раскалённые камни и земля без единой травинки. Температура воздуха +40 в тени, на солнце – пекло. Ночью температура практически не снижается – тепло отдаёт земля и камни. Сколько бы ты не пил, из тебя ничего не выливается, а просто испаряется. Влажность воздуха нулевая.

Издыхаешь от жары, но не потеешь. Озеро от места проживания в нескольких десятках метров. Чтобы окунуться в него с головой, надо бегом пробежать метров 15 по кипятку. Но и далее вода не ниже 30 градусов. Слева от «пляжа» камыши, в которых проживают ядовитые водяные змейки – зеленоватые и не длинее 50-60 см. Как мне объяснили аборигены, змейки в воде не кусаются и от человека держатся на расстоянии не менее полуметра. Плывут рядом, ныряют под тебя, но не кусают. Хуже со скорпионами. Эти твари черно-красного цвета быстро бегают, задрав хвост с ядовитым когтем, в постоянном поиске тени, чтобы спрятаться от солнца. А тенью для них можете быть вы, ваши ноги, ваша одежда и обувь. Искупавшись и пробежавшись по кипятку и раскалённому песку, подлетаешь к своей одежде и вытряхиваешь этих мерзавцев. Сперва изгоняешь их из обуви, чтобы не плясать, вытряхивая этих тварей из остальной одежонки.

Скорпиончики, упав на горячий песок, тут же несутся в поисках тени, лезут под твои сапоги или под одежду купающихся.

Со скорпионами у меня давние счёты. В Ташкенте, в 5-летнем возрасте я сел на молоденького майского скорпиона и получил дозу, от которой чуть не расстался с жизнью. Врачи, сделав 40 уколов, развели руками. Спас меня только рецепт старенькой узбечки.

Змейки, скорпионы, горячий песок – это только чистилище.

Преисподня – это горная трасса и стрельба, т.е. всё, что связано с раскалённым 50-тонным железом и необходимостью быть одетым в комбинезон, кирзовые сапоги и шлемофон.

Не знаю почему, но мне «счастья» всегда приваливало больше всех.

Мало того, что в «пробегах» танка по трассе приходилось постоянно трястись на месте командира, пришлось еще стрелять за заболевшего дизентерией наводчика Славу Елесичева.

Трасса представляла из себя обычную горную дорогу, местами сужавшуюся до 4-х с небольшим метров, и это при ширине танка 3,38 м. Причем с одной стороны была скала, а с другой обрыв в десятки и сотни метров. В одном пробеге нам пришлось долго устранять неисправность, была выпита вся вода, а мы перегрелись до потери речи. До ближайшего источника надо было добираться больше часа. Собрав последние силы, двигаемся вперёд. В довольно узком месте чуть не сталкиваемся с грузовиком, В кузове у него арбузы, а в кабине три грузина. Надо разъезжаться. Кто-то должен сдать назад и задним ходом доехать до широкого места, чтобы пропустить другого.

Сдавать нам назад – равносильно самоубийству, а они ни за что не соглашаются. И хотя это было догорбачёвское время, я решил сделать паузу для поиска консенсуса, предложив грузинской стороне скушать их арбуз и договориться. Грузинская сторона категорически отказалась угощать нас арбузом и даже продать его, сославшись на то, что он совхозный, т.е. государственный. В Грузии в 1961 году были какие-то антисоветские события и соответстующая жёсткая реакция Москвы, поэтому большинство населения стало подчёркнуто ласково относиться к русским, а другая часть проявляла откровенную злобу.

Мы нарвались на злобную часть населения Грузии, которая даже не соизволила выйти из кабины.

От обезвоживания я, еле шевеля высохшим языком, пытался уговорить их, но тщетно. Моя цистерна терпения кончилась. Даю команду заряжающему Василию Носуле дать предупредительную очередь из зенитного пулемёта чуть выше кабины. Он это с удовольствием делает. Звук пулемётной очереди в горах- это что-то. А пока Вася вставлял ленту я предложил водителю Саше Богданову, чтобы он после пулемётной очереди пугнул этих сволочей, подъехав к ним с «намереньем» столкнуть в пропасть.

Грузины выскочили из машины и бросились бежать. Дорога в этом месте проходила по частично просматриваемой дуге. Вася, решив придать им ускорение, дал ещё очередь, так что за пару минут они были у Канадской границы. Завести и отогнать автомобиль назад для нас было делом техники, и вскоре набив башню арбузами, мы приступили к поеданию оных. Я снял шлемофон, разрезал арбуз пополам и одну половину напялил себе на голову. На горячую голову холодный арбуз – блаженство! Однако оно продолжалось не долго.

На горячую голову нельзя принимать никаких решений, тем более напяливать арбуз. Скоро липкий сладкий сок стал заливать глаза и лицо, смыть его было нечем, но это полбеды, бедою оказались откуда-то взявшиеся мухи. Описывать этот кошмар я не буду. Кто хочет прочувствовать это, пусть купит спелый арбуз и в жаркий летний день оденет его на свою голову. При этом надо в течение часа не пользоваться водою.

Через несколько километров начал материться водитель.

Арбузы в башне раскололись, и в перегретом помещении стало нечем дышать от арбузного запаха. Мало того, по днищу стал плескаться арбузный сок и плавать семечки.

Перед въездом на территорию полигона нам пришлось километра четыре двигаться по пыльной равнине. В процессе преодоления этого расстояния моя внешность приобрела весьма специфический вид и вызвала восхищение у встречающих нас членов Комиссии.

Самое противное, что наш экипаж приволок с собою в расположение воинской части почти всех горных мух, которые до осени не давали покоя личному и обезличенному составу полигона.

9.14. Черная полоса

1961 год. Арбуз с мухами явился началом очередной чёрной полосы в моей жизни.

Заболел Слава Елесичев наш флагманский наводчик, а тут, как назло, подошло время стрельб. Засовывать в раскалённый танк человека с температурой под 39 и расстройством желудка – это бесчеловечное издевательство над личностью и над боевой машиной. Пришлось самому занять место наводчика танка. До этого мне приходилось стрелять, как говориться «для души», т.е. безответственно. От зачётных стрельб я под разными предлогами уворачивался – не хотел получить должность «штатного стрелялы». А тут вляпался – это не хухры-мухры, а гарантийные испытания танка! Ко всему прочему в наличии оказались только осколочно-фугасные снаряды – хоть застрелись! Лупить такими по фанерному щиту – щитов не напасёшься. С одной стороны попасть в 8-ми метровый щит – раз плюнуть, это тебе не в силуэт танка целиться.

Попал, разнёс фугасом щит на дрова и ищи после этого пробоину – была она в силуэте или не была, щита-то нету. С другой стороны, где на горном Кавказе набрать столько брёвен и фанеры, чтобы изготовить, как минимум 20 огромных шитов. Мало того, испытания затянутся месяца на полтора, пока материал достанут, пока строить будут… Остаются варианты: или добывать бронебойные, или делать матерчатый щит. Комиссия, возглавляемая полковником с Кубинского полигона, приняла оптимальное решение – гнаться за двумя зайцами, создавая матерчатый щит и посылая гонцов в военный округ на поиски бронебойно-трассирующих снарядов к 122 мм танковой пушке. Ограбив учебный центр, т.е. реквизировав у него всё наличие солдатских простыней, верёвок и чёрной краски, сводная бригада «кировчан» и «кубинцев» за два дня соорудила щитовую раму, сшила простыни, нарисовала в нужном месте силуэт танка и всё это поставила вертикально. На третий день, приехав на позицию, щита не обнаружили. Пришлось ехать к месту его установки, а это 500 метров на машине и 1,5 км пешком по здоровенным камням.

Оказалось, что он завалился от ветра. Без энтузиазма к обеду щит был водружён на место. После обеда я сделал пробный выстрел. Признаюсь честно – мечтал, чтобы снаряд взорвался на тряпке, но он аккуратно прошёл через простынь, оставив нормальное отверстие. Взрыв снаряда последовал достаточно далеко за щитом, и осколки его не повредили.

«Лукич», так звали члены комиссии председателя, принимает решение переходить к 10-и зачётным выстрелам с места.

Стреляю. Попал. Дырка просматривается. Капитан Авдеев, обладатель огромного бинокля подтверждает – дыра в силуэте есть.

10% попаданий я уже обеспечил. Делаю ещё 6 выстрелов – 70% !

Дальше хуже – поплыл воздух. Мираж – не мираж, а что-то похожее, изображение щита стало мутным и как бы плавает. Взываю к Луке, прошу оставшиеся три выстрела сделать, когда марево прекратится. Он ни в какую – враг не будет ждать, пока ты с этим маревом возишься. Считай, что он тебя уже уничтожил. Стреляй, и никаких гвоздей.

Стреляю, цель еле просматривается – 80%, 90% попаданий.

Последний выстрел – взрыв на щите, и его нет! Наверное, попал в раму

90% - стрельба отличная, выбираюсь из танка, подхожу к председателю. Вокруг него собрались члены комиссии, и скандал.

Лукич стрельбу не засчитывает, требует всё начинать заново. Видишь ли, нет координат попаданий, в отчёт нечего вставлять. Пробую его уговорить:
- Вы согласны с тем, что было 9 попаданий из 10 возможных?
- Согласен. Но их нет. Где они?

Короче, я одно, он другое. Мужик упёрся, даже стал угрожать, что данной ему властью снимет танк с гарантийных испытаний. Единственное, на что он согласен, это чтобы я после восстановления щита повторил 10 выстрелов. А сейчас все по домам, и на сегодня работа закончена. Усаживается в свой персональный ГАЗ-69 и в Тбилиси.

Я с самого утра в танке, нагретом до состояния раскалённого утюга, 10 членов комиссии под палящим солнцем, а эта тварь в ГАЗ-ке на продуваемом бугре с вентилятором перед мордой угрожает снять танк с испытаний! Надо что-то делать.

Кутузов в такой ситуации собрал бы совет в Филях. Я не Кутузов, поэтому предлагаю членам комиссии плюнуть на всё и поехать в Русскую деревню. У меня есть УАЗ-450, все туда влезем, дорогу я знаю, там был – отдохнём от председателя и хорошего вина попьём.

Все – за! До Русской деревни около 20 км. Живут в деревне одни старики и старушки. Молодёжь сбежала в города. Похоже, что старики живут чуть ли не натуральным хозяйством, хотя в деревне есть керосиновая лавка, где кроме керосина можно купить хомуты, консервы и хлеб. Деды ходят в галифе с Первой мировой войны –заплпата на заплате, босиком, но в военных фуражках образца 1914 года со сломанными козырьками. Встречают нашего брата, как родных сыновей. Рассаживают за столы под навесами из винограда, на столе старинные трёхлитровые кувшины с отличным сладким и ароматным вином. Огромная бочка с врезанным в неё медным краном стоит рядом на возвышении. Цена содержимого кувшина – рубль, курица свежеприготовленная – рубль, сковорода с дюжиной яиц – рубль. «Кушайте ребятки, а мы пойдем спать, вино наливайте сами, сколько кувшинчиков выпьете – столько рубликов положите на стол и прижмите камушком, виноград кушайте – он вверху над вами висит. Ну, приятной вам ночи. Если приедете завтра, то идите прямо к соседу напротив, он новую бочку откроет, а это вино завтра вечером будет уже с кислинкой.

После трёх кувшинов, выпитых членами комиссии, у Жени Авдеева появилась здравая мысль: «Братцы! Здесь собрались два зам.преда комиссии и 9 членов. Все мы, как один, за то, чтобы засчитать Юркину стрельбу - он же не профессиональный стрелок, а выбил девятку. Значит подготовленный наводчик сможет уверенно выполнить норматив. Пишем решение комиссии, подписываемся и пускай этот Лука царапает особое мнение. Я бы на его месте этого не делал – один против всей комиссии, - это надо быть идиотом. А если у него хоть немного ума сохранилось, он возникать не будет. Ну, по стакану за Юркино здоровье. Ему завтра стрелять с ходу».

Затем из полевой сумки появился лист бумаги, на котором излагается решение членов комиссии и все подписываются. Приняв решение, «Совет в Русской деревне» продолжил свою работу.

Утром председатель, прочитав решение, попросил нас его ликвидировать,а в отчёте засчитать 90% попаданий с места и поставить произвольные координаты попаданий.

Вроде бы черная полоса кончилась, так нет! Перед стрельбой с ходу свалилась очередная беда – вышел из строя стабилизатор пушки.

На устранение неисправности дано три часа без вскрытия опломбированных блоков. «Крайний» опять я. Все пошли на обед, а у меня продолжение чёрной полосы. Вариантов нет, надо лезть в раскалённый танк, откручивать штепсельные разъёмы и прозванивать все кабели и блоки. Кто когда-нибудь открутил в танке хоть один 48-ми или 52-х штырьковый ШР представляет, что это за удовольствие. До него добраться тяжко, а откручивать кончиками пальцев – это что-то.

Судьббаа.. Все лакают в столовой холодный мацони, а я в бронесауне, срывая кожу с пальцев кручу «шаэры». Работать приходится на месте наводчика, где справа находится сердце стабилизатора – блок К1, а слева казённик пушки. В этом «пространстве», согнувшись в три погибели с допотопным тестером на коленях, надо умудряться держать толстенный кабель и манипулировать двумя проводами. Затем, «прозванивая» К1, чтобы дотянуться до штырьков выходных разъёмов, пальцами одной правой руки держать зеркальце и одновременно контактным проводом касаться одного из 48 штырьков. Обалдеть! Всё это удовольствие надо получать при 60-градусной температуре в духоте из смеси запахов масел и топлива. А если ещё учесть, что надо думать и периодически пользоваться принципиальной электросхемой, висящей над головой, то этот « фокас» даже Кио повторить бы не смог. Прошлой зимой в районе г. Чита, где проходили испытания танка на минус 50, мне пришлось делать тоже самое. Там я обморозил лицо, руки и желудок. Добрая душа, видя, как мне достаётся в промёрзшем танке, для «сугреву» подала сверху стакан водки. Температура водки была под минус 40, и я , практически уже ничего не соображая, выпил её одним махом. Меня сложило пополам – еле откачали. Здесь на Кавказе противоположный вариант, но только без стакана водки.

Упёрся я в этот К1. Сигнал подходит в район пальчиковой лампы 6П1П, а дальше тишина. Вариантов множество.

Обед кончился, докладываю комиссии о результатах своёй работы.

Прошу разрешения вскрыть блок. Мне задают вопрос:
- Предположим ты получишь разрешение на вскрытие, Вскроешь. И что? Вышла из строя лампа или сгорело сопротивление - блок неработоспособен. Конец.

Я взял паузу. Блок вскрывал неоднократно, внутренности его знаю досконально. Закрыл глаза и .. вижу. Бред какой-то.. Лампа не торчит, а лежит. Собрав все запасы своей природной наглости, заявляю:
- Мужики, я на 100% уверен, что прижимной подпружиненный колпачок пальчиковой лампы был плохо зафиксирован при установке. От тряски и вибраций при движении танка по скальному грунту он соскочил, а лампа не будучи поджата потеряла контакт или вообще выскочила и лежит рядышком.

Председатель, обращаясь к комиссии:
- Я готов дать разрешение на вскрытие. Если лампа действительно выскочила, поставим её на место и продолжим испытания. Если она не выскочила, а просто накрылась, то испытания прекращаются, и вся ответственность ложится на тебя. Готов на это?

Ситуация – что в лоб, что по лбу. Заявляю: « Готов! Только у меня к вам большая просьба, помогите снять блок, а то у меня уже пальцы не шевелятся». Показываю им руки с содранными костяжками пальцев. Желающие снять блок тут же нашлись. Всё же офицеры с Кубинского полигона были ребята отличные, где надо – принципиальные, где надо – объективные. Со многими из них я общался десятилетиями, почти все вышли на пенсию в ранге полковников, некоторые стали генералами. До старости лет они были для меня Володями, Витями, Серёжами , Женями..., а я для них оставался Юриком, Юрой или просто Юркой.

Вскрытие блока К1 производилось на столе председателя комиссии.

Снимал верхнюю крышку я, а вокруг собралась толпа из членов комиссии, кировчан и даже солдат, все ждали развязки этого спектакля. Странно, но ни какого волнения я не испытывал, было какое-то безразличие к присходящему. Видимо, внутренне перегорел.

Когда крышка была снята, раздался такой взрыв удовлетворения, какого я не слышал даже на стадионе при забивании мяча в ворота. И колпачок и целёханькая лампочка аккуратно лежали на печатной плате. Вставить лампу и надеть на неё колпачок я предложил нашему председателю. Он с явным удовольствием это проделал. Ребята офицеры отодвинули меня в сторону, привинтили крышку и пошли устанавливать блок в танк. Я к танку не пошёл, кончились силы.

Председатель, видимо, тоже перенервничал. Сидел напротив меня и тихо улыбался. Я тоже. Так мы с ним молча и просидели до прихода офицеров. Блок они поставили, всё подключили, руки ободрали и доложили председателю, что стабилизатор заработал. На душе стало совершенно спокойно, морда у председателя оказалась симпатичным лицом, да и он оказался хорошим человеком. На следующий день я положил с ходу те же 90%, но на этот раз с одним явным промахом. После стрельбы мы все, включая председателя, поехали в Русскую деревню. На следующий день я с трудом мог вспомнить только дорогу туда. Но судя по рассказам моих коллег, все они остались поездкой очень довольны.

Чёрная полоса вроде бы стала меняться на белую.

9.15. Немножко о настоящих грузинах

После истории с арбузами у нас получился перерыв в испытаниях. Причину перерыва не помню, но некоторые события застряли в памяти, как-будто это случилось вчера.

Итак, наступил период полного безделия в этом проклятом месте. Кругом камень, песок и горы, +39 в тени, озеро кишит змеями, а земля скорпионами и тарантулами. Бедные солдаты воюют с деревянными танками, самолётами и пушками. До железной дороги не менее 6 км по раскалённой земле. А до ближайшего посёлка «городского типа» 15 км.

В самоволку бежать некуда, к тому же, местное население не очень ласково относится к солдатам. Короче – каторга тюремного типа.

Кстати, в двух километрах от учебного центра у другого конца озера с романтическим названием Джандарель находится настоящий лагерь заключённых. Несколько длинных бараков, таких же, как у нас, но только обнесённых тройной колючкой с соответствующими вышками и охраной. Лагерь тянется вдоль берега. С одной стороны вода, с другой дорога, идущая от нашего полигона к городу Рустави. Когда проезжаешь мимо лагеря в сторону Рустави, наблюдаешь жуткое зрелище. Истощённые, еле держащиеся на ногах люди, внешне напоминающие заключённых фашистского лагеря Освенцим, при помощи огромных зубил и кувалд откалывают горную породу от скалы, примыкающей к дороге.

Им, как и нам, воду возят из Рустави один раз в 3 дня. Но мы то можем купаться в озере, а для них озеро – это пытка. Смотри на воду и сходи с ума. Зрительно это производило тяжёлое чувство, но жалости к заключённым оно не вызывало – в лагере отбывали наказание только убийцы рецидивисты. И судя по их внешности – это были представители кавказских республик.

Чтобы не тратить выходные дни на общение с членистоногими снарядили машину в Тбилиси посмотреть город и познакомиться с населением грузинской столицы. Мне повезло в жизни повидать многое, работа мотала меня вдоль и поперёк огромного Советского Союза, от Крайнего Севера до Кушки, от Бреста до Владивостока и Камчатки. Повидал я и «заграницы». Но в отличие от многих, меня не очень интересовали местные красоты и архитектура городов, интересовали меня в основном люди. Мой отец окончил Ленинградскую Академию художеств и Институт гражданских инженеров, так что дом был заполнен фолиантами с образцами архитектуры городов мира, различными фотографиями и картинами. В школе я увлекался географией и историей. Так что имел достаточное представление о местах, куда меня заносила судьба. А вот люди…

С тремя представителями Грузии я вскользь познакомился при помощи пулемёта, захотелось пообщаться с другой частью населения без применения оружия. И надо сказать, вторая часть мне понравилась больше. И не потому, что на ней я сэкономил боекомплект, а потому, что значительно отличалась от тех, с кем мне довелось встретиться в горах.

Городская столовая. Порядок своеобразный. По другую сторону прилавка мужчина в белом колпаке. Берём хинкали, они разложены на тарелках по 3, 4 и 5 штук. Хинкали крупные. Первый из наших берёт тарелку с тремя хинкалями и спрашивает сколько надо платить. Ответ – 50 коп. Второй берёт 4 штуки. Ответ – рубль. Я беру, не спрашивая, 4 штуки и кладу полтинник. Возражений нет.

Первое продаётся через кассу. Подхожу, вглядываюсь в меню, выбираю харчо. Вроде бы цена 50 коп.

Кладу 50. Полная пожилая грузинка подаёт чек и говорит:
- Кушай на здоровье.
- Простите, здесь цена написана, толи 50, толи 59 копеек?
- 59.
- Извините, я сейчас доплачу.
- Иди кушай, дорогой.
- Но я же вам должен.
- Слушай, ты суп можешь налить ровно на 59 копеек?
- Нет, ровно на 59 копеек не смогу.
- И он не сможет. Иди скорее за супом, за тобою люди и тоже хотят кушать.

Грузин, наливающий «суп», смеясь, наворотил мне полную до краёв тарелку харчо.

Выходим из столовой, подходим к газетному киоску, товарищ протягивает рубль, получает газету, просит сдачу.

Продавец широко раскрывает глаза и спрашивет: « Ты бедный?», и не получив ответа, возвращает ему рубль и ещё одну газету. Всё это делается спокойно, без злобы. Наблюдаю дальше. Подошли три человека, каждый из них брал газету, говорил спасибо, ни копейки не платил и уходил. Я у следующего ларька тоже взял газету и сказал спасибо. В ответ – «будь здоров».

Продавец газированной воды. У него три или четыре графина с разноцветными сиропами, есть даже синий.

Наблюдаю. Подходит жаждущий:
- Пить очень хочется, налей с красным. Продавец спокойно наливает и подаёт стакан. Жаждущий выпивает говорит спасибо и, не платя, уходит. Подхожу, спрашиваю:
- Почему тот товарищ не заплатил, друг что ли?
- Нет, он очень пить хотел.
- Ну, хотеть хотел, а платить-то надо?
- Деньги забыл, спешит может быть. Человек пить хочет. Ты тоже хочешь?
- Хочу.
- Тебе с каким цветом?

Полностью обезоруженный, я заплатил рубль, сказал спасибо и ушёл, не попросив сдачи. Я ведь не бедный.

Тбилиский стадион Динамо, игра с какой-то из московских команд. Трибуны заполнены. Диктор по трансляции вещает:
- Сегодня у нашего любимого Джеджелавы день рождения, поздравим его товарищи с 30-летием. Трибуны загудели.

По рядам пошли какие-то товарищи с мешочками и шляпами. Шедший по нижнему ряду опередил нашего метров на 10.

Смотрю какие купюры фигурируют в шляпе и руках болельщиков – меньше 10 рублей нет. Достаю десятку и кладу в мешочек нашему сборщику. Десять рублей – это больше стоимости плацкартного билета от Ленинград доМосквы. Кто-то сзади одобрительно хлопает меня по плечу.

Значит за мною наблюдали и не разочаровались. На стадионе не менее 50000 человек, многие бросали по 3 и 5 червонцев. Люди не обеднели, но любимого футболиста поздравили миллионом рублей и это в советское время.

Решили прокатиться на трамвае, заходим, садимся. В вагоне вместе с нами человек 15. Кондуктора нет. Напротив нас ребята и девушки что-то обсуждают, смеются. Мы тоже не молчим. От молодёжного коллектива отделяется симпатичный высокий парень в хорошем сером костюме.

Подходит к нам, молча протягивает руку. Не понимаем.

Парень достаёт из кармана рулончик билетов. Понятно.

Кто-то расплачивается за всех четверых.

12-ти копеек нет, даёт рубль. Парень берёт рубль и вместе с рулончиком засовывает в карман. Ему, естественно, задаётся вопрос: - А где билеты? Он оборачивается, достаёт рулончик и начинает метрами вытягивать из него билеты. Затем с поклоном отдаёт эту ленту просящему…и рубль.

Через пару дней общения с жителями Тбилиси я понял, что рубль у них – это не деньги. Если ты «забыл» деньги дома честно скажи это продавцу, и он в пределах рубля тебя накормит и напоит, но и ты не будь жадиной.

В командировках деньги быстро улетучиваются и это обычно приводит к потере веса и настроения. В Грузии 60-х годов прошлого столетия, если ты слился с местными жителями и соблюдаешь их порядки, можно было поправиться и быть всегда в хорошем настроении. Я слился и соблюдал.

Последний пример. В день отъезда в Ленинград меня доставили в Тбилиси за 4 часа до отхода поезда. Пошатавшись по городу, я вспомнил про одного 50-летнего симпатичного грузина, который торгуя на рынке своими фруктами угостил меня обалденной грушей по размеру, и вкусу. Купил за пятёрку бутылку коньяка «КВ ВК», пару шоколадок и двинул на базар. Поздоровавшись, говорю, что пришёл попрощаться - уезжаю домой в Ленинград и хочу распить с ним бутылочку. Штопора и стаканов у меня нет. Он улыбнулся, что-то сказал соседу, тот тут же добыл 3 стакана и штопор. Мы втроём опорожнили бутылку, немного поболтали о разном и я начал прощаться… Но не тут-то было. Как, в Ленинград да без фруктов – такого быть не может. « Подожди, дорогой, счас чуть-чуть попьём вина, поговорим, а друзья соберут тебе корзинку. Такой человек с Кавказа и в Ленинград без фруктов, значит неправду говорит– не был он на Кавказе, а?».

Я никогда не приезжал из командировки с таким обилием подарков. Корзина была набита фруктами, которые собирали по всему рынку. Каждый из продавцов, даже не принимавший участия в распитии вина, доказывал остальным, что его фрукт лучший.

В добавок ко всему меня заставили взять ещё бутыль с вином – «это тебе в дорогу».

Вот так. А некоторым подавай природу, архитектуру …

9.16. Убрать промышленность на бугор

Летом 1962 года командование Киевского военного округа приняло решение провести испытания танков Т-10М подводным вождением на Днепре в районе Борисполя. На эти испытания от «Кировского завода» и военной приёмки прибыло 4 человека, я в их числе. Командование этими испытаниями, включающими стрельбу из танков при выходе из воды на противоположный берег, возлагалось на зам. командующего КВО генерала М.Т. Вайнруба.

Вся подготовительная часть: герметизация танков, установка ОПВТ (оборудование подводного вождения танков), обучение экипажей танков и пр. проводилась с нашим участием. М.Т.Вайнруб приехал, когда подготовка была завершена. Приехал с подарочками для нас всех – с двумя сыночками лет 10-12-ти. Увидев танки, сынки, как с цепи сорвались. Лезли на танки, в танки, швырялись в них камнями, старались что-нибудь открутить, сломать. На наши замечания зло огрызались и угрожали папой. Один из них даже плюнул в полковника. Чтобы не видеть это безобразие, я отошел метров на 250 от Днепра к танку, подготовленному к форсированию. Рядом с танком никого не было, и я лег под кустик загорать. Вдруг раздался звук шагов и рядом с моим кустом прошёл к танку майор Штанько, военпред по приёмке стабилизаторов вооружения. Оглядевшись по сторонам, и не заметив меня, он забрался в люк командира танка (танк стоял с заведенным двигателем). Его поведение меня насторожило и не напрасно.

Раздался характерный звук включённого стабилизатора. Башня, загерметизированная спецмастикой по периметру погонной части, повернулась влево на 90 градусов, после чего вернулась в прежнее положение. Герметизация была нарушена. Прошло ещё некоторое время, майор покинул танк, и скрылся в направлении Днепра. Послышался очередной топот, к танку подбежали три солдата и офицер – экипаж танка. Пока я надевал брюки, танк успел развернуться и скрыться за кустами.

Несусь вслед за ним, фора метров 200, натыкаюсь на начальника отдела испытаний нашего ОКБТ Евгения Ивановича Рощина. Передаю ему информацию о случившемся. Выслушав меня, он быстрым шагом направляется к генералу, я же к своему кусту. Проходит около часа. Возвращаюсь к Днепру и спрашиваю, как прошло форсирование. Мне отвечают, что пока обошлись без него – генерал думает. Жара, ни ветерка, задираю штаны и захожу в Днепр по колени. Появилась подленькая мысль - искупаться. Пытаюсь сделать шаг в сторону берега, не получается. Приложив силу, выдёргиваю ноги из песка. Оказывается, пока я стоял, грунт под ногами просел, а сильное течении намело конусы песка вокруг ног. Что же будет с танками? По программе танк должен дойти до середины Днепра, остановиться, заглушить двигатель и простоять 15 минут. После стоянки необходимо завести двигатель, продолжить движение под водой на глубине 5 метров, выйти из воды и произвести прицельный выстрел. Я стоял минуты три и еле выдернул ноги, а танк?

За 15 минут вокруг танка образуется остров, ведь у него длина 7,25 метра, а ширина 3,38 метра. Остров площадью 24,5 метра!

Подхожу к генералу Вайнрубу и докладываю о своих опасениях. Выслушав меня, он подзывает какого-то полковника и приказывает ему «убрать промышленность вон на тот бугор, если понадобятся, позовём». Это было сказано громким командным голосом, и мы, не дожидаясь этапирования, сами пошли в сторону бугра. Папа оказался копией своих детей, только не плюнул в нашу сторону, а может быть, мы этого не заметили.

На бугре было даже уютнее, чем на берегу рядом с генералом – тенистые кусты и хорошая видимость места форсирования. Не успели мы обжиться на бугре, как под ним раздался рев танкового двигателя и вскоре показался сам танк. Он подошел к берегу и стал спускаться в воду. Пройдя метра три, резко провалился, встал почти на попа, черпанул «шнорхелем» воду ( длинная воздухозаборная труба-лаз), но не перевернулся и продолжил движение под водою.

Танка не видно, только трубы, торчащие из воды, медленно продвигаются в сторону противоположного берега. Вдруг, как чёрт из табакерки, из трубы-лаза вылетает человек и шлёпается в воду, за ним второй, третий, пауза, танк останавливается почти на середине Днепра, и, наконец, четвертый - водитель. Помню, я ещё пошутил: «у этой трубы скорострельность выше, чем у 203 мм гаубицы Б-4 - четыре выстрела в минуту».

Два небольших катера с водолазами, которые обслуживали испытания, понеслись спасать экипаж танка, и через пару минут один из них доставил его на наш берег. Выяснилось, что это был тот танк, башню которого поворачивал и разгерметизировал майор Штанько. Мало того, танк ещё зачерпнул пару вёдер воды трубою, когда чуть не перевернулся. Эти два ведра воды вылились на голову командира одновременно с водой, которая пошла внутрь по разгерметизированному периметру башни - началась паника.

Через полчаса прибыли водолазы на втором катере и рассказали, что вокруг танка течение наметает песок. Через час заметёт так, что гусениц будет не видно. Но на этом неприятности у генерала Вайнруба не кончились.

Прибежал радист и обрадовал – завтра приезжает маршал бронетанковых войск П.П. Полубояров.

Спесь с генерала слетела мигом. Он тут же отправил сыновей в Киев, «расконвоировал нас» и пригласил к себе на берег «посоветоваться». Прояснилась ситуация с тонущим танком. Оказывается Е.И. Рощин, как говорят на флоте – «не сделал поправку на дурака», доложив генералу буквально следующее: «у подготовленного к испытаниям танка кто-то повернул башню и надо принимать меры». Не сказав, какие меры и чем всё может кончиться, он стал ждать реакции генерала.

Реакция последовала – « спасибо, понял». Что он понял, осталось неразгаданной тайной. А танк? Танк утонул посередине Днепра и теперь занят тем, что создаёт себе надгробную пирамиду.

У моряков есть ещё одна поговорка: « капитан первого ранга – это поглупевший капитан второго ранга», кто же тогда сухопутный генерал – пятикратно поглупевший младший лейтенант? Я с этим на 99% не согласен.

Итак, начался военный совет. На повестке дня один вопрос – что делать? Военные договорились до того, что надо вызывать земснаряд и откачивать песок от танка, т.е. устроить соревнование с Днепром. Мы предложили более простой способ – немедленно ехать в Киев, доставать 250-тонный полиспаст, цеплять танк и тащить его сцепкой из нескольких танков, т.к. к прибытию маршала танк должен стоять на берегу. Генерал принял наш вариант и на бугор больше не загонял. К вечеру привезли 150-тонный полиспаст, который был тут же порван (без комментариев).

В 9 часов утра приехал маршал Полубояров, а где-то к 14.00 прибыл 250-тонник (без комментариев). К вечеру полностью затопленного беднягу выволокли на берег, но радости никто не проявил.

Апофеоз – ария Маршала:
- Вайнруб, позови-ка ко мне особо отличившихся.
Генерал побежал к группе солдат и офицеров. Вскоре 8 человек были построены перед маршалом.
- Ты забыл заводчан!

Генерал подбежал к нам, хотя мы стояли в 5 метрах. Рощин и я сократили эти 5 метров до одного.
- Бери мою машину и привези 10 фотоаппаратов «Киев» для вручения этим орлам, я здесь пару часиков тебя подожду.
- У кого есть какая-нибудь рыболовная снасть?

Я знал куда еду, поэтому взял с собой коробочку со всем необходимым для рыбалки, мало того я приучил себя брать на всякий экстренный случай в командировку бутылку армянского коньяка с тремя звёздами за 4 руб.12 коп. Минут через 10 вооруженный удочкой маршал уже ловил рыбу с катера, а водолазы ему помогали. Мы развели костёр на берегу рядом с нашим бугром и соорудили столик.

По нашей просьбе солдаты раздобыли у своего повара кастрюлю и всё, что надо для ухи, а рыбу ждать долго не пришлось – водолазы своё дело знали. Через час с небольшим, разбившись на отдельные группы, участники «испытаний» танка уже ели уху. Наша группа состояла из: маршала бронетанковых войск, районного инженера полковника А.П. Павлова, Е.И. Рощина, меня и бутылки армянского коньяка.

Потом явился генерал Вайнруб с десятью фотоаппаратами высшего класса «Киев». Маршал вручил их нам – героям неудачного форсирования Днепра, попрощался и уехал. Перед отъездом он дал команду испытания прекратить. Что с радостью было воспринято всеми, кроме генерала – как потом выяснилось, фотоаппараты были куплены за его счёт, и предстоял «разбор полётов».

9.17. Дыши глубже, и всё рассосётся

1962 год. Вызывает Ж.Я.Котин. Задача – взять машину с крытым фургоном, человек пять нужных людей, загрузить необходимые материалы, запасные части и срочно выехать на Дарницкий танковый ремзавод, а оттуда в Чугуевскую дивизию к генералу Свербихину.

Дарница не может сдать ни одного отремонтированного танка Т-10М – стабилизаторы барахлят и ещё что-то, а Свербихин провалил инспекцию Минобороны – танки лупят в божий свет. Генерала надо спасать. Если надо – работать круглосуточно. Сейчас будет дана команда выдать всё, что потребуется, включая спирт.

На следующий день мы прибыли в Киев и были размещены в гостинице «Червона Зирка». Руководство завода к нашему приезду организовало ужин и ночную смену. Ничего не оставалось, как перекусить и ехать на завод.

Дело в том, что заводчане не очень разобрались с челябинскими танками Т-10, а тут появились наши ленинградские Т-10М, да ещё с двухплоскостными стабилизаторами. Со мною были два уникальных водителя, прошедшие войну В. Ляшко и П.Баров – профессора, как их звали на заводе, инженер–артиллерист, электрик и шофер. Работа нашлась всем. За три дня мы практически привели в порядок моторно-силовые установки и электрику 12 танков, а на четвёртый день я отпустил всех, кроме электрика, на заработки. Дело в том, что у троих из нас в Киеве жили родственники, а суточные в размере 2руб.60 коп. ограничивали возможность достойного родственного контакта. Надо было расширить возможности за счет максимального использования автомобиля с закрытым кузовом, оказывая услуги производителям и продавцам продуктовых товаров.

Я был на 100% уверен в своих талантах по настройке и регулировке стабилизаторов танкового вооружения, и надо-то было обслужить всего 12 танков, но просчитался. Не на одном танке стабилизаторы вообще не хотели подавать признаков жизни. Причина могла быть одна – неработоспособность поляризованных реле РПБ-5М в коробках К-2. Но почему на всех танках? Иду к главному инженеру, прошу выдать эти релюхи – штук 25. Мне дают всю наличность - целый ящик. Залезаю в танк, меняю реле, включаю стабилизатор - не фига! «Прозваниваю» тестером всё, что можно – упираюсь в коробку

К-2. Перезасовывал в неё чуть ли не все реле из ящика – безрезультатно. Ступор!

Соскакиваю с танка и, пытаясь проскочить между двумя соседними, понял, что мне конец – правый танк тронулся с поворотом и меня зажимает между двумя 50-тонными монстрами. Ору, что есть мочи. Орут работяги с других танков. Я почему-то подпрыгиваю, меня зажимает в пояснице со страшной силой, танк резко тормозится, нахожусь в подвешенном состоянии, расставив для упора локти. Хорошо, что не раздавило таз. Дышать тяжеловато, но можно. Вокруг меня скапливается народ. Прошу, чтобы мне под ноги что-нибудь подсунули – тяжело висеть. Притащили ящик, появилась опора.

Всё бы не плохо, но в район моей печёнки в подреберье влез крепёжный крюк с правого танка, зафиксировав меня бесповоротно. Июль, жара, воскресенье, все нормальные люди купаются в Днепре и культурно отдыхают. А я в какой-то, Богом проклятой, пыльной Дарнице насажен на крюк, как коллекционный жук, и выставлен всем на посмешище. Перепуганный водитель зажавшего меня танка предлагает стронуть его в сторону, но, принимая во внимание просвет между танками не более 20 см, я не соглашаюсь. Ведь даже 1 см может меня угробить.

Самое противное, что 16 танков стоят в одну шеренгу от забора до забора, мои два танка в середине. Расстояния между танками не больше полуметра. Чтобы раздвинуть шеренгу надо ползавода разобрать.

Вопрос – что делать? Я предлагаю дождаться моих водителей, особенно Павла Барова – он единственный человек, которому я могу доверить свою жизнь.

Весть о том, что ленинградец «намертво» зажат танками, разнеслась по заводу, и минут через 20 практически весь личный состав завода и продавщицы заводских ларьков собрались на меня поглазеть и посочувствовать. Мы обсудили все варианты спасения, международную обстановку, взаимоотношения полов, дела спортивные и пр. Меня жалостливые женщины пытались чем-то покормить и напоить, но я только полоскал рот и выплёвывал воду, т.к. не знал, сколько мне предстоит всенародно висеть на крюке в дали от туалета. В принципе мы с крюком за час с небольшим привыкли к близкому контакту и старались друг друга не особенно беспокоить. Прошло больше трёх часов. Аудитория начала редеть. Рабочий день кончился. Большинство почему-то просили прощение за свой уход и желали мне скорейшего освобождения. Наконец явились мои! Шумные, поддатые и с двумя очень потёртыми, но большими чемоданами, набитыми продуктами и бутылками со спиртным.

Немногословный и солидный Володя Ляшко подсел ко мне с куском колбасы и стаканом водки – прими Михалыч, грусть, как рукой снимет…

Действительно – сняло, и я стал уговаривать Павла Барова отодвинуть танк. Тот ни в какую, я мол выпимши, грех на душу не возьму и т.д. и т.п. Включился в уговоры коллектив моих фанатов, и Павлуха как-то засуетился, отрезвел и, матюгнувшись, полез в танк.

Взревевший танковый двигатель распугал болельщиков. Правый танк буквально по сантиметру отодвигался каждые 3 секунды, и через полминуты мы с крюком расстались. И тут я обнаружил, что в левой руке судорожно сжимаю злополучное реле. От нахлынувшей на меня злобы я треснул этим реле по броне, затем автоматически посмотрел на него и прочёл – РПБ-5. Так это же не то реле, которое надо. Надо РПБ-5М. Внешне их не отличишь. РПБ-5 использовались на одноплоскостных челябинских Т-10, а у нас двухплоскостные стабилизаторы. Пока я срывал злобу на релюхе, моя бригада на лобовом листе танка накрыла стол и пригласила к столу всех моих болельщиков, включая руководство завода. Начался праздничный фуршет. Через полчаса содержимое чемоданов было выпито и съедено. По команде руководства завода появился спирт и всё, что можно было использовать, как закуску, из заводских ларьков. Сейчас бы это назвали корпоративным праздником. Но тогда это был всенародный братский праздник.

Жалко, что совместная пьянка только на какое-то время объединяет народы…

Через месяц уже в г. Чугуеве, когда прошли боли, я обнаружил какие-то шишки на правом боку и обратился к дивизионному лекарю. Тот, просветив меня рентгеном, спросил: «какой коновал, лечил твои сломанные три ребра»? В ответ я пробурчал что-то неопределённое. Следуя его совету: «дыши глубже, и всё рассосётся», я дышал, и шишки в скором времени рассосались.

9.18. Танк – двигатель торговли

1962 год. Как вам уже известно, после Дарницкого стояния на ящике между двумя танками, я оказался в городе Чугуеве. Этот небольшой городок знаменит многим, но основное - в нём родился выдающийся русский художник Илья Репин. Однако, нас «занёс» в Чугуев не интерес к родине великого художника, а обыкновенная проза жизни – помочь нашим друзьям танкистам восстановить свою репутацию образцовой танковой дивизии. Дело в том, что при проведении инспекционной проверки дивизии, выявилась её крайне низкая боеготовность. Практически не один танк не выполнил нормативов стрельбы – сплошные промахи. Комдиву не позавидуешь. Въехав в Чугуев, останавливаемся у первых попавшихся на глаза пацанов и предлагаем прокатится с нами до расположенной где-то тут танковой части. Желающие мгновенно нашлись. Не прошло и получаса, как мы остановились у зелёного забора. Оставив пацанов в машине, и руководствуясь их советом, мы втроём проникли через дыру в заборе на территорию танкового парка. Обходя длинный ангар, услышали надсадный рев тракторного мотора. Пошли по направлению звука. От увиденного раскрыли рты. На площади перед боксами стоит тяжёлый 50-тонный танк с повёрнутой в сторону борта пушкой. Зацепив тросом ствол пушки, тракторишко «Белорусь» надсадно ревя мотором, и буксуя колёсами, пытается повернуть её в походное положение. Командует этим процессом старший лейтенант,наблюдают человек десять солдат.

Не выдержав такого издевательства над нашим детищем, кричу старлею, чтобы он прекратил этот спектакль. Тот злобно оборачивается. Секундная растерянность при виде трёх гражданских лиц, появившихся из-за бокса, а потом хорошо поставленный командный рёв:
- Кто такие! Как проникли на объект! Взять их!

Ни один солдат даже не шевельнулся. Стоят, улыбаются. - Мы представители завода, сделавшего этот танк. По вызову генерала Свербихина приехали выковыривать тебя из дерьма. Мало того, что стрелять не умеешь, ты ещё прилюдно курочишь погон башни и ломаешь пушку. Веди нас к своему начальству, там выясним, кому сюда проникать нельзя, а кому вообще здесь делать нечего.

Старлей виноватым голосом стал объяснять причину привлечения трактора к процессу поворота башни – её заклинило, а танк не влезает в ворота бокса с повёрнутой вбок пушкой.

Мне стало по-человечески жалко задёрганного службой молодого офицера. Сменив напускной гнев на милость, я достаточно громко, чтобы слышали солдаты, извинился за грубость. Затем попросил старшего лейтенанта дать указание, чтобы нашу машину пропустили сюда для ремонта танка, пока я с ним буду наносить визит руководству дивизии.

Командир встретил меня, как долгожданного сына. По его распоряжению в уютной гостинице нам были предоставлены три хороших номера, оплаченные воинской частью. Мы были поставлены на довольствие в офицерской столовой и даже получили спецодежду.

Оставалось только достойно выполнить то, зачем нас сюда вызвали. Комдив предложил мне по случаю приезда начать работу со следующего дня, но я попросил именно сегодня рассмотреть подробно происшедшее в дивизии и план наших совместных действий. Надо наладить контакт с офицерами, с которыми придётся плотно работать в течение двух недель, оставшихся до приезда инспекторов. Мой настрой ему понравился, и сразу же была дана команда собрать нужных людей. Народ был собран. Познакомились.В процессе дружеского и откровенного разговора с командирами подразделений деловой контакт был налажен.

Мне был нужен список заводских номеров танков, т.к. среди них могли оказаться те, которые сдавались военной приёмке с моим участием. Кстати, у меня с собою была записная книжка с номерами «моих» танков и перечнями всего, что я с ними натерпелся.

Встреча прошла нормально, материала для раздумий я получил больше чем достаточно, перечень номеров машин мне был вручён.

В 8.00 следующего дня мы прибыли в танковый парк, а часам к 10-ти всё стало ясно.

Оказывается насыщение дивизии новыми танками Т-10М произошло без соответствующей подготовки личного состава.

Двухплоскостной стабилизатор основного вооружения «Ливень» и прицел Т-2С с стабилизацией поля зрения были для личного состава тёмным лесом. Полную же ясность внёс наводчик одного из танков. Во время перекура с солдатами, на мой вопрос кто из офицеров хоть немного освоил Т-2С и «Ливень», он сказал, что у них есть один подполковник – кандидат наук, который раньше преподавал в киевском училище. Он консультирует технарей и если надо производит выверку прицелов и настройку стабилизаторов. Многое стало проясняться. Танки пришли с завода, пристрелянными на Ржевке. Выверка прицелов с пушками на всех танках, кроме трёх, проводилась с моим участием. С какой стати его потянуло заняться выверкой прицелов и регулировкой стабилизаторов, может быть решил потренероваться, или это горе от ума.

Проверка первых двух танков показала значительное рассогласование прицелов с пушками, пришлось заняться остальными. Звоню генералу и прошу дать команду на проверку этих танков стрельбой на полигоне. Через некоторое время он перезванивает мне и сообщает, что полигон будет готов только через два дня – в ночь с воскресенья на понедельник.

Всю субботу мы занимались «перевыверками» и «перерегулировками», а военные готовили полигон, расставляли мишени и прожектора для их подсветки. В целях экономии времени было принято моё предложение стрелять одновременно из 5 танков. «Пропустить» через стрельбу надо больше 25 машин. Минимальный расход выстрелов – 3 на танк.

Воскресенье. Оказываюсь в компании интендантов, где знакомлюсь с весьма солидным товарищем. Оказывается, он командует продовольственной торговлей во всём Чугуеве и в его окресностях. Информированности этого командарма можно позавидовать. Он знает кто я, знает дивизию, а самое главное знает, что сегодня ночью будут стрелять танки. Чугуевцы привыкли к тому, что ночью иногда немного стреляют. Я спросил, что значит «немного». Он ответил, что 5-6 выстрелов за ночь.

- А если сделают больше 70?
- Если столько много, то надо завозить в магазины большое количество продовольствия. За день можно выполнить месячный план.
- Завозите.
- Вы это в шутку?
- Я не шучу. Завозите побольше долгоиграющих продуктов – крупы всякие, сахар и т.п. Не знаю, как ваши, а ленинградцы бы на следующий день всё раскупили.

Ночь. Обстановка нервная. Все, так сказать, прониклись важностью предстоящего события. Собрал вокруг себя наводчиков и стал в который раз объяснять хитрости стрельбы с места и с хода.

Приступаем к стрельбе с места из первого танка. Волнуюсь, даже глаз дёргается. Выстрел! Пауза… и звонок от мишеней – попадание! Второй танк – попадание! Третий, четвёртый,.пятый! Всеобщее ликование! Даже обычно равнодушные солдаты и те чего-то кричат. Снимаем с позиции первую пятёрку, ставим вторую – один промах остальные поражают цели.

И пошла канонада. Красотища невероятная – подсвеченныё прожекторами щиты-цели, огонь,вырывающийся из стволов, подсвеченная выстрелами пыль – ощущение чего-то нереального.

Начинается стрельба с хода, нервы на пределе. Как поведут себя стабилизаторы. Первые 5 танков пошли вперёд. Произвели по три выстрела. Ждём результатов. Двигатели остановлены, люди, как в рот воды набрали – тиха украинская ночь.

И, наконец, звонок телефона. Генерал берёт трубку – тринадцать попаданий. Обнимаются даже старшие офицеры. Чертова дюжина, а какая приятная. Промахнувшиеся наводчики просят дать им реабилитироваться хотя бы одним выстрелом. Не даём – пусть инспекторам покажут, как они умеют стрелять.

Генерал улыбается и говорит, что такой канонады он не слышал со времён войны. Я тем более. Светает, достреливаются оставшиеся танки. Подбиваем бабки. Не помню, какой процент попаданий у нас получился, но где-то больше 80%. Составляем акт по результам проведенной работы. Подписывая его, прошу комдива освободиться от кандидата наук, в чине подполковника – в армии надо воевать, а не науки разводить на больную голову. Он и так довёл нас всех до прединфарктного состояния, а в дальнейшем может и до инфарктов довести.

Днём генерал позвонил Котину, и попросил оставить нас в Чугуеве на три недели для обучения личного состава и присутствия на инспекционной проверке . Оказывается мы излучаем огромную положительную энергию, которой заряжаем его подчинённых. Котин согласился. Вернувшись в город, и зайдя в магазин за чем-нибудь тонизирующим, мы обнаружили почти пустые полки. А вечером нас пригласили в ресторан, где встречаемся с командиром дивизии и главкомом всей торговли г.Чугуева и его окрестностей.

Дальнейшее пребывание нашей команды в Чугуеве было омрачено недобрыми взглядамии жителей окрестных домов и работников гостиницы. Нашёлся какой-то подлец, который поведал про наше участие в организации бессонной ночи для горожан, и, как следствие, значительную трату денежных средств на закупку продуктовых запасов на случай войны.

9.19. Видишь то брёвнышко?

1963 год. Опытно-экспериментальная база, посёлок Горелово.

Нашему сектору испытаний передан опытный танк объект «287» с ракетно-пушечным вооружением. Никогда не интересовался, кто придумал такой номер объекту, но для справки поясню – «Московская водка» ёмкостью 0,5л стоила в ту пору 2 руб. 87 коп.

Не успели мы принять машину по акту, как звонок Афанасия Семёновича Ермолаева - первого заместителя Ж.Я. Котина.

Приказ - совместно с военной приёмкой прогнать машину по грунтовой трассе на 50 км, составить акт по результатам пробега, затем загрузить полный боекомплект - снаряды и ракеты и ждать дальнейших указаний. Пробег прошел хорошо, был составлен акт, военпреды уехали. Заводим танк, чтобы заехать в бокс - в моторном отделении срабатывает система ППО (противопожарного оборудования), но пожара нет. Убеждаемся и проверяем датчики. Все в порядке. Сработавшие баллоны с израсходованным противопожарным составом «3,5» приходится заменить. Утром следующего дня история повторяется при выезде из бокса - опять меняем баллоны. При попытке переставить машину поближе к месту загрузки в неё снарядов и ракет, опять срабатывает ППО.

Подъезжают военпреды во главе с районным инженером полковником А.П. Павловым, я рассказываю им о фокусах ППО.

Звонит Ермолаев, докладываю и ему про ППО. В ответ:«Загружай боекомплект и выезжай за ворота. Тряси его 50 км. Через два часа позвоню».
-Афанасий Семенович, ведь надо разобраться. Сгорим.
- Я тебе что сказал, езжай или выгоню к чертовой матери!
- У меня осталось только 2 полных баллона…
- За ворота твою мать! Тряси снаряды! И через два часа акт, что снаряды тряску выдержали! Всё!

Спрашиваю совета у А.П.Павлова, что делать, Афанасий угрожает увольнением, если не выполню команду.
- У тебя семья есть?
- Есть, Александр Петрович.
- Пиши акт. Так мол, и так, получил команду ехать на пожароопасной машине с угрозами об увольнении от такого-то начальника. Вынужден выполнить его приказ. Распишись, и мы трое тоже распишемся, что подтверждаем существование этого дурацкого приказа. А вообще, иди ко мне работать военпредом. Я тебя на майорскую должность посажу, потом на полковничью. К 50-ти будешь полковником, и пенсия 250. А сейчас у тебя сколько?
- 180.
- Вот видишь. На этой работе ты и к 60 не получишь 250, не говоря уже о размере гражданской пенсии. А тут форма, обеспечение, деньги и в грязи копаться не надо.А пока печатай акт в 3-х экземплярах: один в карман, второй нам, третий оставь своему заместителю. И трясись на здоровье.

Акт был отпечатан и подписан. Военные уехали, а я с водителем Иваном Соломатиным тронулись в сторону ворот с 32-мя снарядами и 15-ю управляемыми ракетами, не считая 3000 патронов к двум пулемётам ПКТ. Ворота для танков были в 100 метрах от проходной. Охрана периметра базы осуществлялась подразделением войсковой части КГБ. В 10 метрах от ворот Волхонское шоссе. В то время оно представляло собой просёлочную дорогу, разбитую танками. Ваня вывел танк на дорогу, развернув его в сторону Пулкова, и остановился в ожидании меня.

Я же в это время помогал охраннику закрывать массивные ворота.

Ворота закрыты. Иду по направлению к танку и, аж дыхание перехватило, из моторно-трансмиссионного отделения (МТО) танка через жалюзи вырывается густой белый дым. Бегу к Ивану и кричу, что надо разгружать снаряды, иначе машина взлетит на воздух.

В 100 метрах проходная, если бежать туда и звать людей на помощь, то это займёт много времени.

Пока объяснишь тупому солдату, что произошло, пока выпросишь у него телефонную трубку, пока мои ребята поднимут на ноги пожарную команду - машина взорвётся к чертовой матери! Остаётся одно - успеть вытащить и выгрузить из танка боекомплект. Выгружаем.

Почему-то не срабатывает ППО! Там же ещё остались два полных баллона. Дым плотным облаком поднялся метров на 15, и в МТО что-то угрожающе гудит и хлюпает. Я достаю, а Иван укладывает на землю последний снаряд. Смотрю в сторону проходной - ни души.

Вспоминаю, что у нас есть парочка огнетушителей, прихваченных на всякий случай. Рождается мысль. Изловчившись, просовываюсь в боевое отделение и дотягиваюсь рукою до внутреннего топливного бака. Рука сама отдергивается от бака – кипяток.

Ничего себе, баки-то могут рвануть. Какая же температура в моторном отделении? Между МТО и боевым отделением перегородка не очень герметичная, может быть «врубить» и бросить в боевое эту пару огнетушителей, всё же образуется какой-то подпор. Бросаю. Надмоторную крышу поднимать нельзя - в МТО хлынет воздух, и будет взрыв. Нагибаюсь и прислоняюсь ухом к крыше, Иван тоже прикладывает ухо. Под крышей свирепое гудение и вдруг через сетку, прикрывающую жалюзи МТО, вырывается противопожарный состав «3,5» - сработали баллоны, будь они прокляты! Этот «вырыв» поймал меня на вдохе, кажется, что глаза вылезают из орбит, лёгкие заткнуло начисто. Смотрю на Ивана. Он стоит на четвереньках, глаза сумасшедшие, изо рта висит,спускаясь до крыши МТО огромный «слюнь».

Подгибая левую руку, делая попытку перевернуться и упасть на землю. Получилось, грохнулся на живот с согнутой левой рукою, прижатой к груди. Больно, но получился искусственный выдох. Тошнота, но лёгкие «зафунциклировали». Слышится человеческий кашель с противоположной стороны танка. Отплёвываясь, ползу на четвереньках вокруг танка к Ивану. Он в такой же позе, но выражение лица несколько смягчилось. Приходим в себя, а танк продолжает свирепо гудеть и испускать густой дым.

Собираю оставшиеся силы в комок и бегу к проходной. Сбивчиво объясняю постовому, что произошло. Он с полным безразличием на лице, нехотя даёт мне трубку телефона. Звоню своим ребятам и требую немедленно выслать к нам пожарную машину, а весь личный состав вооружить огнетушителями и тоже прислать сюда.

Зачем мне сдались эти огнетушители - не знаю. Бегу к Ивану. Он уже стоит и улыбается.
- Вань, ты войну прошёл, что делать, когда горит танк. Чем помочь?
- Помочь ему гореть?
- Не издевайся, ведь сгорает дорогостоящая машина. Миллионы горят.
- Видишь то брёвнышко, надо на него сесть и закурить, а танк и без нас разберётся, что ему делать. Пошли, покурим.

За проходной раздаётся звон, подъехавшей пожарной машины и какие-то крики. Бегу туда.

А там торжество бюрократии на уровне солдата - где пропуска на выезд машины и на вынос огнетушителей за подписью начальника опытной базы и завизированные командиром охранной роты?

То, что оба уехали в Ленинград - его не интересует. То, что горит танк - это не его дело.

Мне передают огнетушитель. Охранник поднимает автомат и угрожает, что будет стрелять. Затем пристёгивает к «Калашу» штык и упирается им в меня. Я, срывая голос, поношу его всем имеющимся в моёй памяти словарным запасом, угрожаю ему, что сделаю всё возможное, чтобы эта тварь прекратила своё существование. Бесполезно – он передёргивает затвор. Был бы у меня пистолет – я бы его пристрелил! Выхожу из проходной и вижу, что Ваня что-то делает на танке. Подхожу. Дым почти прекратился, и Иван отворачивает болты, чтобы поднять крышу моторного отсека. Крыша поднята, внутри всё, что могло сгореть – сгорело. Скопированный с фашистского «Юнкерса» двухтактный двигатель 5ТДФ, с которым натерпелись всякого не только мы, а тысячи людей в форме и без формы, буквально растёкся. Иван плюнул в МТО и пошёл к брёвнышку со словами: « готовься, Михалыч, тебя будут полоскать, да и мне достанется».

Действительно к вечеру в дополнение к приехавшему Котину и Ермолаеву с окружением не менее 20 человек, появились и представители соответствующих Органов. Началось полоскание.

Не знаю, чем бы всё это кончилось, но выручил меня полковник Александр Петрович Павлов, который подъехал, прихватив с собою двух офицеров, подписавших мой акт. И вовремя, т.к. я под градом впечатлений от весёленького дня совсем забыл о существовании, лежащего в моём кармане акта. Александр Петрович, положил на стол акт, спокойно объяснил ситуацию, предшествующую пожару, охарактеризовал наши действия по выгрузке боекомплекта, как героические, потребовал пересмотра правил поведения охраны, соответствующего оформления пропусков и т.д.

Представители Органов, потеряв интерес к моей персоне, занялись А.С. Ермолаевым, а Котин, решив сузить круг присутствующих, предложил отпустить «лишних людей».

Среди «лишних» оказались я и водитель Ваня Соломатин.

P.S. Сгоревшая машина была списана. Афанасий Семёнович не пострадал и даже стал покровительствовать мне, не раз выручая из неприятных ситуаций. Я тоже в меру своих сил и возможностей помогал ему во всём, вплоть до оформления пенсии «союзного значения».

Что такое состав « 3,5» я не удосужился выяснить, но слышал, что он имеет много общего с фосгеном. Если это действительно фосген, то я встретился с ним во второй раз (первый раз - на эсминце «Одаренный»). Если был прав старпом «Одаренного», что Бог троицу любит, мне предстоит встретиться с ним в третий раз, но как это будет происходить и чем кончится, я, вряд ли сумею вам рассказать…

9.20. Изучайте языки

Испытания танка . Контингент подчинённых у меня, начинающего испытателя, разношерстный и не очень знакомый.

На одном из танков вышел из строя двигатель. Вечер. Собираю народ. Объясняю подробно, что нам предстоит сделать сегодня ночью, чтобы завтра не сорвать план работ. На ночную смену назначаю соответствующих специалистов, в основном рабочих. Пошумели и разошлись, кто спать, кто готовиться к ночной смене. Звонок от командира полигона. Просит принять участие в каком-то совещании. С совещания вернулся в первом часу ночи.

Гостиница спит, я тоже пошел спать. Утром собираю людей на работу. С удивлением обнаруживаю тех, которые должны быть в ночной смене, т.е. которых мы должны сменять. Спрашиваю, как они оказались здесь и выполнено ли моё задание на ночную смену. В ответ мне сообщают, что когда я ушел на совещание их собрал приехавший начальник отдела вооружения Николай Попов и дал им другое задание. В результате они ни его ни моё задание решили не выполнять - развелось всяческих начальников, мать их… и так далее… Я впервые услышал от подчинённых работяг матершину в свой адрес и решил, что надо раз и навсегда затвердить порядок во взаимоотношениях со мною: «Вы…. ( я назвал их понятным для них определением) поступили в моё распоряжение…., ваши командировки находятся у меня… В любой момент любому из вас вместо отметки командировки я напишу на ней всё, что я об этой скотине думаю и за что её выгнал… Не понимаете хорошего к вам отношения…, так я вам …устрою такую жизнь…, что…. Половина из вас мне здесь на……. не нужна, так, что собирайте вещи….. и валите к….. матери в бухгалтерию возвращать деньги…………!!!».

Реакция рабочего класса оказалась неожиданной: « Михалыч, дорогой, мы всё поняли, больше такого не повторится. Просто тогда до нас не дошло – ты как-то спокойно и интеллигентно поведал нам о ночном задании, а Коля Попов так громко и настырно орал, что мы растерялись… и пошли спать. Теперь ты ясно и убедительно всё объяснил, и мы немедленно по-стахановски бросимся выполнять твои приказания. Не волнуйся только ради Бога, нам с тобою ещё работать и работать!»

Я злобно посмотрел на них, плюнул на пол и пошёл к машинам – до полигона ещё же добираться через лес 18 км. В дальнейшем в разговоре с рабочим классом я старался объясняться на их языке и у нас установился хороший контакт. Кстати этот случай прояснил мне отношение простых рабочих людей к интеллигенции и почему к ней прилепилось слово – «гнилая».

В дальнейшем старался говорить на языке большинства присутствующих, и это никогда меня не подводило.

Мораль – изучайте языки, хотя бы английский , а то в жизни вам будет трудно контактировать с людьми.

9.21. Праздник на Ахтубе

После того, как я «сжег» опытный танк об. 287, меня потянуло искать приключения на полигоне Капустин Яр, но на этот раз в соответствии с решением Ж.Я. Котина. Цель командировки отсутствовала, присутствовало только командировочное удостоверение, подписанное им за пару часов до отлёта в Москву. Продолжался всё тот же 1963 год.

Быстро узнав, какой самоходный стартовый агрегат находится в хозяйстве генерала Василия Ивановича Вознюка, я двинулся в знакомый мне по предыдущим командировкам Кап-Яр.

Подъезжая к месту остановки поезда, где нам подают автобус для доставки на полигон, я в очередной раз обнаружил, что ехал с сыном Н.С Хрущёва Сергеем. Но если в прошлый раз он отказался от предоставленной ему «Волги» и сел вместе с нами грешными в армейский автобус, то на этот раз… он решительно направился к «Волге».

Следующая встреча с ним у меня состоялась в сентябре 1964 года за месяц до изгнания его великого папы со всех занимаемых им постов на генерал-лейтенантскую пенсию. Горе от ума - у него хватило ума дать себе четыре звезды Героев, но не хватило на то, чтобы присвоить к ним звание Генералиссимуса.

Перед отъездом из Ленинграда я дал телеграмму, чтобы меня встретили «наши», и они встретили, так, что блуждать в поисках своих - не пришлось. Как оказалось, я приехал к шапочному разбору. Был сделан удачный пуск, ракета не пошла на Саратов, как обычно, и её не пришлось подрывать и собирать обломки. По традиции тут же была выдана хорошая премия всем присутствующим и по уважительной причине отсутствующим соучастникам удачного пуска. Я же пролетел мимо кассы, т.к. опоздал на сутки, а уважительной причины не нашлось. На следующий день мы уже встречали Ж.Я. Котина, который тоже опоздал, а может быть, был вызван «для получения». Вечером того же дня он даёт мне 25 рублей и поручает организовать на берегу Ахтубы « праздник по случаю удачного пуска» с участием всех «кировчан». Начало праздника - завтра перед заходом солнца.

Мне ничего не оставалось, как сказать - слушаюсь.

На сумму в 25 рублей можно купить 8 бутылок водки и два плавленых сырка, нас же с Котиным 28 человек, каждый из которых оскорбиться, если ему нальют меньше двух стаканов.

Что делать? Вспоминаю высшую арифметику и считаю: если по 2 стакана, то надо минимум 19 бутылок, а учитывая, что это праздник, то 25 шт.

Мало того, водку на полигоне не купишь и надо договариваться с вертолётчиками, которые должны слетать за нею в Волгоград.

С каждых 10 бутылок мзда – 1 бутылка плюс «в лапу». Ну и нужен хоть какой-нибудь деликатес, а то у нас кроме ухи и хлеба ничего не предвидится. Чтобы не унижать генерала Котина перед личным составом, собираю весь этот состав и объявляю, что мне пришло в голову завтра пригласить Котина на «наш» праздник, и если они согласны (а «поддать», они завсегда согласны), то необходимо организовать складчину. Снимаю с вешалки чей-то шлемофон и бросаю туда 50 рублей - 25 котинских и 25 своих. Почин сделан, и деньги посыпались. С таким количеством денежных знаков я мог бы организовать спец. рейс в Москву на лайнере, но ограничился вертолётом. Многие Котина видели издали, а некоторые вообще не видели. Выпить в компании с таким человеком – это событие, которым можно похвастаться в определённых кругах и даже стать в них уважаемым человеком.

Наступает время «Ч». Темнеет. Бескрайняя степь, костёр, огромный котёл с ухой, вокруг котла суетятся ухаделы. На где-то добытом столе для пинг-понга расставляются яства. Внизу под берегом охлаждаются в воде ящики с водкой и коньяком. Несколько пустых бутылок уже валяются в стороне от костра. Все чем-то заняты. Главный конструктор Ж.Я. Котин, с удовольствием вдыхая благоуханный степной воздух, явно отдыхая от ежедневных заседаний, встреч и работы в кабинете, медленно ходит вдоль крутого берега Ахтубы в накинутой на плечи шинелью. Все мы, работники многотрубного «Кировского завода» это хорошо понимаем.

Стало темно. Я подгоняю работников пищеблока, пора уже к столу. Вдруг крик:« ребята Котина не видно!». Несколько человек бросаются в ту сторону, куда ушел Котин. Проходит время и оттуда крик: « Котина нет!».

Небольшое лирическое отступление.

Не знаю, как у других, но у наших была традиция, когда идёт подготовка к любому «празднику», то «для тонуса» периодически принимаются 5 капель. Эти 5 капель принимаются из стаканов, а меньше, чем полстакана – себя не уважать.
- Ребята, внизу котинская шинель плавает! Он сорвался с обрыва! Все сюда!

Кто-то «под тонусом» показал пример, сиганув в чём был с обрыва в воду, мгновенно последовала цепная реакция.

Я и пара инженеров побежали вдоль берега, ведь шинель за что-то зацепилась, а Котина течение могло унести намного дальше. Остальные, половина из которых вообще не умела плавать, бросились в воду из стадного чувства и повышенного тонуса. Загадочная русская душа!

Только благодаря помощи местных и приблудных рыбаков, которые с лодок и плотиков ловили рыбу, никто из «наших» не утонул.

Котина тоже выловили рыбаки в 100 метрах от места падения и высадили на противоположный берег ещё до того, как мы его начали искать.

Всё вроде бы закончилось без жертв, но для четверых праздник, не начинаясь, кончился. Это был я, два инженера и Ж.Я. Котин.

Дело в том, что он на следующий день должен был присутствовать на совещании с участием высокопоставленных лиц, а присутствовать не в чем – вся генеральская форма в глине и насквозь мокрая. В чистоте сохранилась только золотая звезда Героя Соцтруда, промокла только красная ленточка.

Всю ночь в гостинице мы стирали, отпаривали, выглаживали и сушили генеральский китель, штаны с лампасами и рубашку. Стирку шинели отложили на завтра.

Эта каторжная и нервная работа была завершена к 8.00 утра. Котин работу принял.

Проводив его на совещание, мы поехали на Ахтубу убедиться, что там всё в порядке, и убедились. Первым делом нам налили по стакану. Оказывается, бутылку коньяка и бутылку водки они героически не тронули и сохранили для нас. Всё же остальное было выпито вместе с особо отличившимися рыбаками.

Эту историю, вернувшись в Ленинград, я поведал только одному человеку Афанасию Семёновичу Ермолаеву. Он мне приказал её немедленно забыть, и я забыл, как оказалось, только на 46 лет. Сейчас же, когда давно уже нет Ж.Я.Котина и А.С.Ермолаева, неожиданно для самого себя – вспомнил.

Кстати, Котин после совещания, не простившись с нами, улетел в Москву. Грязная шинель осталась в номере гостиницы.

Так и не поняв, зачем меня командировали в Кап-Яр, я через пару дней тоже уехал домой. А вот чистить одежду, устранять на ней различные изъяны и почти профессионально пользоваться утюгом я умею до сих пор.

Может быть, в этом и заключалась цель моей командировки на знаменитый ракетный полигон «Капустин Яр»?

9.22. Из Капусты в Горох

Тот же несчастный 1963 год. У Джона Фицджеральда Кеннеди вроде бы всё в порядке и он ещё жив, а у меня сплошные неприятности. Не прошло и недели, как я прибыл из Кап-Яра (опять 25), - звонит Ермолаев:
- Срочно оформляй командировку на месяц и в Гороховец.
- Афанасий Семёнович! Зачем? Там же Рыбин командует, а у меня здесь дел невпроворот!
- Езжай и решай вопрос!
- Какой вопрос?
- На месте разберёшься.

Не спеша, оформляю командировку, два дня вожусь с аппаратурой Янгелевской «самоходки», а на третий натыкаюсь на Ермолаева - скандал, да ещё какой! Очертя голову бегу покупать билет, и в тот же день выезжаю в «Горох». Опять нет конкретной задачи. На Гороховецком полигоне проходит стрельбовые испытания второй и последний опытный образец танка об.287, первый я «сжёг» совсем недавно. Руководит этими испытаниями мой подчинённый отставной полковник Михаил Николаевич Рыбин, человек, разбирающийся в механике и умеющий командовать.

Конечно об. 287 для него «новые ворота», но для обслуживания этих ворот ему приданы десятки специалистов из Москвы, Тулы, Красногорска и др. городов и предприятий, всего вместе с «кировчанами» более ста человек.

Приезжаю, представляюсь командиру полигона полковнику Тодоракиеву, и на предоставленной им машине, трясусь 18 км по лесной дороге до места проживания кировчан и всех остальных.

Лесной гостиничный комплекс, или как его называют «18-ый км», представляет собой содружество длинного одноэтажного барака с тремя маленькими хатками.

В одной из хат проживает мужик с женой по кличке «комендант», который открыто и без стеснения гонит самогон. Самогон у «командированных» успехом не пользуется, по крайней мере, пока не пропиты «командировочные», поэтому коменданту приходится самому ежедневно и в больших количествах потреблять это зелье.

Моё появление на 30 дней Рыбин понял, не как « явление народу», а как конец своего правления, стал жаловаться на здоровье и проситься в Ленинград. До конца его командировки оставалось около 10 дней, и я ему отметил её, «как надо» с условием не показываться на глаза сослуживцам. Этот порядок поощрения особо отличившихся сотрудников был частью целой системы, придуманной мною, чтобы заинтересовать людей беспрекословно и качественно выполнять порученную им работу.

Система полностью себя оправдывала, и меня буквально умоляли взять их с собою в командировку на испытания, в каких бы районах и условиях они не проводились.

Попрощавшись с Рыбиным, и включившись в работу, я понял, что на этот раз приехал вовремя - к первому пуску новой противотанковой управляемой ракеты (с кнюппелем Д.Ф. Устинова).

Ракета наводилась на цель кнюппелем по радиоканалу, а не по проводам, как « Скорпион», управление которым я усовершенствовал при помощи верёвок и галош.

Итак, первый пуск!

На бетонной площадке установлен танк об.287 с поднятой пусковой установкой. Для проведения пуска необходимо вручную установить на неё ракету. Желающих принять участие в этом хоть отбавляй. Принимаем решение: ракету будут устанавливать трое самых приставучих и скандальных: О.Борисов и Н.Шибаев из ЦНИИ АГ и местный капитан В.Виноградов. Создатели ракеты и танка проявили скромность. Пуск должен производиться от танкового аккумулятора, стоявшего на столе в блиндаже. Для этого от танка в блиндаж были заведены два электропровода, один из которых был присоединён к одной из клемм аккумулятора, а второй провод положили на стол и прижали деревянным бруском. Для производства выстрела надо было просто снять брусок, взять провод и коснуться им второй клеммы.

Представление начинается. Трое избранников подносят ракету к танку. Затем заволакивают её на танк, устанавливают на пусковую установку и, повернувшись к нам, изображают из себя атлантов. Это длится не более двух секунд, после чего…раздаётся шипение, загораются трассёры, атланты кубарем кто куда, а ракета стартует и улетает в поле. Меня поднимает и бросает к блиндажу какая-то неведомая сила. Влетаю в блиндаж. Там один из нудельмановцев, как потом выяснилось – молодой специалист, старательно приматывает ко второй аккумуляторной клемме пусковой провод.

Заламываю ему руку назад и за волосы выволакиваю из блиндажа для вручения Жене Рачицкому - заместителю главного конструктора и одному из авторов улетевшей ракеты.

Допрос с пристрастием выявил необыкновенную любознательность молодого специалиста и желание наводить порядок во всём. Лежащий провод - это непорядок. Провод должен быть подсоединён. А то, что на нём лежит брусок - это тоже непорядок, бруску на проводе делать нечего. Что касается трёх атлантов, то:
- капитан, как кадровый военный, улёгся рядом с пусковой вниз лицом и прикрыл голову руками. По команде Рачицкого: « капитан Виноградов, встать», он встал целый и невредимый.
- Колька Шибаев сам появился с другой стороны танка и с кулаками бросился на молодого спеца.
- с Олегом Борисовым пришлось повозиться. Как его занесло под танк, он объяснить не смог, и ребятам пришлось вытаскивать его оттуда за ноги.

Пуск ракеты был баллистическим, баллистика оказалась в норме, и молодому специалисту был вынесен условный приговор с испытательным сроком. Испытательный срок был им нарушен буквально через три дня, и он с отметиной на лице был изгнан с полигона.

Кратко об этом случае.

Сижу в гостях у «главного снаряжателя» в его углублённой землянке. Любуюсь, как он четко, без лишних движений колдует с взрывчаткой для последующей начинки ею ракеты. На столике, за которым мы сидим рядом, разложены кучками взрывчатые компоненты. И вдруг нас кто-то раздвигает и с каким-то дурацким вопросом между нами просовывается голова с сигаретой во рту. Если бы не мгновенная реакция снаряжателя, мы бы взлетели на воздух. Его огромная левая ладонь с длинными могучими пальцами накрыла морду вместе с сигаретой, и, зажав ее, как в тисках, вытащила вместе с телом из землянки на поверхность.

Молодой был изгнан с полигона и наверняка из КБточмаш.

Снаряжатель долго заживлял ладонь от ожога сигаретой, а что стало с мордой любопытного придурка – это его проблемы.

Во всём должен соблюдаться порядок.

9.23. Дуэль

Зимой 1963 года произошел идиотский случай. В то время все участники испытаний об.287 жили в лесу на «18 км».

В бараке располагались ленинградцы и туляки, а в расположенном напротив домике – москвичи из КБточмаш или как их называли – нудельмановцы. В отличие от барака домик нудельмановцев был оборудован достаточно уютно, в т.ч. холодильником, радиоприёмником и телевизором. Вообще это была дружная дисциплинированная команда, как говориться – один за всех, и все за одного, чего нельзя было сказать о «кировцах» и «туляках». В один распрекрасный день наш барак пополнился старыми знакомыми – тульскими снайперами. Обоим было лет за 35 - серьёзные, собранные, неразговорчивые. Даже между собой практически не общались. Кто их вызвал и зачем - мы не знали. После завтрака один из них выходил с винтовкой из барака, сбивал 20-ю пулями, как минимум 19 летающих воробьёв, и уходил в лес. Второй воробьёв не бил, но тоже выходил с винтовкой и шел в противоположную сторону от первого. Такая размеренная жизнь у снайперов продолжалась бы и дальше, если бы один из нудельмановцев по имени Вова не купил охотничье ружьё. После «обмытия» ружья Вова явился в наш барак и встретился со снайпером, который тоже по какому-то поводу «принял на грудь» и, будучи в мрачном настроении, чистил свою винтовку.

Вова бесцеремонно всучил ему своё ружьё, и у них состоялся следующий разговор:
- Классное ружьё я купил сегодня в Дзержинске? Теперь с вами на охоту буду ходить!

Снайпер посмотрел в стволы и мрачно выдал:
- Во-первых, нафиг ты нам сдался, а во-вторых из этого барахла ты мне с 30 метров в голую ж.. пу не попадёшь. Бери его и не мешай работать.

Вова даже закашлялся от возмущения. Хорошее настроение мгновенно испарилось. Заикаясь он начал что-то доказывать снайперу, но тот стоял на своём и повторил фразу про голую ж ..пу.

Любой из вас не выдержал бы такого издевательства?

И Вова не выдержал:
- А ну, выходи на улицу. Я счас тебе с 40 метров всю задницу одним выстрелом в дуршлаг превращу. Бывает же так, испортив настроение друг другу, эти вояки подняли настроение всему бараку. Безоружная братва хохотала до упада. А некоторые даже стали «подначивать». Мол, спор можно разрешить только реальной стрельбой по реальной цели.

Туляк не выдержал и сказал: « Пошли!».

Вова побежал в свой домик за патроном. Вот тут-то до меня наконец дошло, что дело то серьёзное, и я побежал за ним в домик, чтобы сказать его начальнику Игорю Уловкову о намечающемся смертоубийстве. Игоря дома не оказалось.

Выскакиваю на улицу. Между бараком и домиком площадка, метров 30 на 60, засыпанная снегом. Снег выше колена. Рядом с домиком собирается народ в ожидании зрелища. Среди собравшихся стоит и снайпер. Недалеко от него второй снайпер. Кричу ему, чтобы уволок товарища в барак.

Он только улыбается. Два варианта: или на 100% уверен в правоте товарища, или хочет избавиться от конкурента. Выходит со зловещим выражением лица и с заряженным ружьём Володька. Снайпер без колебаний протаптывает перед собою что-то, наподобие черты, и от неё шагает вперёд, отмеряя 30 шагов. Кричу своим, чтобы они растащили дуэлянтов.

Те смеются: « Рабочий день кончился, Михалыч, ты начальником будешь завтра». Явилась мысль. Заскакиваю в дом, хватаю с кровати подушку и вылетаю на улицу. Туляк, отмерив дистанцию, расстёгивает штаны. Чтобы втереться в доверие, спокойно обращаюсь к Вовке:
- Володя, послушай, если ты влепишь дробью по его заднице, то кучность боя определить будет некогда, придётся его волочь в больницу, а тебя в тюрягу. У меня есть предложение – пускай этот чудик двумя руками прижмёт к заднице подушку, а ты выстрелишь. На подушке пробоины от дроби обведём краской и убъём двух зайцев – определим кучность боя и вывесим подушку на всеобщее обозрение, как доказательство твоей правоты.

Вовка хоть и пьяный, но человек технически грамотный, согласился с моим предложением. Предстояло уговорить снайпера. Я двинулся к нему и тут почувствовал, что ногам чего-то стало мокро и холодно.

Сгоряча я не ощутил, что выскочил на улицу в одних тапочках.

Делать нечего иду, стараясь попадать в углубления следов туляка. Кое-как уговорил, стоящего со спущенными штанами снайпера, приложить к «мишени» подушку. Возвращаюсь на исходную позицию. Почему-то вспомнился убитый неделю тому назад президент США Джон Кеннеди. Обернулся.

Снайпер занял позицию мишени, наклонившись вперёд под прямым углом так, что над снегом виднелась одна подушка.

Наступил момент истины – раздался выстрел. Все взоры обращены в сторону туляка. Он разгибается, и не придавая значения спущенным штанам внимательно рассматривает подушку. Затем со словами смотри «стреляло хреново» швыряет подушку в нашу сторону.

Народ внимательно рассматривает подушку со всех сторон – ни одной дырочки!

Толи это был промах, толи ствол кривой – это уже никого не интересовало. Зрелище состоялось, и народ в хорошем настроении стал расходиться.

9.24. Прими, Михалыч…

Конец июля 1970 года. Неожиданно мне предлагается идти в отпуск, т.к. мои начальники, начиная с конца августа решили брать отпуска один за другим. А опосля будет битва за выполнение годового плана, и мне ничего не светит. Незамедлительно созваниваюсь с руководством КБ Кировского завода и прошу срочно «выгнать» в отпуск моего друга Виктора Ивановича Яшина, с которым не один год отдыхали вместе «дикарями». Оба мы были ребята мобильные, так что через день он с женою на машине прибыл в Москву, а вечером следующего дня мы на двух машинах уже подъезжали к Киеву. Конечной целью нашего путешествия была Одесса, вернее малонаселённое место на берегу моря недалеко от неё. У нас были две палатки, бензопечки для приготовления пищи, мешок с посудой, кастрюлями, сковородками и прочим. Прихватили мы ещё пару мешков с картошкой, около 30 больших банок тушёнки и рыболовные снасти. Для пяти человек этого обычно хватало как подспорье на 25 дней. Учитывая, что в СССР самой твёрдой валютой являлась водка, в наших авто всегда, куда бы мы не ехали, хранилось по две бутылки «Московской».

Это «НЗ» предназначалось для рассчётов в различных непредвиденных случаях, в том числе и для общения с представителями ГАИ. Действие его было безотказно, особенно поздним вечером и ночью. На этот раз я взял 4 «мерзавчика» , чтобы не «переплачивать».

В Одессе мы бывали неоднократно, поэтому город нас не интересовал. Нам нужно было Чёрное море. И не бедное морской фауной Кавказское побережье, а Одесско-Крымская его часть с бычками, креветками, скумбрией и пр.

Опуская приключения на участке Киев – Одесса, докладываю, что 1 августа мы, проехав Одессу с её пылью и грязными лиманами, направились в сторону Николаева. Выезжая из посёлка Сычавка, влево от дороги, обратили внимание на огромный сад и решили туда свернуть. Проехав метров 50 по довольно широкой дорожке, я обалдел. Такого, да ещё в начале августа я никогда не видел. На огромных, выше 5 метров деревьях, висели большие гроздья невероятно крупных тёмнокрасных вишен. Чтобы до них добраться нужна была очень высокая лестница или надо было расстилать на земле полотнище и трясти деревья. Мы с Виктором пнули соседнее дерево и оказались под ягодной бомбёжкой. Наши пассажиры визжали от восторга. Неожиданно сзади раздался громкий и хриплый бас: «Чево вы здесь….!!!».

Орало и материло нас огромное и странно одетое существо. Август, температура воздуха не ниже +25 в тени, а босой мужик выступает в грязных ватных штанах, ватнике и в зимней меховой шапке с опущенными «ушами». Мало того, у него на плече висит ружъё типа берданки. Пришлось налаживать контакт:
- Извини мужик, раз ты тут самый главный, разреши нам собрать немного вишни. Мы заплатим.
- Я не мужик, а баба, вертайте таки назад, купляйте бутылку, тогда имейте фрукт.

Ура! Вчера вечером за четвертинку водки шофер наполнил мне бензином три канистры.

Может быть отделаться от этой бабы четвертинкой вместо поллитровки. Открываю багажник, достаю и молча даю ей бутылочку. Сработало! Она хватает, отворачивается и, содрав с неё «бескозырку», выливает содержимое в рот, закусывая поднятой с земли вишенкой. Затем, не оборачиваясь, ковыляет от нас в гущу деревьев.

Набив всё, что у нас было вкуснейшей вишней, мы выехали из сада.

Проехав с километр, остановились. Справа открылась песчаная равнина, покрытая кустами, и .. море, до которого рукой подать. Полное безлюдье – то, что надо. Через несколько минут мы уже плескались в воде. Последующая разведка местности выявила наличие в 500-ах метров справа одинокий запертый сарайчик, рядом с которым был колодец с довольно приличной питьевой водой. Слева в 100 метрах речушка, а за нею в 2-х км какие-то дома. Таким образом мы стали обладателями целого побережья. Оставалось только огородить нашу территорию от незванных гостей кольями с натянутой на них бичёвкой, что мы и сделали. Рассредоточили автомобили и палатки, натянули тенты, короче говоря – обустроились. Пассажиры занялись своими делами и приготовлением пищи, а мы с Виктором пошли ловить бычков. Кратко опишу технологию ловли. Заходишь в воду по пояс, нагибаешься, хватаешь креветку, стадо которых буквально окружает твои ноги, рвёшь её пополам и одну из половинок насаживаешь на крючок. Закидываешь, и буквально через несколько секунд у тебя на крючке болтается приличный чёрный бычок. Ловля «на халяву» так нас захватила, что мы не вылезали из воды часа три, поймав не менее полутора сотен бычков. По предложению Вити они были развешены для завяливания на шпагат нашей изгороди. В «процессе» возникла цель – окружить всю нашу территорию бычками. Однако план окружения пришлось отложить – это мы почувствовали вечером. Три часа в одних трусах под палящим солнцем не прошли даром. Мы покраснели, как варёные раки, и покрылись пузырями. В течение четырёх дней появление на солнце нам было противопоказано, но на пятый мы своё взяли. На шестой день появились рыбаки и стали проверять сети, установленные метрах в 300-ах от берега. Пока они возились с сетями, приехавший с ними повар приготовил обед, и они угостив нас скумбрией, уплыли в Одессу. После отъезда рыбаков началось столпотворение. Откуда не возмись за последующие два дня понаехало штук 20 автомобилей и все с палатками. Хорошо, что мы огородили нашу территорию бычками. «Претензии» агрессоров отметались словами: « Со дня на день ждём приезда многочисленных друзей». Наступает мой первый день рождения – 9 августа ( по паспорту 20-ое). Мы с Виктором берём большие авоськи и в одних цивильных трусах(с карманами) направляемся к виднеющимся вдали домам. Как нас проинформировали рыбаки там дома отдыха и есть продуктовые магазины. Набив авоски съестным и выпивкой на неделю вперёд, возвращаемся в своё поместье. Обходим кусты и упираемся в оцепление с жёлтыми флажками, на которых надпись «заражено». Откуда-то появляются солдаты и тормозят нас.
- Вы что слепые! Видите флажки! Прохода нет, поворачивайте обратно.
- Не хрена себе обратно! Вон наши машины! Пропустите!
- Не положено. Приказ.
- Кто у вас старший?
Показываю красное министерское удостоверение с гербом СССР. Солдат кричит:
- Товарищ подполковник, тут до вас просются. Из-за кустов появляется подполковник артиллерийских войск.

Представляюсь, он тоже. Выясняется, что сегодня ночью умер повар рыбаков, и пока мы добирались до посёлка и болтались по магазинам, в нашем колодце обнаружена холера.

Теперь вся автомобильная стоянка в карантине на 40 дней. Выяснилось также, что подполковник, как и мы– ленинградец, и не против пропустить нас к машинам, но выпустить из карантина не может – «слишком много глаз и ушей». Единственное, что пообещал –это снабжать нас чистой водой и продуктами. Поблагодарив, я пригласил его, когда стемнеет, на мой день рождения. Командир отдал честь и сказал « Есть!».

Вечером он пришёл не один. Второй наш гость был 78-летний врач, единственный из медиков, который помнил эпидемию «адеской халеры» в начале 20-го века. От него мы узнали, что всю «микстуру» от холеры наша страна недавно отдала братской Чехословакии, поэтому нам лечиться нечем. Остаётся одно - пить очень кислое сухое вино или уксус – холера кислоту не любит. Ну, а если ничего кислого под рукой нет, то можно и «крепкое», только в очень больших количествах – до отключения. Жизнь «оно» не продлит, но остаток её может скрасить. В процессе уничтожения недельного запаса спиртного мы договорились, что наши друзья при первой возможности освободят нас из заточения.

На следующий день, где-то в середине дня у меня проявились признаки холеры - боли в животе и кровавая рвота, причём очень частая. Воду я пить не мог – мгновенно возникала нестерпимая боль и тошнота. Принимаю решение. Чтобы не беспокоить наш коллектив и не заразить его, достаю резервную одноместную палатку и поселяюсь около кустов в 20 метрах от стойбища. Медик и подполковник уехали в Одессу, и единственный мужик, который сам себе разрешил посещать меня был Витя. Минут через 20 после моего поселения у кустов, он на четвереньках проник в моё убежище со стаканом водки и кульком соли: «Прими, Михалыч, должно помочь. Я советую с солью…». Чуть пригубив, я еле успел добраться до кустов… Витя понял, что это лекарство на меня пока не действует, допил его и поплёлся восвояси. Через пару часов он повторил свой подвиг, и не получив «согласия», вынужден был осушить стакан. Не помню сколько раз Виктор пытался меня вылечить и с какой периодичностью, но холера действительно его не брала. Мало того, у него проявилась необыкновенная активность. Будучи отличным плавцом, он навестил сети, понадёргал из них целую авоську рыбы, затем сплавал к домам отдыха и приволок очередную порцию спиртного на случай, если у меня «откроется жор».

Наступает второй день, «симптомы» продолжаются. Ни есть, ни пить не могу, силы стремительно меня покидают. Со своим приговором я согласился, а вот за близких страшно. В середине дня на территории нашей резервации появились какие-то официальные лица с ёмкостями и аппаратурой для проведения дезинфекции хлоркой автотранспорта и мест общего пользования. Причём эта дезинфекция по-одесски включала «пролив» хлорным раствором автомобиля снаружи и внутри, т.е приведение его в полную негодность.

Однако, чем бы не занимался одессит, от всего он должен получать гешефт, поэтому наиболее сознательным гражданам предлагалось самим выполнить «дезинфекцию без присмотра», т.е. получить ведро хлорки за 200 руб. - « и вы же таки знаете, что за ним делать»… 200 руб – это месячная зарплата начальника отдела в приличной организации. Другого же выбора у советских граждан не было. Мы оказались не советские. Витя так грамотно понёс «официальных лиц» по ихней «адеской» Бениной матери, и для убедительности ещё показал издали гербовую корочку моего красного удостоверения, что консенсус сразу же был достигнут.

Им не оставалось ничего, как повысить цену на ведро хлорки для остальной публики.

Наступает третий день. Боли и приступы продолжаются, но тошнить уже давно нечем – рву внутренности. В 19.00 меня разыскал порученец подполковника и объявил, что ровно через полчаса мне откроют коридор для выхода из карантина, «направление - вон на тот кипарис», а пока солдатам дан приказ перенести флажки ближе к нашим соседям. Короче, мы остаёмся на территории свободы. На мой вопрос о возможности бунта со стороны остальных «отдыхающих» я получил нечто гениальное:
- Заткнём их сообщением, что вас всех госпитализируют, поэтому и переносят флажки.

До сих пор не пойму откуда у меня появились силы. Я буквально помчался в поместье проинформировать всех о нашем вызволении. Но радость радостью, а Витька оказывается взял авоську и уплыл трясти сети. Кричать и звать бесполезно – до сетей с полкилометра.

Приказываю всем срочно набивать машины нашим скарбом и снимать палатки. Чтобы личным примеров подхлестнуть коллектив, включаюсь в нелёгкую работу. Дело в том, что за несколько дней мы очень капитально «обжили» наше огромное поместье. Ко всему прочему на «ограде» болтаются полусырые бычки, не менее пяти сотен, которые теперь нафиг не нужны.

Перегоняю на шоссе одну машину, затем бегу за второй. Опять еду к шоссе, но в попыхах забываю про рыхлый песчанный грунт, срываю его и буксую. Не знаю, как бы я откапался, но раздаётся голос Виктора: « Подержи сетку и отдохни». Оборачиваюсь – Витька и два солдата. Он оказывается увидел, что угоняют его машину и побил личный рекорд.

Через некоторое время мы, проехав пару километров в сторону Николаева, остановились в посёлке Коблево на совещание. Совещание, начавшись довольно мирно, переросло в скандал.

Витя по натуре, легко возбудимый, крайне возмутился моим отказом ехать в Бессарабию кушать виноград. Он видимо за эти дни очень перенервничал, да и «употреблять» ему пришлось за двоих, а может быть за четверых. Я ему доказывал, что Молдавия не очень далеко от Одессы и сегодня-завтра холера её обязательно навестит, он же стоял на своём.

Наша дискуссия затянулась. Начало темнеть. Пришлось попросить его поделиться кастрюлями, сковородками, ложками и пр., т.к. удирая мы свалили всё в один мешок и закинули в его багажник. Он со злобой выдернул мешок из багажника, не глядя вытряхнул в него меньшую половину содержимого, а большую закинул в мою машину.

Затем не прощаясь, скомандовал жене садиться в машину, сел сам, мотор взревел, и они понеслись в сторону Одессы и Молдавии. Мне оставалось одно – выбираться из холерной зоны. Стемнело окончательно. Не доезжая до Николаева нас остановило ГАИ:
- Откуда ?
- Да вот, пытался попасть в Одессу, но меня ваши братцы развернули в обратную сторону. Оказывается там толи холера, толи чума. Придётся возвращаться в Москву.
- Ну, и правильно решил. Счастливо.

Пронесло. Надо теперь иметь заготовку – откуда едешь, т.к. не исключено, что будут останавливать частенько. Подъезжаю к Херсону. Дорожный указатель показывает стрелкой вправо – Армянск… Смотрю карту – то, что надо, Крым! Только забрезжил рассвет, а я уже в районе Раздольного у моря. Останавливаемся у огромного палаточного лагеря автомобилистов, быстро ставим палатку и ложимся спать. Просыпаюсь часов в 7 от нестерпимой жажды. . Никаких признаков холеры. Чудеса! Высовываю голову из палатки – у моей машины стоят три мужика и чего-то обсуждают. Спрашиваю, какие проблемы их разволновали. Отвечают, что их заинтересовали номера моей машины. Как так получилось, что у них всех номера поснимали, в связи с холерным карантином, т.е. обездвижили, а у меня не сняли. Я честно признаюсь, что только недавно к ним примкнул. И поведал про Одессу. Они посмеялись и дали совет – снимать номера пока не поздно, а ночью дать отсюда дёру, что я и сделал. Затем была Каховка, Мелитополь, Запорожье, Красноград и дорога на Полтаву… Везде меня останавливали, распрашивали и разворачивали. Последний раз я встретился с гаишником по дороге на Кременчуг. Меня он обрадовал тем, что в Кременчуге останавливают поезда, идущие из Одессы и всех пассажиров загоняют на 40 дней в карантин, однако дал мне дельный совет. Послушавшись его я повернул налево, проехал около 15 км и оказался в прекрасном месте – речка Псёл, тишина, рыбалка и в 3-х км большой посёлок с магазинами. Всё очень дёшево, жители дружелюбные и никакой холеры.

Приехав в Москву я первым делом позвонил Виктору. Ссора осталась в прошлом, и он с юмором рассказал о своих приключениях. Оказывается в Молдавию его не пустили и развернули на Киев. На полдороге у него развалилось сцепление - 70-ые годы, запчастей нет и в помине. Пришлось поэтапно на буксире добираться до Ленинграда – отпуск полностью сгорел. Виноград ему всё же удалось покушать, только не молдавский, а купленный в Питере болгарский, но тоже, как оказалось, вкусный.

P.S. Мешок с посудой, брошенный Виктором в мой багажник, содержал все сковородки, крышки от кастрюль, ложки, вилки, ножи, тряпки и скатёрки. Виктору же достались все кастрюли, тарелки кружки и стаканы.

9.25. Удавшийся «блицкриг»

Новый 1964 год запомнился мне тем, что пришлось встречать его в бараке на «18-ом км». Пропуская многие события этого года, расскажу только о сентябре.

Итак, 10 сентября, звонок из Ленинграда, звонит Котин:
- Ты знаешь, что 14-го на Кубинке?
- Нет.
- Бери машину, Афанасия, людей и, чтобы были там завтра!
- Жозеф Яковлевич… Конец связи.

Перезваниваю Котину. Трубку берёт секретарь Зинаида Александровна. Прошу соединить меня с Котиным. Пауза, и голос З.А.: « Жозеф Яковлевич говорит, что он вам всё сказал». Сжимаю зубы и «поношу» его, сами знаете как.

Выхожу в коридор. Леонид Николаевич Карцев – главный конструктор танкового КБ на «Уралвагонзаводе» громко инструктирует подчинённого. Разговор идёт о поезде, который притащил платформу и теплушку в деревню Фрязино для отправки их истребителя танков ИТ-1 для правительственного показа на танковый полигон в подмосковной Кубинке. Заняться погрузкой они собираются завтра. ИТ-1 - это танк Т-62 с отлично отработанным комплексом «Дракон», наш соперник. А у нас совершенно новая машина и недоработанный «Тайфун».

Подхожу к Леониду Николаевичу, спрашиваю, когда стало известно про показ на Кубинке. Он улыбаясь, смотрит на меня и говорит, что недели две тому назад…

Твою мать – слов нет!

Вы не представляете, сколько надо потратить времени и истрепать нервов, чтобы заказать железнодорожный транспорт для перевозки «негабаритного» груза, тем более танка. С этого дня я « зауважал» Карцева и полностью «разочаровался» в Котине. Этой его выходке предшествовали несколько предыдущих. Особо расстроила меня последняя - для «причинения» мне помощи неделю назад он командировал своего первого заместителя А.С.Ермолаева и начальника отдела Н.С.Попова. Представляете, в какую ситуацию он меня вляпал – я же начальник сектора, а они!

Афанасий Семёнович со свойственной ему прямотой и юмором, встав по стойке смирно доложил о прибытии в моё распоряжение. Потом, видя, что я на грани инфаркта, сказал: «Не бери в голову. Это очередная выходка Жозефа. Я вмешиваться в твою работу не буду, а так, чуточку поболтаюсь и уеду.».

Коля, или как теперь его надо величать, Николай Сергеевич, объявил, что он будет «техническим руководителем испытаний», а я «подносчиком снарядов» - это его подлинные слова. Звоню Котину и требую издать приказ о моих полномочиях или отозвать меня в Ленинград. Приказ был издан и гласил, что все прибывающие на испытания об.287 « вне зависимости от занимаемой должности, поступают в полное подчинение руководителю испытаний Ю.М. Мироненко».

Прочитав этот приказ Попов, ни слова не говоря, уехал в Ленинград. А мы с Ермолаевым вляпались в историю с отгрузкой танка на Кубинку.

Спрашиваю Ермолаева, знал ли он о показе (лучше бы не спрашивал).
- Котин, приехав из Москвы, или забыл сказать, или нас подставил, особенно тебя.
- Афанасий Семёнович, зачем вы меня сюда упекли, сидел бы я в Питере...
- Юр, я тогда попытался спрятать тебя от Котина, он ведь по приезде из Кап-Яра, не объясняя причин, приказал мне уволить тех двух и ещё нескольких.

Эх, и пожалел же я, что не согласился пойти в военпреды!

Деваться некуда, надо что-то предпринимать…

И вдруг, как часто у меня бывало, является безумная и наглая мысль. Пока Карцев не торопясь «почёсывается», мне надо «каким-то Макаром» вывести танк за территорию полигона, погрузить его на «карцевскую» платформу, посадить в теплушку экипаж, и дать отмашку командиру паровоза для отправления. Иди знай какой и чей танк он везёт. Танк есть танк!

Делюсь проектом «блицкрига» с Ермолаевым , он улыбается, говорит, что я такой же прохвост, как и он в молодости, и что от прохвоста до героя два шага, если, конечно, повезёт. А победителей редко, но иногда бывает, что не судят. После этих слов, он быстро рассказал, как получил из рук генерала Ватутина орден Кутузова.

Оставляю его в гостинице и еду на «закрытую» территорию. Там делюсь своими бедами и мыслями с умнейшим в ОКБТ человеком Андреем Николаевичем Поповым, тому долго объяснять не надо.

Делим полномочия:
- я ответственный за «воровство танка», погрузку и отправку его на Кубинку.
- он за сборы необходимых специалистов, материалов, запасных частей и транспорта. Мало того, чтобы не подставлять командира полигона, он должен оформить задним числом акт о передаче полигоном танка в наше распоряжение, если, конечно, мне удастся отправить танк на чужом поезде.

Под предлогом тренировочного пробега усаживаю на танк троих нужных мне специалистов. А чтобы не было вопросов со стороны охраны, если на неё нарвёмся, загоняю на танк ничего не подозревающего капитана Володю Виноградова. Проходит не более получаса, как мы приближаемся к шлагбауму, за которым заканчивается полигон.

Вечно поддатый охранник, при виде несущегося танка, на котором восседает капитан Виноградов, лучший волейболист и гордость полигона, открывает шлагбаум, и мы на свободе. Когда же до капитана дошло, что мы его обманули, было уже поздно, тем более, что я остановил танк у забора военного госпиталя, где работала его жена.

Заверив его, что охранник через час ничего помнить не будет, а мы все, как один поклянёмся на Библии, что капитана Виноградова в глаза не видели, я посоветовал ему навестить жену, «к которой он пришел два часа тому назад». Вовка озверело выбивает ногой из забора пару полусгнивших досок и исчезает.

Через два с половиной часа, простившись с ребятами, и отдав им на дорогу свои последние деньги, остаюсь один на платформе в деревне Золино.

С чувством выполненного долга, но в мрачном настроении, добираюсь до Горьковского шоссе, ловлю попутку и ковыляю в штаб полигона. Командир отсутствует, будет через 2-3 часа – это меня устраивает. Ну, а что было дальше? Дальше я выслушал от уважаемых мною Виктора Ивановича Тодоракиева и Леонида Николаевича Карцева всё, что сам бы мог сказать Жозефу Яковлевичу Котину, если бы не был его подчинённым.

В конце «разговора» Тодоракиев совершенно справедливо успокоил меня тем, что ноги моей во вверенном ему полигоне больше не будет, и я с ним полностью согласился. А с Леонидом Николаевичем Карцевым мы встретились через несколько лет в Москве, когда он вступил в должность заместителя начальника НТК ГАБТУ Минобороны СССР. В отличие от некоторых он был очень порядочным человеком. Инцидент в Гороховце им был явно забыт, но я при встречах с ним всё равно чувствовал себя несколько виновато.

На этом история с об.287 не заканчивается, впереди рассказ о правительственном показе и встрече с Первым секретарём ЦК КПСС Н.С. Хрущёвым.

9.26. «Божья кара»

Отъезд на Кубинку напоминал паническое массовое бегство.

Представители нескольких предприятий, общей численностью более 130 человек, где-то подспудно понимая, что всё это добром не кончится, носились по технической територии. Что-то искали, что-то складывали, упаковывали и всё это с криком, шумом и нецензурщиной. Наиболее организованно прошла подготовка к отъезду, пожалуй, только у нас. Танк отправлен, экипаж при нём в теплушке, а всё остальное мы без разбора закинули в ЗИЛ-157 с металлическим кунгом и в пару ГАЗ-63 с закрытыми кузовами.

Часть личного состава через несколько часов после отправления танка поехала поездом в Москву, другая на грузовиках в том же направлении, но «без пересадки» в Москве прямо на Кубинку.

Я с Афанасием Семёновичем и начальниками лабораторий Сашей Курочкиным и Петей Поддёрновым решили стартовать утром следующего дня.

Наступает утро. Прогретый ГАЗ-69 типа «козёл» стоит перед гостиницей. Выхожу. Сажусь на заднее сидение, что-то мешает. Приподнимаюсь, держась за переднее правое откидное сидение, машина трогается с места и резко тормозится. Переднее сидение откидывается вперёд вместе со мною, и я врезаюсь головой в металлическую переднюю панель. Рассечение приличное, кровь прямо хлыщит. Хватаю какую-то газету, пытаюсь ею зажать рану на голове – газета мгновенно намокает. Шофер Володя суёт мне тряпку. Затыкаю «источник» ею и выскакиваю из машины. Хорошо, что пару месяцев тому назад на «центральной усадьбе» полигона построили кирпичное здание новой гостиницы, и всё это случилось рядом с нею. Меня силой волокут в поликлиннику, которая в 50-и метрах от гостиницы. Перепуганная врачиха приказывает усадить меня в кресло и крепко держать – она будет зашивать рану. Держат меня с двух сторон - Ермолаев и Саша Курочкин, сзади прижимает за воротник к стулу Петя Поддёрнов. Покопавшись в стеклянной банке, врач выуживает из неё хирургическую скрепку, и неумело втыкая её в мой череп, пытается стянуть ею рану на голове. Скрепка срывая кожу подпрыгивает вверх и падает на пол. Тоже происходит со второй и третьей - прыгают да и всё тут. Когда подпрыгнула третья, Петя Поддёрнов, теряя сознание валится на пол. Приходится искать нашатырь.

Собирается консилиум из двух инженеров и медика. Выносится решение – в связи с тем, что у Юрки, т.е. у меня, голова с недопустимо для зашивания тонкой кожей, латание оной прекратить. Наложить на неё пластырь и обмотать бинтом.

Через 10 минут под облегчённый вздох врача, я собственным ходом вышел на свежий воздух, а через полчаса мы уже стояли у придорожного магазинчика, где были приобретены 2 бутылки водки. Это приобретение имело одну единственную цель – привести в порядок Юрика, который потерял много крови, и ему необходимо восстановить здоровье.

Под настойчивые уговоры лекарей один стакан я осилил, а на остальные 5 у меня не хватило здоровья. Их пришлось употребить Ермолаеву и Курочкину ( Петю Поддёрнова мы оставили на полигоне выздоравливать в одиночку).

Мораль – не воруйте на полигонах танки и не грузите их на чужие платформы. Господь Бог всё видит…

9.27. Как лопата танк прикончила

До Кубинки мы добрались засветло. Видик у нас был на загляденье – трое в измятых костюмах, еле держащиеся на ногах, один из которых с плохо забинтованной головой. Лица всех троих абсолютно не соответствовали фотографиям в их паспортах. И всё потому, что в процессе езды до Кубинки обладатели загадочных русских душ несколько раз заставляли шофера останавливаться у придорожных магазинов.

Ну, прямо три богатыря с картины Васнецова, только пропившие свои доспехи и лошадей для «снятия нервного стресса».

Пока преодолели проходную и устроились в гостиницу пришло сообщение, что на подходе «паровоз с танком». Приказ Котина – взять танк, Афанасия и людей, и 11-го быть на Кубинке –выполнен!

Наступает 12-ое сентября. Как принято на Кубинке, танк силами военных ночью помыт и подкрашен. Посылаю своего «завхоза» Геннадия Скобкина заправить его под завязку. Сам уселся на пенёк у 25-отдела и жду, когда подъедет заправленный танк. Из-за деревьев показывается танк, за которым тянется до боли знакомый густой дым – горит! Слышится неприятный треск и танк останавливается. Неужели я угробил последний опытный образец!

К счастью танк не загорелся – это просто «накрылся» двигатель 5ТДФ. На заправке вместо дизельного топлива танк заправили …водой, и движок совершил подвиг - протащил танк метров 150, работая на воде! Хорошо, что у нас был запасной двигатель. Выяснилось что, в заправочной цистерне топливо было полностью выработано и на дне осталась вода, которой мы и нахлебались.

13 сентября приехал Котин с Поповым. Почти весь день прошел в тренировках к показу и в устранении различных неисправностей, одну из которых устранить не удалось. Вышел из строя замок крышки люка командира танка, т.е. если его закрыть, то открыть его может только один человек – водитель Виктор Ермаков, умудрившийся изготовить какую-то хитрейшую отмычку. Трагедия заключалась в том, что у водителя и у командира были практически автономные отсеки и если у кого-нибудь из них заклинивалась крышка люка, то освободить его из заточения мог только Виктор или автоген. Вечером нас собрал Котин и объявил, что в зоне показа от нашего КБ разрешено присутствовать только трём лицам.

Он решил, что берёт с собой меня в качестве энциклопедии и Николая Гавриловича Шаха. Я должен быть рядом с ним, а Шах займёт место командира танка. В его обязанности входит не плотно закрыть сломанный люк, чтобы не защёлкнуться. Но самое главное не перепутать кнопки «вверх» и «вниз» оборудования для самоокапывания танка. Для поднятия лопаты надо нажать кнопку «вниз», а для опускания кнопку «вверх» - это может запомнить только начальник лаборатории электроавтоматики. Провода к кнопкам были перепутаны при подсоединении.

И вот наступает 14 сентября 1964 года. На бетонной полосе, расположенной перпендикулярно к Правительственной трибуне, шеренгой расставлены опытные образцы бронетанковой техники. Отдельно стоит самоходная установка с двумя ракетами, главным конструктором которой, назначили сына Н.С.Хрущёва Сергея ( мы с ним пересекались в Капустином Яру). Сегодня он главный распорядитель - водит за собою Папу с группой очень высоко поставленных лиц. Группа держится кучкой метрах в трёх от Папы.

Наша машина стояла седьмой. В ней сидят два человека – за водителя подполковник с Кубинки, а за командира Коля Шах. Слева от неё деревянный макет харьковского танка, а справа детище Л.Н. Карцева наш соперник ИТ-1. В мою задачу входит, кроме всего прочего, махнуть рукой Шаху, когда надо будет поднять тяжеленную «лопату» (привод гидравлический). Задача Шаха сидеть с повёрнутой вправо головой, постояно следя за мною в правый триплекс и не закрывать до упора крышку люка.

На доклад выделено не больше 10 минут. Хрущёв с группой подходит к первой по порядку машине. Котин стоит молча. Я переговариваюсь с капитаном Куриленко из «Гороховца», он за командира на ИТ-1. Раздаётся щелчок - это Шах, видимо, захлопнулся. Подхожу ближе, просвета нет, захлопнулся. После завершения показа надо будет искать Ермакова. Процессия движется к нам, наверное, Никита не захотел смотреть другие машины. Сергей Никитич подводит отца к нашему танку. Котин идёт к ним навстречу, что-то говорит Никите Сергеевичу, берёт его под руку и подводит к танку. Держа Хрущёва левой рукой и, продолжая говорить, правой подзывает меня. Не помню дословно, но смысл его слов заключался приблизительно в следующем, мол растим молодёжь, она наша смена (поворот головы в сторону Сергея Никитича) и т.д. Я тоже как бы оказываюсь в компании с Сергеем Никитичем.

Затем предоставляет слово мне. Я кратко «рекламирую» танк, всё вроде катится в нужном направлении. Неожиданно Котин прерывает моё выступление и подводит Никиту к лопате, которая находится в нижнем положении. Глазами даёт мне команду - подъём. Я поднимаю большой палец вверх, и Коля Шах нажимает кнопку… «Вверх»! Лопата изо всей мочи упирается в бетонную площадку и начинает приподнимать кормовую часть танка. Я машу Кольке, корчу рожи – бесполезно, Шах сделал своё дело – Шах может отдохнуть. Гусеница провисает, два последних катка отрываются от земли и… лопается шланг, а танк и лопата с грохотом занимают прежнее место на бетонной площадке. Хрущев и Котин уворачиваются от масляных брызг, но настроение у Генерального Секретаря испорчено. Пытаясь отвлечь Хрущёва от грустных мыслей, Жозеф Яковлевич начинает расхваливать нашу броневую защиту, но шлея уже под хвостом у Генерального!

- Какая к черту защита! Метром брони защищать двух человек! Вон там стоит боевая машина пехоты, какая у неё броня?!

Надо Котина выручать:
- Дифференцированная от 7 до 23 мм, Никита Сергеевич.
- Дифеницированная, тоже мне. А сколько там человек?
Опять включаюсь:
- 11 человек. 3 - экипаж и 8 десант.
- Ты Котин нас всех по ветру пустишь. Двум – метр, когда 11-и бойцам 7 мм хватает. И вообще неправильно у вас танки движутся.

Прямо, потом повернул и опять прямо. Попасть в них - ничего не стоит. Надо, чтобы танки шли виляя, как змея. Из группы сопровождения раздаётся чей-то голос: « надо это обязательно проработать..», и кто-то достаточно громко шутит: « и поручить ВНИИтрансмаш». Директора - В. С. Старовойтова аж передёрнуло. К нам подходит маршал БТВ П.П. Полубояров и обращается к Котину:
- Жозеф Яковлевич, у Никиты Сергеевича мало времени, а ему ещё много надо посмотреть.
Никита - громко и злобно:
- Ты чего это, генерал, стал распоряжаться моим временем?

Пал Палыч побледнел и попятился в толпу. Если бы кто-нибудь в этот момент уточнил, что он не генерал, а маршал, я на 100% уверен, что Хрущёв ответил бы двумя словами – «был маршал». Котин ещё что-то говорил Хрущёву, но я полностью потерял интерес к происходящему. Было совершенно ясно, что лопата прикончила танк.

Последовавшие за смотром стрельбы внесли полную ясность - Карцев поразил 3 танковых цели из 3-х возможных, а нас «сняли» со стрельбы накануне показа, т.к. два наших «Тайфуна» ушли в сторону Минского шоссе. Победа Леонида Николаевича чуть было не стоила ему поражения.

Дело в том, что трезвый Хрущёв был более непредсказуем, чем пьяный Ельцын. Вернувшись после показа в Москву он заявил, что будучи на показе бронетехники видел, как эффективно поражаются танки управляемыми ракетами, и это его убедило в том, что время танков кончилось. Эту свою очередную бредовую идею он бы воплотил в жизнь, если ровно через месяц его не выгнали бы со всех занимаемых им постов.

Вслед за ним, подобно нашему «Тайфуну» полетел и его сын, но не в сторону Минского шоссе, а в сторону Америки, где и приземлился.

P.S. Николай Гаврилович Шах был обнаружен на следующий день запертым в танке. Танк всю холодную сентябрьскую ночь простоял на позиции. Потеряв много времени на поиски Ермакова и приведение его в «порядок», вызволить Шаха нам удалось только в середине дня. Когда его вынули, он выглядел намного хуже любого из «трёх богатырей», пропивших своих лошадей и доспехи.

9.28. Самая чёрная полоса

1964 год. Не очень красиво выступив на правительственном показе, возвращаемся в «Гороховец». Как-то примет меня «в свои объятия» командир полигона В.И. Тодоракиев, ведь он провозгласил, что больше никогда моей ноги не будет на территории его воинской части...

Да и я всего несколько дней тому назад согласился с его приговором…, а сейчас еду. Правда, ему должен был звонить Котин на предмет моего прощения, а звонил ли?

С тяжёлым чувством вины переступаю порог штаба. Странно, но Виктор Иванович принял меня, как-будто ничего не произошло.
- И стоило ли, Юрий Михайлович, так рисковать, чтобы провалиться на показе Хрущёву ?
- У меня выхода не было, Виктор Иванович. На Кубинке плохо выглядели Котин с Нудельманом, но работу ещё не прикрыли. А если бы танк не был представлен на показе – меня бы прикончили, – это точно.
- Да ладно, всякое в жизни бывает. Спасибо, что меня не совсем подвёл, оформив воровство танка актом передачи. Где танк и люди, всех порастерял? Хозяйка гостиницы жалуется на отсутствие постояльцев.
- Я – первая ласточка…Танк едет на паровозе, а люди через пару дней появятся.
- Ну, «ласточка», будь здоров. Трудись.

И я пошёл в гостиницу. Там ждала нашего возвращения не только администрация , но и человек двадцать, которым не нашлось места на Кубинке. В течение ближайших трёх дней народ стал подъезжать, ожидалось прибытие железнодорожного состава с танком и сопровождающим его экипажем. Воспользовавшись неожиданным бездельем, я посадил на машины весь имеющийся в моём распоряжении контингент представителей различных предприятий и вывез его на Оку. Прекрасная природа, рыбалка, ягоды и уха должны были хоть на короткое время отвлечь людей от пыльного полигона и беспробудной пьянки в гостинице.

Пока половина нашего коллектива ловила рыбу и готовила почву для ухи, другая половина затеяла игру в футбол. Бывшие спортсмены: Валя Елисеева –мастер спорта по фехтованию и одновременно жена космонавта, Гера Арсёнов – хокеист, и я – футболист,образовали команду из трёх человек. Против нас выступили все остальные - семеро любителей. Поставив Валю «на ворота», мы с Геркой буквально раскатали этих семерых. Проигрывая нам со счётом около 11 : 0, наши противники буквально озверели. Каждый из них пытался забить Елисеевой хотя бы один гол, да не получалось. И вот в разгар игры, когда эта куча остервенелых мужиков оказалась у наших ворот, кто-то из них врезал ногой по летящему мячу и засадил им мне в лицо буквально с двух метров. Случилось это мгновенно, я и «мама сказать не успел», как искры из глаз, и мои «роговые» очки разлетелись вдребезги. Стою, закрыв лицо руками.

Руки становятся мокрыми от крови. Слышу рядом голос Коли Пугачёва, моего резервного механика-водителя. Прошу, чтобы он меня подвёл к реке. Она в двадцати метрах.

Захожу в воду, наклоняюсь и осторожно, не открывая глаза, смываю грязь и осколки стекла. Потом пытаюсь, не поднимая головы из воды, поморгать веками. Распремляюсь, не размыкая век, и прошу Колю посмотреть, что у меня осталось от глаз – не растеклись ли…

Открываю глаза, мутно, но вроде бы вижу. Коля внимательно меня исследует и говорит, что вроде бы всё на месте и цело - порезов от осколков стекла много, но они только на носу, лбу и щеках. Затем достаёт из кармана половинку от разбившегося стекла, которую он подобрал на месте происшествия, и подаёт её мне. Смотрю через неё на природу -совсем другое дело, всё прекрасно! Пока готовилась уха, Пугачёв организовал публику для сбора останков роговых очков и стёкол, а потом вместе с Ильёй Запорожченко, водителем автомобиля и профессиональным сварщиком, изготовил мне из осколков новые очки. Конструкция была «зашибись», но помогала ориентироваться в пространстве.

В начале следующего дня удалось купить в Дзержинске довольно приличные очки, и моя изрезанная физиономия приобрела хоть и задумчивый, но интеллигентный вид.

Возвратившись в гостиницу мы узнали, что на подходе к лесной железнодорожной платформе в деревне Золино паровоз с танком и штатным экипажем.

Надо помочь экипажу разобрать «домик» - деревянное сооружение , которым накрывается танк для перевозки по железной дороге, да и встретить их по-человечески.

Чтобы из Кубинки добраться до нашего полигона – всего-то чуть больше четырёхсот километров, ребятам практически безвылазно пришлось трястись в теплушке почти неделю. Я неоднократно «сопровождал технику» и однажды после очередного показа возвращался из Кубинки в Ленинград в течение двух недель. А Кубинка от Москвы всего в 60-ти км. И это было в советское время. Сейчас же тебя могут навечно забыть на первой сортировочной станции.

Итак, прикатили в Золино. Локомотива ещё нет, но звук от него прослушивается, наконец и он появляется, таща за собою теплушку и платформу с танком.

Из теплушки нам радостно машут руками. Павел Иванович Баров, мой спаситель в Дарнице, когда я застрял между танками, почему-то сидит на переднем борту танковой платформы спиною по направлению движения. Поворачивается и приветствует нас поднятыми руками. Поезд резко притормаживает, и Павел Иванович падает между теплушкой и танковой платформой.

Кричим, но машинист не слышит и платформа с танком проезжает над местом падения. Бегу. На грязной от пыли, рассыпанного угля, шлака и ещё черт знает чего насыпи лежит между рельсами весь в крови мой учитель и спаситель.

Рука в метре от него между рельсами, а ноги с внешней стороны...

Потом у меня случился какой-то провал в памяти… Прихожу в себя… Сижу на насыпи, прижимая к себе Павлушу. Оба в крови и в грязи. Из под насыпи мне кричат, что бегут за скорой помощью. Очков на мне нет, лиц не различаю. Прижимаю к себе Павла правой рукой, держась за его целую правую руку. Левой руки у него нет …и порван живот.. Его правой рукой пытаюсь прижать содержимое… Он в полной памяти и торопливо говорит о своей родне и похоронах. Я, как могу его успокаиваю, что всё будет хорошо, что сейчас приедут доктора… Периодически у меня, как у плохого телевизора, выключается звук и изображение – какие-то провалы. Прихожу окончательно в себя. Оказывается кроме нас с Павлом Ивановичем в зоне видимости никого нет – все убежали за докторами и скорыми помощами! Сентябрь месяц и нестерпимая жара. Время остановилось. Павел начал периодически терять сознание. Я мучительно пытался найти слова, чтобы как-то успокоить его в моменты прояснения сознания, но ничего не находил. Казалось нашей пытке не будет конца. Но оказывается всему бывает конец – часа через полтора подъехали две скорые помощи и появились мои сослуживцы, машинист и милиция.

Четверо здоровенных медика, разъединив нас, затащили в машины. Я пытался сопротивляться и объяснить, что жив и здоров, но меня никто не слушал. Нас распихали по разным машинам и повезли в военный госпиталь, который находился в двух километрах от места трагедии. По дороге медицина наконец-то со мною разобралась, и ничего лучшего не придумав, привезла в гостиницу.

Администрация гостиницы попадала в обморок при виде окровавленного своего VIP – постояльца.

Как потом рассказала хирург - жена капитана Виноградова, Павел Иванович был в полном сознании более двух часов…

Человек, давший лично мне очень многое, чьё имя упоминается в книгах о деятельности Кировского и Челябинского заводов во время Финской и Отечественной войн наравне с создателями танков Зальцманом, Духовым, Котиным и др., погиб в каком-то «Гороховце», прожив чуть больше 50 лет. Это невероятная несправедливость!

И какого чёрта мне вздумалось воровать танк и отправлять вместе с ним Павла Ивановича на Кубинку! Хрен с ним с этим показом Хрущёву, который в подмётки не годился Павлуше! Остались бы здесь – Павел был бы жив!

К сожалению, это стало началом целой череды последующих не менее ужасных потерь друзей и соратников в «процессе» создания и испытаний бронетехники.

9.29. Вот кубик пролетает - и ага!

Среди преобладающего большинства, как говорится, конструкторов от Бога, в ОКБТ было немалое количество лентяев, халтурщиков и деятелей, которые, случайно вспотев, спешили показаться начальству. По моему мнению, наиболее слабым звеном до прихода туда Альберта Казимировича Дзявго, ранее работавшего в Коломенском КБМ у знаменитого Б.И. Шавырина, был расчётный отдел. Я расскажу только о двух случаях, в которых мне пришлось не по своей воле принимать участие в качестве оппонента, чтобы лично убедиться в своей полной технической безграмотности.

Первый случай был ярким примером безалаберности в работе расчётчиков, которые «не достаточно» учли длину и огромную динамическую силу отката, действующую на гусеничное шасси при выстреле из 406 мм нарезного орудия. Это без всяких расчётов было видно при взгляде на объект 271, но расчётчики, видимо, в то время глазели в другую сторону.

Первый и последний свой выстрел объект 271 (САУ «Конденсатор-2П») делал на Ржевском артиллерийском полигоне в паре километрах от кольца трамвая № 10. Трамвай останавливался рядом с большим продуктовым магазином, и его посетители отчётливо слышали выстрелы всего, что испытывалось на полигоне. Существовал и определённый порядок поведения гражданских лиц при первых испытаниях новых образцов крупнокалиберных орудий – граждан принудительно «по частому звону» загоняли в специальные укрытия, расположенные рядом с магазином.

Итак, самоходное орудие на стрельбовой позиции. Экипаж, конструктора, испытатели и военные в бетонном укрытии метрах в 40 от орудия. Выстрел! Впечатление, как говорил Аркадий Райкин, специфическое, и даже чересчур. Видимость нулевая. Всё, что покрывало землю в радиусе 50 метров – в воздухе. А 64-тонного самоходного монстра, выстрелившего 570-килограмовый снаряд, не видно. Нервы ведущего инженера этого объекта не выдерживают напряжения, и он бросается к месту, где должна стоять машина.

Человека четыре, и я в их числе, следуем туда же. По мере нашего продвижения, пыль понемногу рассеивается и мы, невольно замедляя ход, останавливаемся в глубокой задумчивости при виде того, что осталось от грозной самоходки. Чтобы окончательно не расстраивать «ведущего», принимаю решение убраться «с глаз долой». Ему и без меня – «оппонента», было не сладко.

Конструктивно исправлять «ошибки», допущенные в процессе создания объекта 271 было бесполезно, хотя они и предпринимались. В конце концов, работа была завершена сделанным выстрелом и этапом «причёсывания» опытных образцов для участия в парадах на Красной площади. В 1960 - 1963 годах на военных парадах в Москве они прошли рядом с трибунами для «приглашённых» и произвели на «некоторых лиц» неизгладимое впечатление (см. фото). Это было ответом США на информацию о создании ими 280 мм атомной пушки.

Была холодная война, и оба противоборствующих лагеря дезинформировали друг друга, как только могли.

В данном конкретном случае была одержана безоговорочная победа не только над вероятным противником, а над историческим, злобным и коварным врагом. Жалко только, что многолетний труд талантливых тружеников Волгоградского завода «Баррикады» и Ленинградского «Кировского завода» окончился безрезультатно.

Но, как говорится, отрицательный результат – это тоже результат. Благодаря опыту, полученному по результатам этой работы, теми же заводами и КБ в рекордно короткие сроки была создана принятая на вооружение уникальная 203мм самоходная артиллерийская установка «Пион» (2С7).

В создании «Пиона» я был уже не «оппонентом», а непосредственным участником, за что в 1975 году был награждён орденом Трудового Красного Знамени.

Изготовленная «в металле» и подаренная мне «Кировским заводом» копия САУ «Пион» много лет стоит в моей квартире на самом видном месте.

История создания этого орудия тоже, как и всё, что когда-нибудь и где-нибудь создавалось, не обошлась без многих драматических моментов и идиотизма. Однако теперь, по прошествии времени, всё это вспоминается со смехом – такова уж природа человеческой памяти.

Второй случай.
Желание что-нибудь усовершенствовать в технике – это дело святое. Но встречаются личности… как бы мягче выразиться? Я немножко переиначу поговорку, и вы поймёте: заставь кое-кого серьёзным делом заняться – так он не со зла, а ради пользы делу, чужого лба не пожалеет.

Любая боевая техника перед тем, как передать её заказчику, должна пройти испытания на прочность. Чтобы исключить необходимость отправки танков на полигон и не тратить боеприпасы на прочностные выстрелы, в одной очень умной голове родилась мысль. А раз эта голова принадлежала телу, занимавшему в нашем КБ довольно высокую должность, то на немедленную реализацию мысли были брошены крупные силы.

Моё участие в реализации этой идеи было предусмотрено ещё Марком Твеном: « … он выстрелил, но пуля попала в постороннего. Посторонним был я…».

«Постороннему» было поручено изготовить 10-тонный кубик из броневых листов, достать могучий кран, и подготовить танк с экипажем для испытаний. Выслушав идею этого «изобретения», я в самой грубой форме заявил, что будет кубик, кран и танк, а людей и себя исключаю из этого процесса. В ответ было сказано, что я патологический ретроград, и что за мною только обеспечение всего необходимого – обойдёмся без тебя и тебе подобных.

На следующий день после этого разговора, всё было подготовлено. Стоял тяжелый танк с пушкой «по-походному», т.е. развернутой назад. Перед ним на расстоянии, определённом теоретиками расчётного отдела, стоял кран с подвешенным 10 тонным кубиком. Автор идеи с задумчивым выражением лица скромно расположился в сторонке. А рядом с краном, возвышаясь над кучкой подчинённых, стоял, недавно назначенный заместителем главного конструктора Н.С. Попов.

Почему командовать процессом имитации прочностного выстрела вызвался сам Попов, осталось для меня неразгаданной тайной.

Кратко о сути изобретения. Подвешенный к стреле крана «кубик» следовало оттянуть тросом на строго определённое расстояние, отпустить и ударить этим кубиком по носовой части танка. После чего определить, что в нём отвалилось или потеряло работоспособность. Умножьте годовой выпуск танков в СССР на стоимость арендной платы полигону, плюс стоимость транспортировки танков на полигон и обратно, а стоимость боеприпасов, а зарплата – обалдеть, какая годовая экономия государственных средств!

За время работы в отделе испытаний я досыта «наелся» натурной проверкой грандиозных идей признанных в КБ авторитетов, поэтому далее рассказываю со слов очевидцев.

Кубик оттянули, отпустили, и он солидно направился к стоящему без экипажа танку. То ли отсутствие экипажа не понравилось кубику, толи в расчёт наших теоретиков забрался злостный вирус, но кубик пронёсся над танком, не задев его. Не успели зрители сделать выдох, как кубик на излёте потащил за собою кран, и тот начал опрокидываться. Н.С. Попов, временно прервав своё руководство испытаниями и оставив на произвол судьбы своих подчинённых, бросился спасать себя. Споткнувшись о валявшуюся железнодорожную шпалу, он с высоты своего 192-ух сантиметрового роста влетел головой в растерявшегося автора «изобретения». В результате пострадали оба (как мне кажется - «соавторы»). Кран сделал всё возможное, чтобы не перевернуться, и с грохотом вернулся на место. Кубик же, решив, что свою задачу он недовыполнил, вернулся, но на этот раз не промахнулся. Конструкция крана испытание «прочностным ударом», мягко говоря, не выдержала. Умница крановщик, поставив кран в расчётную точку, наблюдал происходящее с крыши отдаленного сарая. Испытание кубиком обошлось без человеческих жертв, но кран пришлось списать.

Да, я забыл сказать – изготовленный нами кубик остался целым и невредимым. Его конструкция с честью выдержала испытания на прочность.

9.30. Приключения в Шиханах

Пришла телеграмма, что танк объект 275 и четверо моих ребят прибыли железной дорогой в Шиханы-2 на химполигон ЦНИИИ-33 – пора выезжать самому. Добираюсь до Саратова, пересаживаюсь на поезд до Вольска, где меня должна встречать машина. От Саратова до Вольска 130 км, а от Вольска до полигона 18.

Приехал. На лицах встречающих удивление – где вещи?

Действительно, вышел из поезда, руки в карманах, чемодан остался в Саратове. Его я засунул в ячейку камеры хранения, замок открыть не удалось, его заклинило, а до отхода поезда на Вольск оставались считаные минуты – пришлось уехать без чемодана. В принципе в Шиханах он и не пригодился, там жизнь, как у Христа за пазухой – коммунизм да и только. «Суточные» в полтора раза больше, «квартирные» остаются не потраченными – гостиница бесплатная, кормят «на убой» три раза в день и тоже бесплатно. Но, как говорят – бесплатный сыр бывает только в мышеловках - не прошло и недели, как мы ощутили это на себе. Начались метели, снега навалило выше двух метров. Каждое утро солдаты нас «откапывали» - снег наметало до второго этажа гостиницы, а дорогу на полигон с трудом прокапывала специальная техника. Жилгородок состоял их четырёх- пяти домов, от жилья до проходной технической территории неторопливым шагом 5 минут, столовая рядом. Любителям выпить – лафа, спиртом хоть умывайся. Короче, деньги тратить не на что. Из развлечений – столовая , работа и гостиница с графином спирта. И хотя в двух километрах была небольшая деревенька, но контингент там был такой неприглядный, что к нему даже крепко подпивших мужиков не тянуло. До Вольска физически было не добраться – снежные заносы..

Целью нашего приезда на химполигон была проверка реальной защищённости экипажа объекта 275 в условиях применения высокотоксичных отравляющих веществ, бактериологического оружия и нахождения танка на радиационно «загаженной» местности.. Кроме того мы должны были получить заключение о возможности надёжной дегазации, дезинфекции и дезактивации объекта после всего вышеперечисленного. Прежде чем начать испытания нам пришлось прослушать краткий курс лекций по химическому, бактериологическому и ядерному оружию, а также их возможному воздействию на наши организмы. Ну, а потом объект 275 должен был реально познакомиться с нервно-паралитическими ОВ : зарином и зоманом, удушающим - фозгеном, имитаторами бактериологических средств, а также с «альфой» и «бетой».

Кожно-нарывные и общеядовитые ОВ по непонятным причинам из нашего «рациона» были исключены, но мы решили не скандалить.

Надо сказать, что эта командировка в Шиханы была на редкость не утомительна. За месяц было не более 10 рабочих дней, остальное время уходило на пережидание непогоды, на откапывание гостиницы, прокапывание трассы для танка , на дегазацию и дезинфекцию после очередных заражений, и т.д. и т.п. На этом увертюру завершаю и перехожу к эпизодам с трагикомическим содержанием. Представьте себе снежное поле, на котором, как сиротинушка стоит танк. В нескольких метрах от него возвышается шест, на вершине которого прикреплён заряд, содержащий нервно-паралитический зарин. Идёт подготовка к испытаниям. В ней участвует не менее 15 – 20 человек, в том числе мы: я, мой заместитель по всем вопросам Геннадий Скобкин, водитель, электрик и слесарь. Остальные – работники полигона и института. Да, совсем забыл о медике. Медицина присутствует всегда, причём обязательно с ружьём для охоты на несознательных. К несознательным она относит всех, кто без разрешения пытается проникнуть на территорию химполигона с целью сознательного разноса заразы или просто так.

К ним относятся в основном зайцы, но попадаются иногда и лоси. Зайчатина и лосятина продаётся на символическом рыночке напротив нашей гостиницы за символическую плату.

Итак, идёт подготовка к подрыву боеприпаса. К двухметровой палке, воткнутой в снег, на верхнем конце привязана тряпочка, исполняющая обязанности флюгера, т.е. указывающая направление ветра. Соответственно по этому направлению должно понести заразу на танк. За тряпочкой наблюдает специально закреплённый за нею солдат. Да и мы периодически поглядываем на неё. Вообще-то, полигон устроен так, что на нем ветер дует почти всегда в одну сторону.

Наступает время «Х», мы все отходим на 100-150 метров в сторону, где на случай «чаво» стоит бортовая машина с противогазами. С утра идёт снег. К моменту подрыва боеприпаса снега навалило выше колена. Раздаётся команда на подрыв. Взрыв снарядика не впечатляет. Вдруг раздаётся чей-то голос: «Ребята уноси ноги, тряпка повернулась в нашу сторону!». Следует команда:

«Всем одеть противогазы!». Сумки с противогазами кучей навалены в кузове автомобиля. Первым к машине подбегает мой слесарь. Солдат в кузове кидает ему сумку. Слесарь напяливает противогаз на раскормленную шиханской столовой и дармовым спиртом физиономию и … противогаз с треском разваливается на две части.

Ему кидают второй противогаз – результат тот же! Офицер кричит солдату: «Дай ему третий номер!». Солдат роется в куче. Я и Скобкин бросаемся бежать в безопасную сторону. Легко говорить бежать – снег выше колена, а на нас химодежда и огромные бахилы. За нами изо всех сил стараются бежать почти все остальные.

Сзади раздаётся крик солдата: «Нет тут третьих, здесь одни первые номера!». Потом слышится матершина и звук заводящегося автомобиля. Выбиваемся из сил, не пробежав и 100 метров. Рядом какой-то полигонный деятель проломив ледяной наст под свежевыпавшем снегом, проваливается по пояс в сухой подкорковый. Скобкин бросается ему на выручку, но корка надломилась и он тоже проваливается. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но сзади раздаётся очередная команда офицера: «Стойте, ветер в норме!».

Фу, хорошо размялись! Сцепившись руками за ноги предыдущих, образуем человеческую верёвку, посредством которой вытаскиваем двух утонувших в снегу.

Итак, испытание завершено, машина заражена, нам предоставляется трёхдневный отпуск, а химикам работать и работать над дегазацией танка. Бездельничать я разрешил всем кроме себя, Скобкина и механика-водителя Володи Фёдорова, нам необходимо было познакомиться с процессом дегазации нашего танка. Это было нужно для составления детального технического отчёта по результатам командировки и для расширения кругозора. На второй день мы с прикреплённым к нам офицером «вспомнили», что дегазация дегазацией, но необходимо произвести замену на танке фильтра-поглотителя ФПТ-100, который наглотался зарина. Здесь-то и выяснилась полная некомпетентность создателей системы коллективной защиты об.275 от всяких зловредных средств - фильтр размещался внутри танка в отделении экипажа. Короче, загрязнённый зарином фильтр для замены на новый надо было отсоединять от «грязного» воздуховода и вытаскивать через пространство, где размещался экипаж , тем самым заносить туда всякую «заразу». Делать нечего, фильтр было решено менять, когда концентрация зарина в атмосфере снизится до приемлемой. Темнеет, производится смена караула.

Ночью солдату не позавидуешь. Снежное поле, темно и холодно.

Единственное спасение от ветра, это уникальное солдатское изобретение – «туалет» на санках. Конструкция простая, но эффективная. На большие сани устанавливается и закрепляется будка с дверью, похожая на садовый туалет. Внутри будки скамейка, термос с кипятком и пр. Снаружи на палке тряпица-флюгер, развевающаяся на ветру. В двери и в задней стенке вделаны застеклённые окошечки для наблюдения.

Всё бы хорошо, но танк и ближайшие к нему окрестности заражены ОВ, поэтому надо постоянно следить за тряпочкой и в случае изменения направления ветра выскакивать из будки и за верёвку тянуть сани в другое место, куда ветер не несёт заразу. Хорошо, если во время дежурства ветер постоянно дует в одну сторону, а если постоянно меняет направления… Бедному солдатику всю ночь приходится бегать и таскать за собою громоздкую конструкцию саней с «туалетом».

На следующий день, оседлав наш ЗИЛ-157 с кунгом, поехали попытаться демонтировать зараженный ФПТ-100 и установить новый. В машине нас четверо, включая старшего офицера. Все мы одеты с иголочки – в химкостюмах и при противогазах, соответствующих нашим головам, включая физиономии – вид респектабельный. Подъехав к танку, выпустили подполковника с каким-то большим прибором для определения концентрации зарина. А сами, как положено, полюбовались на свои глаза в выданные нам зеркальца на предмет миоза, а для профилактики приняли по 100 г спирта. Первый признак наличия зарина, это миоз – сужение глазного зрачка. Человеческий глаз - самый чувствительный прибор. Когда зрачок превращается в булавочную головку – уноси ноги. Ну, а спирт – это всем известная профилактика от всего, даже от плохого настроения.

Приходит подполковник и разрешает приступить к выемке ФПТ-100, но работать надо не более 15 минут в противогазе и в резиновых перчатках, после чего необходимо покинуть машину. Механик Володя «засаживает» стакан спиртяги, напяливает противогаз и уходит на работу. Мы с подполковником садимся «слегка перекусить» и поболтать о химии. Заболтавшись, глянули на часы – ужас, прошло больше 40 минут, как Вовка залез в танк. Хватаю противогаз и к танку.

Первая мысль – жив ли он? Мне не до зарина, засовываю голову в люк. Не фига себе картинка – внутри сидит Вовка без противогаза и без перчаток, и рядом зараженный фильтр. Догадавшись, что в противогазе я, он улыбается и докладывает, что для демонтажа этого проклятого фильтра надо было вскрыть стенку, отвинтить и отсоединить в отсеке «до чёрта всякой хрени», чего в противогазе и в огромных резиновых перчатках сделать невозможно. Потом, глядя на меня выдаёт: « А ты, Михалыч, чего вырядился, как в филармонию? Снимай противогаз, подыши чистым воздухом».

Вот такие дела. Как потом выяснилось, концентрация зарина внутри танка была высокой. Он же 40 минут стоял с открытыми люками. А если учесть,что Вова отсоединил фильтр от загрязнённого воздухозаборного патрубка, то вся зараза посыпалась во внутрь.

Для Вовки же, занятому делом и принявшему стакан спирта с куском сала, эта концентрация зарина оказалась, как слону дробина – никаких последствий, кроме желания ещё «принять на грудь» для сугрева.

P.S. Оказывается в определённых условиях русскому человеку не только море по колено, но и пофигу нервно-паралитические ОВ – проверено на химполигоне в Шиханах!

9.31. Голым задом на альфа-частицы

Шестидесятые, мы на Семипалатинском полигоне. Зима.

Приехали проверять эффективность противорадиационного подбоя, установленного в танке.

Нас четверо – я, Гена Скобкин, водитель Коля Пугачев, прошедший Антарктиду, и фронтовик Дюмин.

Дня три местные специалисты оборудовали нашу машину датчиками. Их устанавливали на всех рабочих местах на уровне головы, живота и ног, а также рассовывали по всему внутреннему пространству – штук 30 или 40. Когда все было подготовлено, мы поехали «на реактор». Реакторная площадка, видимо по недомыслию, была со всех сторон окружена какими-то строениями, а для въезда был сделан узкий проход, закрытый воротами. Слава богу, что ворота оказались шириною 4 м – танк пролез. Мы встали на положенное место, включили все системы и стали ждать. По внешнему виду реактор напоминал помесь водонапорной и астрономической башен. Нам дали команду приготовиться, и я прильнул к прицелу, чтобы посмотреть, откуда нас будут облучать. Не помню, сколько времени я провёл за этим занятием, но вдруг услышал в шлемофоне голос водителя: «Михалыч, у нас Новый год что ли, ёлка зажглась – красотища!».
Я обернулся, и мать честная, все наши датчики светятся, как фонарики на новогодней ёлке! Надо спасаться. Кричу Коле, чтобы он разворачивался и немедленно уводил танк, как можно дальше от этого места. Он лихо крутанулся на месте и, выломав ворота, погнал танк в открытое поле. Отъехав на приличное расстояние, мы остановились и осмотрелись. Сбоку в 300 метров от нас неслись три автомобиля в нашем направлении. Не доехав до нас метров 200, из машин выскочили военные, и что-то начали кричать и махать руками. Решив, что нам надо еще подальше отъехать, мы отъехали. Остановились, открыли люки и смотрим - машины еле различимы. Ждём, когда подъедут. Не едут.

Принимаю гениальное решение – возвращаться к ним. Подъезжаем к машинам и идём объясняться. Я кратко докладываю подполковнику о причине нашего отступления с реакторной позиции. Он говорит, что сделали мы всё правильно, но не надо было въезжать на Альфа-поле.
- Мы вам кричали, чтобы оттуда убирались, а вы, как назло, поехали в самую середину. Теперь с вами придётся повозиться. Кстати, Дюмин, что это за вода на твоём шлемофоне?
- По обрезу люка скопился снег, в танке тепло, он подтаял. А когда я люк открыл, капли пролились на шлемофон. У нас всегда так бывает.
- Снимите шлемофон и дайте его сюда.

Дюмин снял шлемофон и подал его подполковнику. А в поле свирепствовал холодный ветер – начало декабря. Подполковник достаёт прибор, что-то замеряет на шлемофоне и без комментариев размахивается и забрасывает шлемофон метров на 15 в поле.

Я спрашиваю, сколько начирикал прибор. Ответ – 15000 полураспадов. Для меня это новые ворота, я ж привык к рентгенам в час. А тут полураспады, да ещё 15 тыщ! Мои ребята это всё слышали. Дюмина трясёт:
- Как же без шлемофона, у меня же шапки нету, я из Питера приехал в этом зимнем шлемофоне.

Подполковник подумал несколько секунд и выдал:
- Ну ладно, раз так– бери шлемофон и одевай, чего уж тут…».

Водитель Коля поднял шлемофон и передал его Дюмину:
- Теперь тебе брат ещё не хватало простудиться.

Обычно разговорчивый и контактный Дюмин обмяк и замкнулся. Но это было только начало. Подлетел войсковой кунг с медработниками, которые начали устанавливать палатку и затаскивать в неё какие-то пульверизаторы, шланги и емкости. Работали слаженно, быстро и минут через 15 приказали заходить к ним и раздеваться догола. Зимой в поле, в насквозь продуваемой палатке нас продезактивировали каким-то холоднющим раствором, выдали исподнее бельё и белые комбинезоны, запихнули в кунг и уже собрались уезжать, как я выскочил из машины.

Подбегаю к подполковнику и спрашиваю, что есть 15000 полураспадов в рентгенах. Он поморщился и сказал, что это меньше одного рентгена, затем, хлопнув меня по спине, крикнул медикам, чтоб следили за нашей температурой, вечером она должна подняться… Танк нас заставили оставить здесь, ведь он, как оказалось, прокатился по двум зараженным полям, и ему требовалась соответствующая обработка. Нас приволокли в какой-то госпиталь, разместили в отдельной палате, вкусно и обильно накормили, даже выдали по 100 грамм спирта. Всё бы хорошо, но меня мучил один вопрос – почему должна подняться температура? Похоже, это должен быть разогрев после жесткого облучения реактором. Ладно – разберёмся, а пока надо успокоить Дюмина. Меня еще в Шиханах заверили, что у этих частиц короткое излучение – «можешь постелить газетку на эти альфы и сесть на неё голым задом – ничего не будет, а вот внутрь организма их пускать не надо – окочуришься ».

Я ему в популярной форме объяснил, что такое 15000, что такое Альфа и что такое Бета. Он вроде бы успокоился.

Вечером у нас поднялась температура выше 38, но ребята решили, что это простудное и проспали до утра. На следующий день самочувствие у всех было нормальное, тем более, что нас проведали офицеры с графином спирта, а на третий день мы были выписаны на свободу. Едва добравшись до гостиницы, мужики явились в мой номер с просьбой отпустить их денька на два-три в Семипалатинск. Мы отработаем эту пару дней, отпусти. Я им говорю: «Ребята, какого чёрта, спирта тут навалом – отдыхайте»!

Но они долдонят своё… Ясность внёс Скобкин: «Надо провериться, Михалыч, чтоб душу не терзать». Делать нечего, и я их отпустил .

Через два дня они радостные и слегка поддатые явились из Семипалатинска – проверка прошла успешно, и бронетанковые души успокоились.

А причиной сквозного облучения внутри танка явилась элементарная ошибка конструкторов – элементы подбоя надо было не пристыковывать друг к другу, а располагать внахлёст, т.к. по стыкам облучение шло беспрепятственно.

Первые блины почему-то не бывают без комьев.

P.S. Справочно: на Семипалатинском ядерном полигоне проведено более 450 ядерных испытаний («РИА Новости» 2007)

9.32. Операция «Багратион-2»

Прошлый век, начало 70-х годов, «тараканьи бега», так кто-то довольно метко назвал сравнительные испытания танков Харьковского, Ленинградского и Нижнетагильского заводов. По распоряжению первого заместителя Министра Е.П. Шкурко меня направили на эти испытания в качестве представителя Министерства оборонной промышленности СССР.

Ни о каких компьютерах, мобильных телефонах, цифровых видеокамерах и фотоаппаратах, европейском ремонте, и колбасах с полным отсутствием мяса, но присутствием его запаха и вкуса, даже речи быть не могло (во завернул!).

Итак, «тараканьи бега» через Украину и Белоруссию.

Колонна из тридцати танков, огромного количества спецмашин и заводского автотранспорта растянулась на многие километры. Сотни военнослужащих и представителей заводов, КБ и институтов. Вся эта грохочущая армада, поднимая пыль, движется, обходя крупные города и вызывая тревожные чувства у населения – вдруг опять война. Наше же внимание было сосредоточено только на танках. Выявляется большое количество неисправностей, конструктивных дефектов и выхода из строя отдельных деталей, узлов и агрегатов. По этим причинам некоторые танки останавливаются для проведения ремонта. Вместе с ними останавливается необходимая техника и специалисты. После ремонта им нужно догнать ушедших вперед и встать в строй. Централизованное питание гражданских лиц и офицерского состава не предусмотрено, только солдат. Сотни людей вынуждены сами добывать пищу поодиночке или объединяясь в группы.

Что такое систематическое недоедание многие почувствовали, проходя через мелкие населённые пункты сытую Украину. В них разжиться съестным было практически невозможно. Сельские магазинчики часто оказывались закрыты, а у населения выпросить съестное было трудно. Оно нас и военную технику встречало, не выходя за калитки, и исподлобья провожая взглядами. Подменяя шофера грузовика, я, подъехав к забору, через который свешивались ветви с гроздьями спелых вишен, сорвал несколько ягодок, и получил, как говорят в Одессе, скандал. Выскочившая с какой-то тяпкой в руках старушенция покрыла меня с ног до головы многоэтажным матом.

Пришлось ответить, но не матом, а действием. Как бы разворачивая машину, сдал её немного назад, слегка ткнувшись в забор. Забор ударился по вишнёвому дереву, и большое количество спелой вишни насыпалось в кузов.

После общения со старухой всё чаще стала беспокоить мысль, как же встретит нас менее плодородная Белоруссия.

Вот про Белоруссию я вам и поведаю.

Колонна боевой техники проходит первую белорусскую деревеньку. Все жители выбегают нам навстречу, приветственно машут руками, у пожилых женщин и даже у стариков на глазах слёзы.

Пропустив танки вперёд, толпа пытается нас приостановить. Из хатёнок несут хлеб, сало, котелки с картошкой. Дед, явно бывший фронтовик, у которого вместо подколенной части ноги прикреплена самодельная деревяшка, подбегает к «газику», в котором едет Н.С. Попов, и протягивает ему бутыль с самогоном и котелок с горячей картошкой. Тот отмахивается от деда и объезжает его. Мы останавливаемся у расстроенного фронтовика, выходим из машины, обнимаем его, принимаем подарки и в ответ дарим ему новый танковый комбинезон, какие-то банки с консервами и ещё что-то. Дед плачет. Мы тоже прослезились, ведь нас встречают, как встречали почти 30 лет тому назад советских солдат, освободивших Белоруссию от фашистов.

Фантастика! Но точно так же нас встречали и в других населённых пунктах.

Перерыв в общении с жителями этой республики, население которой в борьбе с гитлеровскими оккупантами потеряло каждого третьего человека, мы устроили сами. Дело в том, что у руководителя испытаний, генерал-майора Юрия Михайловича Потапова, каким-то образом оказались карты Белоруссии начала 50-х годов с нанесёнными на них гатями и переправами, по которым в 1944 году, в ходе операции «Багратион», наши войска форсировали Пинские болота и реки.

Используя эти карты, мы нашей армадой стали блуждать по болотам, но нашли вместо гатей и переправ только сгнившие брёвна. Окончательно заблудившись, притопили в болоте десять танков Т-80. Мало того, у этих танков практически кончилось топливо, а автозаправщики ближе 500 метров к ним подойти не могли - вязли. Пришлось от заправщиков до засевших в болоте танков вручную в вёдрах таскать авиационный керосин. Всю «прелесть» этой «ручной» заправки по пояс в болоте, я и сейчас с содроганием вспоминаю. Вся процедура «заправки» заняла полдня плюс всю ночь. Затем начался процесс вычавкивания завязших в болоте «ручных заправщиков», в числе которых был и я, а уж потом спасение танков.

Приключения в Пинских болотах заняли не один день. Мы окончательно заблудились, и истребили все съестные припасы. Вопрос, чем кормить людей, встал ребром. В 9 часов утра я предложил военным план нашего спасения. Он был прост - найти местных мальчишек, т.к. лучше них никто не знает эту местность.

Командиры согласились с предложением, и мне в полное распоряжение был выдан бронетранспортёр с тремя солдатами. Поколесив по буеракам, мы неожиданно выбрались на дорогу, а т.к. карты у нас не было, поехали, куда глаза глядят.

Километров через 10 справа от дороги обнаруживаем маленькое село, и, форсировав речушку, подъезжаем к домам. Домами назвать их можно с большой натяжкой - это были вросшие в землю древние хаты - штук 10-12. Остановились. Откуда-то сбоку подбегает, очень обрадованный нашим визитом, паренёк. От него мы узнали, что этот хутор является частью какого-то колхоза, и что здесь есть молочная ферма. Жители – старики, старушки, малолетние дети и четыре девушки, одна из которых, приехала из города для работы «директором клуба». Электричества на хуторе нет, сепараторы и маслобойки - ручные. Есть несколько алюминиевых бидонов, которые наполняются молоком, сливками и маслом, а потом ставятся на дорогу. Полные бидоны забирают люди с центральной усадьбы колхоза, а вместо них ставят столько же пустых. Иногда полные бидоны стоят на дороге сутками, и их содержимое приходит в негодность.

Во время Отечественной войны немцы сюда не добрались, и колхоз работал на партизан. Рассказав эту историю, паренёк потащил нас в клуб. Клуб отличался от остальных хат только тем, что в нём был старинный патефон, две скамейки и две пластинки. На одной - «Рио Рита» и «Брызги шампанского», а что на второй - не помню. Освещался клуб керосиновой лампой, керосин же был на вес золота.

Я подозвал солдат и попросил их за неимением керосина снабдить паренька дизельным топливом. Через несколько минут ему притащили его же бидон, заполненный до верха этим топливом. Дружеский контакт был установлен, и я поднял вопрос о пропитании. Оказалось, что паренёк - лицо ответственное, бригадир. Он попросил нас присесть на скамейки и немного подождать.

Ждать пришлось не долго. Раскрылась дверь и в «клуб» робко зашли четыре девушки, подталкиваемые сзади бригадиром. Представив их нам, он опять исчез. Заинтересовавшись незавидной судьбой «директора клуба», я спросил, как ей удалось сделать такую карьеру. Оказалось, что она окончила, чуть ли не Минский институт культуры, и была направлена сюда по распределению на три года. Не успел я ей посочувствовать, как влетел бригадир и попросил нас выйти из клуба. Вышли.

Мать честная, перед клубом собралось всё население хуторка от мала до велика. На траве стояли четыре сорокалитровых бидона, а перед ними на скатёрке - хлеб, овощи и что-то завёрнутое в белые тряпочки. Отдельно были положены 5 мешков с картошкой. Мои попытки минимизировать количество «реквизированных» у населения продуктов питания, результатов не дали. С часик, пообщавшись с хуторянами и подарив им всё, что у нас было, мы тронулись в расположение танкового батальона. Ехали молча, и только подъезжая к батальону, один из солдат, глядя куда-то в сторону, сказал: «вот это люди…», выразив тремя словами всё, о чём думал каждый из нас.

Передавая продукты «заинтересованным лицам», я узнал, что всезнающие мальчишки сами нашли место нашего привала. И как потом оказалось, абсолютно точно нанесли на допотопную карту действующие дороги, ближайшие населённые пункты и даже места, где мы можем «форсировать» речки, «закатав штаны до колена».

В этот же день, попросив у ленинградцев свободный УАЗИК, я понёсся в ближайший городишко (километров за 50) в поисках приличного патефона, пластинок и иголок. Надежд на покупку не было, но желание, хоть чем-то помочь молодёжи хуторка, было. Мне повезло. Первая же женщина, которой я задал вопрос, где можно купить патефон и пластинки, с удовольствием продала за символическую для меня плату, всё, что было нужно. Мало того она ещё меня поблагодарила за то, что избавил её от «этого хлама».

Не теряя времени, я поехал на хуторок, передал директору клуба патефон, штук 30 пластинок и самое для них ценное – коробочку с иголками. Бригадиру же торжественно «от лица командования» вручил свои почти новые командирские часы чистопольского часового завода. Оказалось, что за всю свою жизнь он ни разу не держал в руках наручные часы. Через час я уже был в расположении батальона, а через два часа Операция «Багратион-2» была продолжена в направлении столицы Белоруссии.

9.33. С мешком в спецрейс

1975г. Уже не помню по какой причине, но надо было срочно лететь в Харьков. По этому поводу был заказан спецрейс с подмосковного аэродрома Чкаловский.

В VIP салоне расположились представители ЦК КПСС, СМ СССР, генералы и первый зам.министра Л.А. Воронин. Во втором салоне директора, главные конструктора, и представители главков Миноборонпрома и Минавиапрома. Через несколько минут после взлёта стюардессы принесли завтрак и соответствующую выпивку. Мой непосредственный начальник В.А. Анищенко вспомнил, что надо подписать у начальника танковых войск

А.Х. Бабаджаняна какой-то документ, прошёл в соседний салон и передал его Л.А.Воронину. Директор НИИдвигателей Лев Иванович Пугачёв, сидевший напротив меня, раскрыл блокнот и стал что-то рисовать, а остальные, подняв настроение «завтраком», включились в обсуждение чего-то очень важного. В разгар этого диспута открывается дверь и появляется Воронин:
- Володя возьми свою бумагу, Амазасп Хачатурович в плохом насторении, и я не рискнул её ему показать.
- Что случилось, Лев Алексеевич?
- На борт завезли только грузинский коньяк, а ему здоровье не позволяет.

Я быстро открываю свой дипломат, достаю армянскую трёхзвёздную заначку и передаю Воронину. Обнаружив три звезды, Лев Алексеевич берёт у Анищенко бумагу и скрывается за дверью. Минут через 15 он возвращает подписанную бумагу и передаёт мне благодарность от маршала бронетанковых войск.

Пустячок, но приятно!

Час прошёл, и мы в Харькове. Прямо на аэродроме, пообнимавшись с представителями Харьковского обкома и руководством Завода имени Малышева, мы пересаживаемся в черные «Волги», и кавалькада из 10-15 машин трогается в направлении г. Днепропетровска.

Решив все вопросы, под вечер возвращаемся обратно в Харьков.

По приглашению А.Х. Бабаджаняна я оказываюсь в машине вместе с ним и Ворониным. Возглавляем кавалькаду черных машин. Впереди нас идёт милицейская машина, расчищая путь. Дорога живописная, по обе стороны стоят женщины с корзинами и вёдрами полными помидоров, яблок, абрикосов, слив и др..

Спрашиваю Воронина, где будем ночевать, отвечает, что в Москве. Значит несёмся на аэродром. Появляется мысль, а не купить ли немножко фруктов. Всё же были на Украине – гостинцы надо бы приобрести. Прошу Льва Алексеевича сделать остановку для закупки гостинцев. Он ни в какую, мол, тоже чего надумал. Вмешивается Бабаджанян:
- Лев Алексеевич, останови машину. Дай людям возможность фруктов купить. Это нам старикам уже ничего не надо, а у них подруги, дети…

Машина чуть съезжает с шоссе и останавливается. За нею съезжают и останавливаются все машины. Я выскакиваю и машу рукой – мужики за мною! Никто из машин не выходит. Ну, и плевать. Подхожу к тёткам. Увидев покупателя, ко мне бросаются женщины с корзинами и вёдрами. Я кричу им: « бабоньки, у вас мешочка какого-нибудь не найдётся?». Одна старушка говорит, что если я возьму у неё ведро абрикосов, то она даст мне мешок. Я соглашаюсь. Появляется какой-то здоровенный мешок красного цвета, да ещё с каким-то аляповатым орнаментом ( скорее всего бывший пододеяльник). В него высыпаются абрикосы. Какая-то дама суёт мне прямо к лицу ведро с яблоками, я отступаю назад, спотыкаюсь и сажусь в корзину с помидорами. Меня поднимают, но хозяйка помидоров кричит, чтобы я их купил. Соглашаюсь. Мне валят в мешок всё подряд. Штаны сзади промокли насквозь. Кто-то отряхивает меня от налипших овощей. Представляю, как хохочут мужики в машинах. Срамотища! Расплачиваюсь. Мешок взваливают на меня.

Килограмм 50 не меньше! Какая-то добрая душа засовывает мне под локоть тряпку: «постелишь, родной, на сидение, чтобы его не пачкать». Иду к машине. Шофер, держась одной рукой за живот, другой открывает багажник. Заваливаю туда мешок и, подстелив тряпку, сажусь в машину на переднее сидение. Сзади заливаются слезами маршал с первым замом. Шофер рыдает и просит разрешения остановиться. Останавливаемся. В весёлом настроении добираемся до аэродрома.

Нам подали Як-40, небольшой, но очень уютный самолет.

Все прощаются, обнимаются, а я с мешком за спиной мимо них поднимаюсь в самолёт. Самолёт, как по заказу - в хвосте слева большие стеллажи для багажа. Сбрасываю туда мешок. Как побитая собака, забираюсь в уголок. Подлетаем к Москве. Вечер.

Подходит Воронин. Просит «парочку фруктиков». Ты, мол, был прав.

В Москву и с пустыми руками – как-то неудобно… Подвожу его к полке с мешком – берите сколько надо. Затем другой народ потянулся к моему мешку… Всех отправляю в хвост самолёта – берите ради Бога.

Самолёт приземлился в Чкаловском. Жду, когда все выйдут, чтобы взять свой проклятый мешок – тяжелый же гадина. Вышли наконец.

Подхожу к мешку, а он и на мешок то непохож – лежит какая-то мокрая тряпка с чем-то внутри… Беру – килограмма 3- 5.

Выбираюсь из самолёта. Все куда-то испарились. Вдали у ворот светятся задние фонари уезжающей машины. Бросили, забыли, как же я буду из этого Чкаловского выбираться, пешком что ли…

Иду к проходной. Вдруг с боку из темноты голос: «Юрий Михайлович, у тебя машина-то есть?». Поворачиваюсь – Игорь Фёдорович Дмитриев.
- Нет, Игорь Федорович.
- Иди сюда, поедем вместе. Тебе куда?
- На улицу Горького, где ресторан «Якорь».
- Хороший ориентир. Виктор забросит меня на Кутузовский, а потом тебя. Ладно?
- Спасибо, Игорь Фёдорович!

Вот так в жизни бывает. Сослуживцы и начальники – забыли, а крупный работник ЦК КПСС, которому министры низко кланяются, позаботился и не в первый раз. Если уж человек хороший, он и в ЦК КПСС – хороший. Таких бы побольше! К сожалению, в «моей практике» такие люди встречались не часто.

Да, мешок я принёс домой, а когда эту мокрую тряпку размотали, там оказалась каша из помидоров и абрикосов – вот тебе и гостинец с Украины…

9.34. Товарищ заместитель генерала

Году этак в 1976-м выезжаем большой делегацией в Ленинград на «Кировский завод». Возглавляют делегацию И.Ф.Дмитриев и Л.А. Воронин. В состав входят директора институтов и работники министерств. Прилетаем вечером и размещаемся в гостинице «Ленинград». Когда очередь к администратору доходит до меня, оказывается, что в заявке моя фамилия отсутствует. Поздно. Тащиться на Поклонную гору к родителям не хочется. Стою в раздумье. И.Ф. Дмитриев спрашивает, что случилось. Объясняю.

Он подходит к администратору и просит поселить меня в его люкс.

Вопрос решён, я поселен. Неудобно как-то, не по рангу, да ещё в номере представителя ЦК КПСС. Располагаюсь на диване - отлично!
Утром Игорь Фёдорович меня будит и приглашает на завтрак в буфет. По дороге он мне говорит, что часто здесь останавливается, поэтому буфетчицы его знают и обслуживают вне очереди. Действительно, увидев Дмитриева, буфетчица кричит:
- Здравствуйте, Игорь Фёдорович, что кушать будете?
- Здравствуй, Олечка, как всегда. А тебе что заказать?
- Как и Вам – «как всегда»…
- Ну, и правильно. Олечка, ему то же, что и мне. Пойдём в тот уголок и позавтракаем.
Завтрак состоял из 100г коньяка и одного сырого яйца.
- Ты не так завтракаешь?
- Нет, так пока не пробовал.
-Значит так, делай, как я: выпиваешь, затем расковыриваешь сверху яйцо, солишь и выпиваешь. Быстро и калорийно...

Через 5 минут мы уже были в вестибюле. Подходит Воронин. Спрашивает у Дмитриева, какие планы. Тот отвечает: «мы сейчас с Юрием Михайловичем отметимся в Обкоме, а потом приедем на завод. Так что вы там начинайте, а мы через часик подъедем. Воронин разводит руками и говорит: «Слушаюсь!.. »

После обкома едем на «Кировский завод». По дороге мучает мысль, что если так питаться, то вылечу в трубу – суточных не хватит. Но внезапно Дмитриева срочно вызывают в Москву, и я остаюсь в оплаченном им двухкомнатном люксе. Мало того, оказывается Воронин несколько дней назад дал согласие на включение меня в МВК по танку Т-80 заместителем председателя этой комиссии. Председателем назначен генерал Павел Иванович Баженов. Переночевав в люксе, выхожу утром в вестибюль и встречаю опять двух своих начальников - зам. министра Воронина и генерала Баженова. Воронин, улыбаясь, говорит: «Ну, и кого ты сегодня выбираешь – меня или Павла Ивановича?

- Лев Алексеевич, сами посудите, кем лучше быть – помощником у заместителя… или заместителем у генерала? По-моему «заместитель» звучит солиднее, чем «помощник заместителя».
- Ладно-ладно, приедешь в Москву, я с тобой разберусь!

Шутники из ГБТУ Минобороны долго ещё называли меня заместителем генерала. Они даже ритуал придумали. Когда я к ним приезжал, старший по чину подавал команду:
– Товарищи офицеры!
Все вскакивали. И старший обращался ко мне:
- Товарищ заместитель генерала, …

9.35. У нас спёрли самолёт!

Для рассмотрения вопросов, связанных с испытаниями танков Т-80 в районе посёлка Тоцкое Оренбургской области были заказаны два специальных авиарейса. Один на Ту-134 до Куйбышева, а второй от Куйбышева до Тоцкого самолётом, способным приземлиться на полевом аэродроме. Состав делегации был серьёзный: представители ЦК КПСС, Совета Министров, Министерства обороны, Минавиапрома. и отраслевых институтов в ранге директоров. Миноборонпром представлял первый заместитель Министра Лев Алексеевич Воронин, который прихватил с собой меня грешного. Всего человек 12. До Куйбышева мы долетели в комфорте и приземлились в прекрасном настроении. Заместитель начальника Оборонного отдела ЦК КПСС Игорь Фёдорович Дмитриев направился к диспетчеру « за самолётом», а остальные сконцентрировались в депутатском зале. Вскоре возвратился весьма рассерженный Игорь Федорович – « у нас спёрли самолёт! Диспетчеры, будь они…, перепутали нас с какой-то гуманитарной делегацией из ЦК и отдали его им! Вы тут отдыхайте, а я пошёл звонить Министру гражданской авиации». Минут через 20 последовала реакция Министра – к нам поочереди стали прибегать какие-то чины, извиняться и клясться, что вопрос решается, и самолёт вот-вот будет. Последней появилась солидная женщина в аэрофлотовской форме и пригласила нас пройти к самолёту. Идём, впереди наш предводитель с Л.А.Ворониным и двумя генералами, а за ними метрах в 15 все остальные. Женщина подводит нас к… Я до сих пор не очень разбираюсь в самолётах, а тогда вообще не интересовался. Перед нами что-то похожее на «Дуглас» времён войны, а может быть это был Ли-2, короче допотопное чудо 40-х или начала 50-х годов. Внешний вид, мягко говоря, бывалый. С правой стороны фюзеляжа открытая дверь, из которой солдат выбрасывал ящики явно из-под водки.

К проёму двери прикреплена вертикальная железная лестница, по которой «партийно-правительственной делегации» предстояло вскарабкаться на борт этого лайнера. Я представил себе, как тяжко должно быть на этой «лесенке» нашему Л.А. Воронину и не менее тучным генералам Ю.А. Рябову и В.П. Дикому. Мысли о предстоящих трудностях в жизни перечисленных товарищей прервал разговор откуда-то взявшегося капитана ВВС с солдатом, выбрасывающим из самолёта ящики:
- ты чего там делаешь?!
- ящики выбрасываю.
- они твои?!
- нет.
- так какого черта?!

В дискуссию вмешалась наша командирша и кое-как утихомирила разбушевавшегося капитана. Первый акт этого спектакля закончился, и практически без перерыва начался второй. На этот раз наши высокопоставленные товарищи, взяв в окружение командиршу, стали высказывать ей всяческие претензии по поводу предстоящего «спецрейса» на «этом допотопии». Сплюнув и закурив, капитан пошел осматривать самолёт, я двинулся за ним.

Когда же мы, сделав круг, подошли к месту старта, я понял, что командирша победила, т.к. генерал В.П.Дикий уже карабкался по лестнице.

Чтобы по-хамски не глазеть на мучения очень уважаемого мною человека, я закурил и присоединился к капитану, пребывавшему в весьма мрачном настроении. Он, как личность, меня заинтересовал. Судя по орденским планкам, капитан был награждён тремя орденами Боевого Красного Знамени, двумя Красной Звезды, орденом Отечественной войны и многими медалями, т.е. мужик прошел огонь и воду, а медные трубы проехали мимо. Китель бывалый, двухдневная щетина, возраст неопределённый, но больше 45, вчера наверняка очень много «принял». Нам же с ним лететь, вернее ему с нами. Невольно задумаешься, чем все это может кончиться, особенно если в этой жизни он разочаровался.

Соображаю дальше – всего вероятнее, его, боевого лётчика не оценили и затёрли должностные лица. Теперь же можно себе представить, как он на конечном участке своей жизненной траектории относиться к генералам и вообще к большим руководителям.

Можно конечно им воздать за всё, сделав так, чтобы его вспоминали долгие годы по фамилии, имени и отчеству – грохнуть об землю самолёт с этой делегацией – и все дела!

Подошла моя очередь, и я полез в самолет. Внутреннее убранство самолёта оказалось намного хуже, чем его внешний вид.

В хвостовой части осталось несколько не выброшенных солдатом ящиков, а в средней части фюзеляжа до кабины лётчика кроме старинного продавленного дивана с выпирающими пружинами, нескольких замызганных стульев, каких-то листов грязной фанеры, абсолютно ничего, напоминающего пассажирский самолёт, не было. Вся «мебель» была уже занята. На диванчике каким-то чудом умудрились поместиться Дмитриев, Воронин и два генерала, остальные расхватали стулья. Меня приютил на краешке доставшегося ему стула Владимир Петрович Николаенко, работник ВПК СМ СССР. Ну, вроде бы полный комплект, можно лететь.

Самое интересное, что экипаж самолёта состоял из одного человека - капитана с боевым прошлым. Ни второго пилота, ни штурмана, ни хотя бы одной стюардессы, не говоря уже о мягких креслах, обеда с коньяком и прочего в этом спецрейсе не было.

Наш лётчик, а отделяла его спину от нас узкая прозрачная плексигласовая перегородочка, несколько минут с задумчивым видом рассматривал какие-то рукоятки и кнопочки, чем вызвал недовольство Льва Алексеевича Воронина, сидевшего на краешке дивана у самой перегородки. « Командир, ты летать-то на этом сундуке умеешь?».

Командир слегка повернул голову в сторону Воронина:
- Если ты умеешь, лети сам.
- Как вы смеете, товарищ капитан, таким тоном разговаривать с первым заместителем министра оборонной промышленности, - не выдержав, закричал начальник НТК ГБТУ генерал В.П.Дикий.

Капитан вторично и ровно на столько же повернув голову, сказал «Ааа…» и стал выруливать самолёт на взлётную полосу для попытки взлететь. Попытки было две. После первой мы кое-как остановились в конце полосы, развернулись и благополучно вернулись назад. А после второй каким-то образом умудрились взлететь и на бреющем полёте поскребли на восток.

Самолёт трясло, как телегу, диван с пассажирами старался переместиться в центр «салона», стулья с их обладателями прыгали и тоже куда-то стремились. Я встал, и ухватился за стойку плексигласового ограждения кресла второго пилота, дав возможность Владимиру Петровичу самому выбирать маршрут его стула.

Л.А. Воронин жестом руки подозвал меня к себе:
- Юр, постарайся сесть на место второго пилота и отвлеки этого летуна от дурных мыслей, действуй!

Я понял, что предположения о возможном поведении лётчика у нас с Львом Алексеевичем совпадают. Иду действовать. Наклоняюсь к лётчику и прошу разрешения посидеть в соседнем кресле. В ответ: « Валяй»! Сажусь - блаженство!

Смотрю на допотопный высотомер – 75, 100, 120, 90 метров… Пытаюсь жестами задать вопрос, почему трясёт. Он показывает пальцем в сторону лежащего у меня в ногах шлемофона и надевает свой. Ура! Налаживается контакт. Объясняет, что на малых высотах самолет копирует рельеф местности – как телега, а летим низко потому, что моторы «не тянут». Задаёт вопрос о пассажирах - кто такие? Я в мягкой форме стараюсь дать самую лучшую характеристику каждому. Вкратце и скромно рассказываю о себе. Оказывается, он родился в г. Луга, значит мы почти земляки. Слово за слово, разболтались. Летим прямо над железнодорожными путями. Впереди маячит какой-то город, облетаем его справа. Спрашиваю, что за город? Отвечает – Бузулук, и тут же:
- Я в суматохе забыл спросить точное место, куда вам надо.

Не фига себе – забыл! Говорю, что в воинскую часть рядом с посёлком Тоцкое. Если бы я ему сказал, что это место, где в 1954 году сбросили атомную бомбу, а Г.К. Жуков заставил войска в тот же день воевать на месте взрыва, он бы туда долетел с закрытыми глазами, но я забыл об этом сказать. Продолжаем разговор:
- Ты в этом Тоцком был?
- Был.
- Дорогу знаешь?
- Знаю, что из Бузулука мы ехали 10-15 км по дороге на юг до развилки и повернули влево на Оренбург, затем километров 40-50 и ещё раз налево, а там в нескольких минутах Тоцкое.
- Эта что ли развилка?
- Наверно эта…

Поворачиваем «телегу» налево. Летим. Чувствую себя паршиво. Заведу эту компанию куда-нибудь не туда – со мною поступят, как с Иваном Сусаниным. В голову лезет всякая чертовщина, вспоминаю про атомный взрыв. Говорю об этом лётчику, он даже заулыбался. Кричит мне, что знает это место, что там есть воинская часть, «хреновый полевой аэродром» и что нам минут 15 лёта.

Летим, чуть не задевая верхушек деревьев. Одного из генералов вытошнило от тряски, вентиляции нет, дышать противно. И вдруг деревья под нами исчезают, и впереди огромное поле. По левому краю поля маленькие машинки.
- Вас что ли встречают газики?
- Наверно…
- Тогда садимся.

Мы без захода на посадку просто снижаемся, касаемся земли, даём «козла», затем второго. Диван и стулья встречаются на середине фюзеляжа, куча мала. Приехали! К нам бегут военные. Обладатели дивана и стульев, проклиная всё на свете, выбираются из самолёта. Я спускаюсь последним. Между шасси на траве вниз лицом лежит лётчик, подхожу к нему, спрашиваю:
- Плохо?
- Паршиво.
- Чем помочь?
- Пить будете?
- Наверняка. Принести грамулю?
- Будь другом.
- Будет сделано.

Присоединяюсь к своим. Галдёшь! Одни вспоминают, как они летели и приземлялись. Другие, как увидели над лесом самолёт, за которым тянулся шлейф дыма и как он лихо уселся на поле.

После работы в воинской части, мы были приглашены командованием на «дружескую встречу», откуда я, прихватив бутылку и закусь для лётчика, за полчаса до окончания «встречи», был доставлен на лётное поле к самолёту. Капитан лежал в той же позе, в какой я его оставил уезжая. Прошло минут 10, и он весёлый и жизнерадостный полез в кабину готовить машину к отлёту. Стопроцентной уверенности в том, что наша компания согласится лететь на этом самолёте в Куйбышев, у меня не было. Неужели придётся ночевать в этой дыре в ожидании прилёта другого самолёта. Мои опасения развеялись через 30 минут, когда подъехали разгорячённые и решительно настроенные члены нашей делегации. Перецеловавшись с командованием воинской части, как тогда было принято, взлетели с первой попытки.

Полёт проходил без тряски и на приличной высоте, так что мы без приключений приземлились в Куйбышеве.

Перед тем, как пересесть в предоставленный нам лайнер, все высокопоставленные члены нашей делегации сердечно пообнимали капитана-лётчика и наговорили ему кучу добрых слов.

Игорь Фёдорович Дмитриев, прощаясь с капитаном, записал его «координаты», и как я потом узнал - жизнь, моего обретённого в полёте друга, кардинально улучшилась.

Дело прошлое, но на такой развалине мог летать и приземляться в чистом поле только лётчик асс, прошедший с боями не одну войну..

9.36. Перестань трясти, играть мешаешь..

Летим в Ленинград. Самолёт из правительственного отряда. Как всегда два салона. После традиционного «перекуса» с коньяком до Питера остаётся каких-нибудь 40 минут.

Амазасп Хачатурович Бабаджанян приглашает Льва Алексеевича Воронина сыграть в шахматы. Тому ничего не остаётся, как вздохнуть и обречённо сесть напротив маршала. Нас обычно человек 10-12, но все как один утверждают, что в шахматы играть не умеют, поэтому постоянным «соперником» Бабаджаняна оказывается Воронин.

Я до сих пор так и не знаю хорошо или не очень умел играть Лев Алексеевич, но он постоянно проигрывал. В этот раз, неважно себя чувствуя, он быстро проиграл.

И попросив прощения у маршала, усадил меня на своё место. Я было заортачился, но он присёк мои доводы: « Я видел в Харькове, как ты с Пыжонковым играл, поэтому не придуривайся». Пришлось играть. Раз у Бабаджаняна появился новый соперник – это заинтересовало остальных, - «не умеющих играть в шахматы». Ну, а раз появились болельщики, значит я решил играть ответственно. Только мы успели сделать по паре ходов, как самолёт вошёл в облачность, и началась тряска. Шахматные фигуры стали ездить по доске, и это было не очень приятно. Маршал потребовал привести к нему лётчика. Лётчик прибыл мгновенно, как-будто он только этого и ждал.
- Послушай командир, чего ты нам организовал такую тряску. Играть мешаешь. Прошу тебя, перестань трясти пожалуйста.

Командир сказал, слушаюсь, товарищ маршал, разрешите идти, и ушёл.

Буквально через полминуты тряска прекратилась, хотя из облачности мы не вылезли.

Игра затянулась. Но толи маршал привык играть с Ворониным и расслабился, толи я установил личный рекорд по сообразительности, но буквально за 10 минут до приземления, я выиграл. Бабаджанян был расстроен и потребовал реванша. Обернувшись я увидел суровое лицо Льва Алексеевича, и понял, что «был неправ».

С радостью, пытаясь исправить ошибку, соглашаюсь на реванш. Играем. Я стараюсь делать не очень правильные ходы, но маршал заставляет меня перехаживать. Оказывается и здесь я обижаю его. Он играет блестяще. Я явно проигрываю. Самолет приземлился.

В иллюминатор видно, что нас встречает генералитет, обкомовцы и руководство предприятий, т.к. в самолёте кроме Бабаджаняна и Воронина находятся крупные работники ЦК и Совмина. Нам предлагают выходить, но маршал непреклонен – доиграем, тогда выйдем. Все вышли, жмут встречающим руки, обнимаются, а мы играем…

Я делаю попытку сдаться. Доказываю маршалу, что положение моё безнадёжно, но нет.

- Играй, играй, ты обязательно чего-нибудь придумаешь.
- Амазасп Хачатурович, вы же не новичок, видите, что мне хана.
- Играй, наверняка есть выход.
- Давайте повернём доску, и я буду играть вашими фигурами…Выхода нет.
- Своими фигурами я тебе проиграл. Играй своими.

Идиотская ситуация. К нам несколько раз поднимались наши коллеги по рейсу, но маршал был непреклонен. Я пытался ускорить свой проигрыш, но он требовал, чтобы я перехаживал. Появляется Воронин, уговаривает прекратить, но Бабаджанян советует ему и остальным ехать на завод, мол там встретимся.
- А сейчас не мешайте, видите какая серьёзная игра!

Поглядываю в иллюминатор – гражданских не видно, остались одни военные.

Докладываю обстановку маршалу.
- Как кататься на самолёте и пить коньяк, так они с тобою. А как ты в беде, так все разбежались. Гражданские – есть гражданские, всегда предадут в тяжёлую минуту.

Шах! Ещё шах и извини – мат. Молодец – хорошо играешь. Тебе надо быть заместителем министра, а не Воронину – он совсем играть в шахматы не умеет. А то, что проиграл, не расстраивайся, в следующий раз может быть повезёт.

Пожав друг другу руки, мы пошли благодарить лётчиков и обниматься с военными.

9.37. Министр министру – рознь

Противно вспоминать, как вёл себя с подчинёнными П.В.Финогенов, сменивший на посту скоропостижно скончавшегося министра Сергея Алексеевича Зверева. Даже когда ему доверяли вручать правительственные награды, он превращал это в мерзкий спектакль одного актёра. Об этом я когда-нибудь решусь написать. Хотя имеется достаточно примеров, как пустой по своей сути человек две трети своей жизни выслуживается и лицедействует, чтобы дорваться до власти, а уж когда дорвётся …

Совсем другим человеком был Сергей Алексеевич Зверев.

Тот же зал коллегии, торжественная обстановка, все в прекрасном настроении. На трибуне секретарь парткома со списками награждаемых орденами, медалями, почетными грамотами и др. Зал заполнен до отказа.

Входит Министр. Все встают. Встают не по команде, а из уважения к человеку, много сделавшему для развития отрасли, и проявляющему постоянную заботу о сотрудниках. Будучи уже в серьёзном возрасте, он традиционно накануне Нового года обходил всё Министерство, а это огромное здание. Заходил в каждую комнату, здоровался и тепло поздравлял с Новым годом. А нас у него было 1200 человек!

Каждый мог сказать, что он лично знаком с Министром.

Итак, о награждении. Сергей Алексеевич останавливается рядом с трибуной и произносит «вступительную речь», после чего секретарь парткома начинает вызывать награждаемых.

Мы, первые по списку, впятером сидим кучкой. Первый – пошёл. Второй, третий, меня пропускают, пятый… Ребята начинают «гудеть», но объявляющий, не поднимая головы, вызывает и вызывает. Зверев сердечно поздравляет каждого и вручает ему красную коробочку с наградой. На столике для орденов осталась одна орденская коробочка, а зачитывается первая и последующие фамилии «медалистов». По залу начинается фырканье от сдерживаемого смеха. Подающая коробочки секретарь пытается знаками показать «глашатому» на красную коробочку, одиноко лежащую на столе. Бесполезно. Раздают грамоты, значки победителей соцсоревнования. И здесь секретарь не выдерживает, и нарушая этикет, подбегает к Министру с моей коробкой, что-то ему говорит, затем ищет меня глазами в зале, находит и показывает Министру. Зал взрывается смехом. Хохочу и я.

Сергей Алексеевич кричит мне, чтобы я спускался, идёт навстречу, громко на весь зал извиняется за происшедшее. Поздравляет и вручает коробочку и удостоверение. В связи с тем, что я оказываюсь последним награждённым, он, не отпуская меня, благодарит всех присутствующих и приглашает подняться в зал, чтобы коллективно сфотографироваться. Вдвоём, о чем-то говоря, идём в зал. Там расставлены стулья и скамейки, чтобы сфотографироваться в «три этажа».

Три этажа построены, фотограф чего-то возится с студийной фотокамерой. Ждём. Вдруг в зал вбегает Слава Крылов из нашего Главка. Очумелыми глазами разыскивает меня, находит, и , не замечая Министра, кричит на весь зал:
- Михалыч, тебя Шкурко разыскивает. Беги скорее.

Я обращаясь к Министру, прошу отпустить меня к его 1-му заместителю Е.П. Шкурко.

Он:
- Это в конце концов когда-нибудь кончится?. Дайте человеку хоть спокойно сфотографироваться. Сперва с орденом волынили, потом Шкурко. Идите и передайте Евгению Павловичу, что мы с Михалычем фотографируемся, нам сейчас некогда заниматься делами.

Славка, узрев Министра, обалдел, и что-то бормоча выкатился из зала.

Через неделю приносят маленькую фотографию, на которой Министр С.А. Зверев вручает мне красную коробочку. Оказывается, фотограф запорол все фото, и это единственная, которая получилась.

Так за мои «страдания» и «переживания» судьба вознаградила меня этой фотографией, которую я и прилагаю.

9.38. Танки и… голубые унитазы

1979 г. Вызывает 1-ый зам.министра Л.А. Воронин:
- Звонил И.Ф. Дмитриев. Как по твоим каналам дела в Питере?
- Полный завал, остаётся меньше недели, башни отдельно, корпуса отдельно.
- А мне только что звонил Муранов и клялся, что план будет.
-Врёт, у меня достоверные данные.
- Езжай в Питер, лично убедись. И послезавтра доложи.

Не предупреждая никого о своём приезде, выезжаю на «Кировский завод». Танкосборочный цех слева за проходной, иду туда. В цехе тишина, отдельные фигуры неспеша передвигаются, встречаю знакомых. Всё же 11 лет проработали вместе, обнимаемся. Спрашиваю, как дела. Говорят, пойдем, увидишь. Действительно, все в развале. Башни полусобраны, корпуса без двигателей и без бортовых коробок. Звоню директору завода Б.А. Муранову, кстати, выпускнику Военмеха:
- Борис Александрович, приветствует Мироненко, надо встретится.
- Юрий Михайлович, ты здесь?
- Здесь.
- Понимаешь, я сейчас очень занят. Давай в 15.00.
- Хорошо. Если раньше освободишься позвони Попову, я буду у него в КБ.
- Договорились.

Иду в КБ-3 к Попову. Там меня встречают, как родного – во-первых бывший сослуживец, во-вторых министерский куратор. Попова нет, поселяюсь у Владимира Ивановича Миронова, его первого зама, человек он замечательный, прекрасный специалист, хлебосольный товарищ. Через пару минут появляется ещё один мой друг Евгений Евгеньевич Зданчук – начальник 1-го отдела. Лучшей компании не сыскать.

15 часов. Звоню Муранову. Трубку берёт кто-то и сообщает, что директор проводит серьёзное совещание и просит мне передать, чтобы я позвонил в конце рабочего дня. Наверное, директор спохватился и занялся производством танков. Не буду ему мешать, позвоню в конце дня. Конец декабря, конец года. Как он вывернется с планом, ведь полный провал?

Звоню – опять занят. Звоню в 20.00 – занят. Чёрт возьми! Иду к нему в заводоуправление. Вхожу в кабинет. У большого стола человек шесть склонились над какими-то чертежами и большими фотографиями.

Моё присутствие никто из них не ощутил, идёт горячее обсуждение какой-то… сантехники. Стою в сторонке слушаю. Оказывается обсуждают насыщение пансионата «Белые ночи» современной сантехникой, особо остро встал вопрос – какого цвета устанавливать унитазы в люксах. Одни предлагают розового цвета, другие голубого.

В кабинет входит парторг завода Станислав Павлович Чернов, дискуссия прерывается и все оборачиваются. Замечают меня. Муранов:
- Юрий Михайлович, извини, дел по горло, давай завтра встретимся утречком.
- Утром я уже буду в Москве с докладом Воронину по вашим танкам.
- С танками всё в порядке, сделаем. У нас трёхсменная работа.
- Борис Александрович, у меня есть предложение. Прервитесь буквально на 10-15 минут, сборочный цех рядом, на машине 2 минуты. Зайдём, посмотрим. А потом я в Москву, а вы продолжите совещание.

Муранов ни в какую. С.П. Чернов, поддерживая меня, просит Муранова отвлечься на 10 минут. Тот нехотя соглашается. Подъезжаем к цеху, входим – пустота. Цех огромный, вдалеке рабочий что-то точит. Проходим мимо пустых корпусов и башен. Я знакомлю директора с техпроцесом сборки. Доказываю, что ранее 10 января будущего года план не выполнить. Судя по выражению лица понимаю, что до него наконец-то «дошло».
- Юрий Михайлович, мне же докладывали, что всё нормально.
- Борис Александрович, в этой жизни можно верить или проверенным друзьям или своим глазам. Рад, что ты наконец понял, а я двигаюсь в сторону вокзала. Ну, будь здоров…

В Москве, захожу к Воронину. У него сидят наши кадровики.
- Приехал? Рассказывай, как дела?
- Мне кажется, что с унитазами они разобрались.
- С какими унитазами!?
- С розовыми и голубыми. В люксы будут ставить голубые.
- Ты чего несёшь?

Пришлось кратко пересказать ему то, что я вам здесь рассказывал.

Годовой план «Кировского завода» пришлось выполнять мне и Льву Алексеевичу Воронину. Оставшиеся несколько дней до Нового года я носился по Москве с решением об «уточнении сроков» сдачи танков (слово «корректировка» звучит некрасиво), в связи с «возникшими очень важными» обстоятельствами. Обосновывал, уговаривал, клялся и выцарапывал «визы» в Минобороны, Госплане, ВПК и др., где не получалось, привлекал главный калибр – Льва Алексеевича Воронина.

В конце концов – мы выполнили план Ленинградского «Кировского завода»!

P. S. В 1982 году я впервые в жизни решил культурно отдохнуть и поехал в пансионат «Белые ночи», что под Дагомысом. Мне был предоставлен люкс, а в нём…, вы не поверите – голубой унитаз! В течение 20 дней я многократно вспоминал Бориса Александровича самыми тёплыми словами. И чтобы ни говорили военные - унитаз, да если он ещё голубой, намного ближе и роднее нам, гражданским лицам, чем грязно-зелёный железный танк.

9.39. Встреча в ЦК ВЛКСМ

1979 год. Получаю новое назначение – возглавить делегацию работников оборонной промышленности на встрече в ЦК ВЛКСМ с лучшими представителями войсковых соединений бронетанковых войск. Повод – День Танкиста.

Делегация состояла из двух ветеранов Великой отечественной войны М.Д. Козина и В.А.Колесова из Ленинграда, Героя Соц. Труда В.А.Петрова из Харькова, бригадира комсомольско-молодёжной бригады А.Я.Зинченко из г.Н.Тагил, зам.главного конструктора Лауреата Госпремии В.И.Миронова и меня, успевшего к тому времени тоже кое-чем «обзавестись». Все, как один обязаны были надеть правительственные награды, вести себя достойно, соблюдая меру в употреблении спиртных напитков. Через три часа после получения последнего напутствия мы уже сидели в ЦК ВЛКСМ за столом президиума. Мне повезло – я оказался в середине между Михаилом Дмитриевичем Козиным бывшим парторгом ЦК ВКПб (слева) и…. дважды Героем Советского Союза легендарным генералом армии Давидом Абрамовичем Драгунским (справа). Мало того, рядом с Драгунским расположился огромный человечище Герой Союза и генерал армии Андрей Лаврентьевич Гетман. Секретари ЦК ВЛКСМ заняли правую часть стола, левую все остальные. Зал был большой и полностью заполненный молодыми солдатами и офицерами, которые не сводили глаз с нашего «президиума». В связи с тем, что на «обкатку» и знакомство нам было выделено, неизвестно по какой причине, достаточно приличное время – мы этим и занялись. Генералы, Козин и секретари ЦК чувствовали себя в президиуме, как дома, сказывалась привычка. М.Д. Козин, с которым мы были знакомы много лет, поняв, что я не совсем в своей тарелке, стал представлять меня и знакомить с Драгунским и Гетманом. Оба генерала оказались приятными собеседниками. Наше милое общение прервал мой орден Трудового Красного Знамени. Его жесткая и упругая булавка решила отстегнуться. Ордену ничего не оставалось, как с грохотом удариться об стол и поскакать к его краю. Давид Абрамович, среагировав раньше меня, «погнался» за ним и беглец был пойман. Зал оживился. Я, чтобы не утруждать себя возвращением ордена на положенное место, решил засунуть его в карман, но не тут-то было. Генерал Драгунский решил собсвенноручно пришпандорить его ко мне. Развернув меня в свою сторону он бесцеремонно приподнялся, и наклонившись стал цеплять упрямую булавку к пиджаку. Мне ничего не оставалось, как в упор заняться разглядыванием его орденов. Касаясь их буквально носом, я с удовольствием рассматривал золотые звёзды, ордена Ленина, Суворова и др. Но всё в жизни когда-то заканчивается. Орден был прикреплён и из зала раздались аплодисменты и смех. Напряжение испарилось, воцарилась какая-то домашняя обстановка и улыбающийся первый секретарь ЦК ВЛКСМ направился к трибуне.

Драгунский наклонился ко мне:
- Видишь, как мы с тобою всем подняли настроение, а ты его хотел засунуть в карман.
- Для этого надо иметь боевой опыт командования войсками , Давид Абрамович.
- Лучше бы никогда не было повода для получения такого опыта…

Пока секретарь ЦК провозглашал свой доклад. Давид Абрамович стал распрашивать меня о работах по созданию новых танков. Многих танкостроителей он знал, да и я много читал и слышал о нём, как о танкисте с большой буквы, так что было о чём поговорить. Секретаря ЦК сменил генерал армии А.Л. Гетман. Как он умудрился поместиться в трибуне, рассчитаной на поджарых комсомольцев – один Бог знает. А мы продолжаем болтать. Вдруг Драгунский прерывает наш разговор:
- Извини, но Андрюша несёт какую-то чушь. Оказывается не мои ребята освобождали Прагу, а он.. Слушай, слушай!

Настроение Драгунского передалось мне. А Гетман, не упомянув ни об одном боевом эпизоде, рассказывал, как чехи встречали в Праге наши войска.

После Гетмана выступил Драгунский. Зал с замиранием сердца слушал его рассказ, как обессиленные бойцы в боях за взятие Берлина на искалеченных и практически выработавших ресурс танках с боями дошли до Судетских предгорий, как теряя людей и технику, через завалы и минные поля, преодолевая сопротивление окопавшихся немцев, поднимались на кручи Рудных гор. Как плечами толкали сползающие вниз танки и на руках тащили артиллерию, преодолевая последний хребет… Назревал скандал. Вскакивает М.Д. Козин и подходит к Первому секретарю.

О чём-то говорят. Козин возвращается. Спрашиваю:
- Михал Дмитрич, у Вас родилась мысль, как спасти положение?
- Юра, я предложил секретарю объявить награждение солдат и офицеров, грамоты и значки поделить пополам и выдать Драгунскому и Гетману. Одну пачку и кучку положить на левую часть стола со списком и поставить там Гетмана, а другую на правый край и Драгунского туда же. Работы у них будет много и они остынут.

А помирим их в кабинете Первого за коньяком. Он согласился. И хотя коньяк не был предусмотрен, он дал команду его организовать.
- Вы гений, Михал Дмитрич.
- Ещё бы, ведь я же предусмотрел и наше с тобой участие…

Предложение Козина сработало. Зал разделился на две части, а части потянулись к генералам за наградами. По предложению Первого секретаря мы тоже «разделились на две части». Я с Колесовым и Зинченко – к Драгунскому, а Козин с Мироновым и Петровым – к Гетману. Молодые ребята окружили нас и завалили вопросами, ведь все они служили на созданной нами БТ-технике. Разговор получился. Некоторые из них после службы были приняты на наши заводы в Ленинграде, Харькове, Н.Тагиле и в Омске. В 80-ые годы будучи в командировке в Омске я встретил двоих, вернее они меня узнали и подошли. Было очень приятно с ними встретиться.

Завершающая часть праздника в ЦК ВЛКСМ ознаменовалась награждением нас. Всем приглашенным в президиум были вручены одинаковые грамоты с соответствующими нагрудными знаками и дополнительно совершенно разные комсомольские значки. Когда открыли коробочки, то некоторые остались недовольны, что у соседа значок оказался «красивши». Первый, кто восхитился моим значком в виде «геройской звезды» только маленькой, был Давид Абрамович. И я, не колеблясь, вручил его дважды Герою. Его же значок тут же «ухватил» Козин и поменял на другой. В результате я остался без значка о чём совершенно не жалею.

Окончательно результаты празднования Дня Танкиста были «подведены» сперва в кабинете Первого секретаря ЦК ВЛКСМ, а затем в Краснознамённом зале ЦДСА имени М.В.Фрунзе, где и помирились генералы армий Д.А.Драгунский и А.Л.Гетман.

9.40. Ампир и сёмга

Для оперативного решения всех вопросов, возникших в процессе испытаний танков в Забайкалье и на Дальнем Востоке, по указанию Министра обороны СССР Д.Ф. Устинова в район г. Завитинск была направлена специальная бригада. В её состав вошли представители промышленности, ГБТУ и ГРАУ. Осуществлять коллегиальное руководство бригадой, было поручено мне и полковнику Виктору Николаевичу Кузьмину.

Наше прибытие в место базирования танков совпало с трагедией. Мы прибыли в 8.00 утра, а за 5 часов до нашего прибытия сгорели в палатке пять солдат. Дело в том, что руководителю испытаний генералу Корниенко было приказано срочно перебазировать 30 танков, инженерную технику, транспорт и личный состав численностью более 400 человек из под Читы в военный городок Зуц под Завитинском. На раздумье и проверку нового места расквартирования времени дано не было. Огромный эшелон с техникой и людьми был разгружен практически в чистом поле. Температура воздуха – минус 43 С. Ночь. Генерал принимает единственное решение - силой оккупировать гостиницу авиаполка, расположенного в двух километрах от места разгрузки, а также свободные помещения этого полка для размещения представителей промышленности и офицеров. Для солдат в поле были поставлены отапливаемые зимние палатки. В одной из них, когда все спали, дежурный солдат, добавив мокрых дров, плеснул в печку бензин… ЧП!

Генералу не позавидуешь: жёсткие сроки испытаний, установленные Министром обороны, мороз, люди, техника, гибель солдат, незаконная «оккупация» авиаполка тяжёлых бомбардировщиков и необходимость перебазирования в какой-то Зуц. Я предложил генералу помощь – на его бронетранспортёре поехать в Зуц, осмотреть место новой дислокации и договориться с начальством этого Зуца обо всём необходимом. Несколько часов искали и еле нашли окаянный Зуц. Там кроме размороженных с выбитыми стёклами трёх казарм, пары домиков типа «хата», капитана и нескольких солдат ничего для приёма нашей техники и людей не было. Разворачиваемся и к генералу.

В дороге у меня созрела мысль, чтобы спасти людей, технику и генерала надо срочно связаться с Москвой. В полку закрытой связи с Москвой для нас нет, надо ехать в Завитинск или в Благовещенск. Сообщаю генералу Корниенко о своём предложении. Он соглашается, но просит, чтобы в Москву позвонил я. Дело в том, что он и полковник В.Н. Кузьмин имеют право звонить только своему начальству, те своему начальству и т.д. Короче, пока дело дойдёт до высшего командования, пройдёт много времени и, хочешь, не хочешь, но наша информация будет искажена. Это пагубным образом отразится на здоровье людей, технике и дальнейшей судьбе генерала Корниенко.

Я соглашаюсь. На мне погон нет, могу звонить хоть на седьмое небо.

Залезаем в генеральский бронетранспортёр и едем в Завитинск. Часам к 12 ночи мы подъехали к вотчине то ли пограничников, то ли КГБ, не помню, да меня это и не очень интересовало – командовал генерал. Он решительным шагом в распахнутой генеральской шинели вошёл в КПП, «взял на понт» бедного солдата, объявил, что мы его люди и пошагал к штабу. В штабе скомандовал солдату, стоящему под знаменем, вести нас в кабинет командира. Тот, ошалев от знакомства с генералом, оставил пост и передал нас дежурному. Дежурный с перепугу открыл кабинет начальника и, выпросив у нас разрешение, побежал звонить своему командиру.

Мы, наконец, дорвались до ВЧ связи. В Завитинске ночь, а в Москве день.

Звоню первому зам. министра Л.А.Воронину – нет на месте. Звоню Игорю Федоровичу Дмитриеву – заместителю начальника Отдела оборонной промышленности ЦК КПСС, правой руке Д.Ф.Устинова. Он на месте, докладываю, прошу его через Устинова помочь нам с генералом в беде и оставить технику и людей в расположении завоёванного нами авиаполка.

Он всё понял и советует мне, не боясь, переговорить с Главнокомандующим войсками Дальнего Востока И.М. Третьяком, передать ему огромный привет и наилучшие пожелания.

Врывается хозяин кабинета - полковник. Получив разрешение Дмитриева, передаю трубку полковнику, и инцидент исчерпывается мгновенно. Игорь Федорович, спросив его фамилию, имя и отчество, поблагодарил полковника за оказанную нам помощь. Тут же был открыт сейф, и мы выпили за знакомство.

Отправив шифровку на имя Третьяка с просьбой разрешить нам остаться в расположении авиаполка, утром следующего дня получаем ответ: « На ваш исх. № - НЕТ! Третьяк». Чтобы на объёмную шифровку ответили одним словом – НЕТ! - я видел впервые.

Делать нечего - я, полковник В.Н.Кузьмин и полковник Олейников из ГРАУ выехали в Хабаровск к И.М.Третьяку.

Приехали вечером, устроились в гостиницу и позвонили однокашнику Кузьмина по Академии БТВ. Он пригласил нас утром к себе и разрешил воспользоваться его спец.связью для звонка Главкому.

Перед сном меня словесно понесло:
- Завтра Третьяк нас сотрёт в порошок. Ведь мы ворвались на его территорию, оккупировали авиаполк, устроили ЧП и нагло требуем аудиенции. Чтобы сделал я, будучи Третьяком – Героем Советского Союза, прошедшим Отечественную войну от звонка до звонка? Да просто бы арестовал всех троих. Вас полковников разжаловал в рядовые и куда-нибудь определил на приграничную с китайцами точку, а меня гражданского просто стёр – не было его – вот и всё.

Нёс ещё какую-то фигню, так, что полковники мои притихли.

Утром у Олейникова «заболели внутренности», и по этой причине он отказался с нами ехать.

Из кабинета однокашника Кузьмина я позвонил Главкому. Представился и попросил его принять нас двоих. Ответ был краток - « 15.00». На случай, если позвонит Устинов, и чтобы возможные вопросы не застали Третьяка врасплох, я сочинил, и мне отпечатали подробную справку.

Ровно в 14.45 мы вошли в здание Военного округа и обалдели.

Такое было впечатление, что попали не в военную организацию, а в замок герцога или, по крайней мере, графа начала XIX- го века.

Ампир, гобелены, потрясающие ковры – нога утопает, зеркала в резных рамах с ангелочками и т.п. А мы с улицы в нечищеной обуви, да и наш внешний вид решительным образом не соответствовал внутреннему убранству этого дворца.

Приёмная представляла собой большой продолговатый зал, пол которого был застелен великолепным ковром. Нам было приказано ждать – идёт совещание с командармами.

Ждём стоя, переминаясь с ноги на ногу, «посадочных мест» в приёмной Главкома предусмотрено не было. Чувство ожидания встречи не из приятных. Я помню его ещё по Белорусскому военному округу, где он был великолепным, но крутым командующим.

Нас приглашают заходить. Входим в кабинет. Как по команде делаем шага три и останавливаемся. Ну и кабинетик! Метров двадцать в длину, а ширина, как у эсминца «Одаренный». В конце кабинета возвышение, а на нём стоит стол Главкома. Слева почти у стены длиннющий стол, за ним сидят полтора десятка генералов.

На этом фоне мы кажемся себе унизительно маленькими и беспомощными. Представляю, как тяжко полковнику Кузьмину в такой компании. Не давая нам опомниться, слово берёт Главком, да какое там слово – РЕЧЬ, Фидель Кастро позавидует.

Заслушаешься! Такой экспрессии и последовательности в исполнении богатейшего словарного запаса я за свои 40 с гаком лет ни от кого не слышал. Флотские выражения – это детский лепет, ими не поднимешь в атаку засевших в окопах солдат. Только под аккомпанемент ТАКОГО ЖЕ «запаса» и с ТАКИМ ЖЕ на устах могли броситься в смертельный бой, форсировать реки, брать города, освободить Родину от врагов и дойти до Берлина простые советские люди.

Главком практически без пауз перечислил буквально всё, что я наговорил полковникам накануне, но только более убедительно и доходчиво.

Не в силах сдержать своё восхищение этой пламенной речью и, поймав его на паузе, я выскочил из «окопа», и меня «понесло».

По-третьяковски громко, без пауз я выложил то, «что мне поручили передать ему лично»: И.Ф. Дмитриев, министры, главные конструктора и руководители заводов. В разное время я много слышал самых добрых слов от этих товарищей в адрес Ивана Моисеевича, и поэтому не кривил душой. Впоследствии Герой Советского Союза И.М. Третьяк, пожалуй, единственный из настоящих военачальников заслуженно был удостоен звания Героя Социалистического Труда.

Доложил, что мы здесь по указанию И.Ф.Дмитриева, что сегодня он будет докладывать Министру обороны Д.Ф.Устинову, и не исключено, что тот может сюда позвонить. Наш же визит имеет единственную цель - подготовить Вас к этому разговору, дать объективную информацию по проведенным и предстоящим испытаниям танков Т-80, Т-72 и Т-64, проводимым по личному указанию Министра обороны.

Затем, попросив разрешения передать подготовленную нами справку для разговора с Д.Ф.Устиновым, мы направились к постаменту самого главного стола на Дальнем Востоке.

К удивлению всех Главком вышел из-за стола, спустился и направился к нам.

Что было дальше, не мог предположить никто. Иван Моисеевич обнял нас, и обращаясь к генералам, стал рассказывать им о службе в Белоруссии, о Дмитриеве, министрах, конструкторах и директорах. Его речь была прекрасным примером великолепного литературного изложения истории испытаний и эксплуатации бронетехники в округах, где он был командующим. Генерал Корниенко был прощён, а люди и танки оставлены в оккупированном им районе. Мне же было разрешено воспользоваться ВЧ связью. Связавшись Л.А.Ворониным, я доложил ему обо всём, и получил команду срочно лететь в Москву. Не буду утомлять читателей описанием дальнейшего разговора с Главнокомандующим войск Дальнего Востока, воспроизведу только окончание:
- Сколько вас и когда в Москву?
- Нас 8, в Москву завтра четверо.
- Командарм четырнадцатой!
- Слушаю, товарищ главнокомандующий.
- Как у нас с рыбкой для ребят?
- Обычная, типа кеты, есть, а сёмги нет.
- А где есть?
- Поблизости – только в Комсомольске.
- Бери мой вертолёт, гони в Комсомольск, и чтобы утром в упакованном виде у каждого из отъезжающей четвёрки была свежезасоленная сёмга не меньше метра длиною. Понял?

Но на этом приключения не закончились.

На следующий день я, два полковника и присоединившийся к нам зам. директора НИИ двигателей Радомес Иванович Давтян с упакованными персональными сёмгами были задержаны милицией в аэропорту Хабаровска. Мало того, милиция изъяла у Давтяна кроме сёмги ещё здоровенный букет багульника, который он наломал на какой-то сопке. Наши просьбы поделиться веточками он игнорировал. И вот теперь лишился всего. Багульник и сёмга вывозу не подлежат, сказал милиционер, безуспешно пытаясь сломать букет пополам.

Букет не сломался, и был брошен на пол рядом с урной.

Я к телефону. Звоню в приёмную И.М. Третьяка. Сообщаю помощнику, что подарки Главкома отняла милиция. Прошу помочь в беде.

Буквально через 10 минут появляются военные, которые мгновенно решают судьбу сёмги в нашу пользу.

Пропускаю вперёд полковников и Давтяна. Проходя последним, обращаюсь с просьбой к милиционеру, ломавшему багульник, разрешить взять «неприглядно» валяющийся «букет». Страж порядка улыбается, поднимает его и вручает мне.

В самолёте багульник был честно поделен на четыре части. Все остались довольны.

P.S. Ампирное убранство резиденции Главкома – это трофеи наших войск при взятии Харбина в 1945 году. Иван Моисеевич спас их от уничтожения временем в подвалах Хабаровска, найдя применение в здании военного округа.

9.41. Злые казахи и добрые змеи

Начало 80-ых прошлого столения. Волею судеб и начальства оказываюсь в городишке по названию Отар. Это в восточном Казахстане между Бешкеком и Алма-Атой. Предгорный район с невыносимой жарой. По крайней мере тогда она не опускалась ниже +43 в тени, а на солнце – кошмар. Прокалённая солнцем равнина. В городишке, если его можно так назвать, есть небольшое рукотворное озеро с пляжем и грибочками. Чуть в стороне естественное озерцо, заросшее наполовину травой и битком набитое змеями и другой чертовщиной. Короче, это воинская часть с полигоном и примыкающим к ней посёлком.

Встретили меня хорошо. Из прикомандированных я практически всех знал. Это были вниитрансмашевцы и кировчане из Ленинграда и нудельмановцы - москвичи. Приехал я вовремя – к 50-летию москвича Игоря Уловкова, моего хорошего знакомого по «Гороховцу» начала 60-ых годов. Танки танками, стрельбы стрельбами, а праздновать круглую дату надо. Ребята двинули в казахский посёлок на покупку барана, но совсем нерадушные казахи заломили цену, как за слона. Пришлось задуматься. У моего товарища по Ленинграду Саши Павлухина, зам.директора ВНИИтрансмаш, был «газик» типа козёл, и у нас возникла мысль поискать в горах отару и купить барана у чабана.

Не долго думая, мы втроём двинули в горы. Не прошло и часа, как удалось наткнуться на две огромных отары. Кое- как пробившись сквозь них, обнаружили палаточку с двумя казахами. Оценив нас, они задумались, поболтали на своём казахском и выдали – надо зарезать барана, освежевать, выпотрошить, удалить голову и копыта…

Короче, если взвесить оставшееся и умножить на двойную московскую цену, то вот вам и стоимость одного барана. Причём, наша попытка поторговаться была на корню ими пресечена – это вам не Одесса, здесь действует закон гор. Слава Богу, что собак не натравили. Какая-то особая порода казахов оккупировала эти края. Разворачиваемся и едем обратно. Вне зоны видимости чабанов натыкаемся и вязнем в большущей отаре баранов, кое-как раздвигаем их бампером. Открываю дверцу, высовываюсь и хватаю за шкирятник увесистого барана. Подтаскиваю его к дверце, и вдвоём с Павлухиным перетаскиваем его через меня на заднее сидение в качестве третьего пассажира. Водитель достаёт из-под сидения комбинезон и верёвку, а через пару минут запелёнутый и связанный баран успокаивается.

Отчаявшиеся организаторы юбилея встречали нас восторженно. Недалеко от посёлка в поле всю ночь напролёт шёл пир горой. Кстати, таких великолепных шашлыков я даже на Кавказе не пробовал.

Прошло несколько дней и я вспомнил, что когда мы искали отару то встретили на своём пути фундамент разрушенной кашары, в котором среди обычных серых камней был один, явно смахивающий на яшму. В то время я увлекался поделочными камнями и даже пытался их обрабатывать. Делюсь своими соображениями с Павлухиным. Оказывается он тоже любитель и коллекционер камней. Действительно, откуда в фундаменте цветной камень, его же не привезли с Урала? Значит где-то поблизости есть выход этой породы на поверхность – надо искать.

Работы на полигоне в среднем заканчивались где-то часа в 4- 5 дня, значит до темноты у нас часика три получается. В этот же день по предложению Саши мы поехали в казахский посёлок посоветоваться с мальчишками на предмет, где искать выход «цветнины». Пацаны оказались «детьми своих отцов». Выудить у них ничего не удалось – знают, но не скажут. А если хотите, то покупайте – и один из них достаёт из рваных и грязных штанов большой, с указательный палец, чистейший кристалл турмалина. На вопрос за сколько он готов его продать, получаем ответ – за автомат с патронами. Этот турмалин стоит нескольких ящиков с автоматами, но у нас и одного нет. Сейчас бы мы добыли любой автомат, а тогда за потерянную на стрельбах гильзу можно было получить срок. В расстроенных чувствах мы вернулись в гостиницу.

На следующий день взяли сами у себя «отгул» и с утра поехали в горы искать выход породы. Особенно далеко ехать было не надо. Стрельбовое поле вплотную примыкало к горам, т.е. стрелять приходилось прямо в подножье горы. А там, где поле кончалось, в горы вела похожая на дорогу расселина, по которой автомобиль мог подняться достаточно высоко. Оставив машину мы блуждали по окресностям, стараясь забраться, как можно выше. Исследуя одну из скал, я заметил что-то похожее на вход в пещеру и зашёл в него. Внутри оказалось помещение метра три в длину, шириною и высотою по два метра. В связи с тем, что высота входа была чуть выше пояса, пришлось нагибаться, и внутри было темно. Зайдя туда, я остановился и когда глаза стали немножко различать окружающее, увидел у стены, как мне показалось, красноватый камень. Нагнулся. Протянул к камню руку и услышал шелестяще-свистящий тихий звук.

Отдёрнул руку, и сделал паузу. Повторно протянул руку к камню - звук повторился.

Странно.. Повторил ещё разок – звук опять прозвучал. Меня это очень заинтересовало.

Какое-то странное явление - какое бы я движение рукой не делал, раздавался тихий звук.

Что-то вроде эха, от воздуха раздвигающегося моей рукой.

Выбираюсь из пещерки и подзываю Павлухина. Рассказываю ему о звуковом феномене. Он заинтересовался. Входим в пещеру, я впереди. Наклоняюсь перед камнем, двигаю рукою – звук. Повторяю опыт несколько раз. И тут присмотревшись вижу…, стоя буквально на кончике хвоста, видимо окончательно теряя терпение, шипит прижавшись к стене 60-сантиметровая змейка. Мало того, что один идиот над нею издевался, он ещё привёл второго. Ну, сколько раз эту бестолочь можно предупреждать, что укушу в конце концов, если не отстанете. Мы с Сашей задним ходом осторожно выбираемся наружу, а через несколько секунд из пещерки, быстро накручивая кольца появляется серенькая эфочка и устремляется подальше от нас. Павлухин судорожно оглядывается по сторонам, находит камень, но я бросаюсь к нему, чтобы не допустить смертоубийства. Объясняю, что она подарила мне жизнь, вытерпев многочисленные издевательства. Нельзя на благородное отношение к тебе отвечать хамством, тем более булыжником.

Самое интересное, что эфочка открыла нам глаза. Как бывает у нас, во время сбора грибов – достаточно найти первый гриб, как открывается способность видеть остальные.

Так и тут - мы как бы прозрели. Оказывается огромные серые камни, которые нас окружали были в большинстве своём усеяны греющимися на них такого же цвета эфами. Мы же два дурака в лёгких летних кедах топали около часа по этой местности.

Вот после этого и говори, что змея дъявольскоё создание.

А может быть это была плата за то, что я с раннего детства, которое прошло в Узбекистане, хорошо относился к змеям, а полозы и ужи, хоть они и не змеи, были моими друзьями.

Может быть…

P.S. Камни мы всё же нашли и в большом количестве. Особенно мне понравилась яшма густого красного цвета с металлическими прожилками. Небольшой кусочек я отполировал и показал на выставке поделок из камня специалисту. Тот бросив взгляд на камень, подозвал товарища. Посовещавшись они задали мне вопрос о месте нахождения этого образца. Я на всякий случай схитрил, сказав, что нашёл на железнодорожной насыпи здесь под Москвой. Они покачали головами и выдали: « Похоже, что это из уранового рудника…, будь осторожен». На следующий день я с оказией передал в Отар Павлухину записку об услышанном, и через пару недель тоже с оказией получил ответ. В нём говорилось, чтобы я не волновался: озеро с пляжем и грибочками- это место, где раньше был урановый рудник. В гостинице, где я жил, дозиметр показал фон в пять раз больше, чем излучают мои «яшмы», а в горах, где мы выламывали эту породу – намного больше, чем в гостинице. И вообще – твои любимые змеи живут там тысячи лет и им хоть бы хны! Так, что – будь здоров и не бери в голову.
И я не беру. К тому же у меня давно есть с чем сравнить Отар - буквально через четыре года пришлось познакомился с Чернобылем. Отар по сравнению с ним – райские кущи
Но это, как говорится, совсем другая история…и без шашлыков.
Поэтому я просто прилагаю несколько фото и пару документов.

9.42. Экзамен подлецу

Мне никогда не нравились признанные авторитеты, особенно, когда их величали словами: видный, известный, признанный, знаменитый, выдающийся и т.п. - большинство из них возносилась на Олимп или людьми, не разбирающимися в их конкретных деяниях, или профессиональными лизоблюдами. Были конечно и случаи, и их немало, когда эти «личности», силовым методом заставляли подчинённых сооружать им пьедесталы. Поэтому считаю, что только около 10%, а может быть и меньше, достойны таких эпитетов. Для всех остальных в русском языке существует очень точное слово – пресловутый. А звания, награды, раздутая известность - это не их заслуга, а очень талантливых людей, которых в принципе «повышать нельзя - ведь за кульманом кто-то должен работать»( Ж.Я.Котин). Так в ОКБТ «Кировского завода» «засыхали» на должностях не выше старшего или ведущего инженера таланты от Бога. В их число входил Лев Израилевич Горлицкий, дослужившийся за 23 года до должности ведущего инженера и с этой должности ушедший на пенсию. А до того, как попал в ОКБТ он был Главным конструктором Уралмаша, дважды лауреатом Сталинских премий 1-ой степени и т.д. Горе этого человека заключалось в том, что в нём полностью отсутствовали наглость и скотство, а самое главное - он не мог жить без кульмана. Такие примеры бесчисленны.

Я не буду рассказывать, как на меня свалилась ко всему прочему дополнительная работа – стать ответственным за изобретательство и рационализацию отрасли, что практически полностью на какое-то время лишило меня личной жизни.

«Гении» изобретательства «попёрли» на меня со всех наших предприятий, а кроме них ещё какие-то пожарники, пенсионеры, железнодорожники, трактористы и просто умалишённые с предложениями новых конструкций бронетехники и её содержимого. Большинство из них, получив от меня мягкие ответы о невозможности применения их грандиозных идей, тут же писали лично Брежневу, Косыгину и Андропову, что в Миноборонпроме сидит враг народа по фамилии Мироненко, и с ним надо немедленно расправиться. Из ЦК КПСС, Совета Министров и КГБ приходили соответствующие поручения в 10-дневный срок - доложить!

Причём не просто так, а с подключением отраслевых институтов и КБ !!! Идиотизм !!!!

Чертёжно-техническая документация практически на 100% представляла из себя тетрадный листок, но к этому листку крепилось скрепкой поручение Высшего Органа…

Я на своей шкуре испытал ситуацию 1937-38 гг. – сколько у нас было тогда откровенных сволочей, унёсших тысячи человеческих жизней!

Вроде бы через 35 лет их должно стать намного меньше – ан нет ! В нашей стране они размножаются простым делением. Если есть возможность сожрать человека, то будь здоров - было бы за что зацепиться.

Только через несколько лет я понял какую неоценимую пользу мне принесла эта работа, ведь танк – это корпус, ходовая часть, дизельные, газотурбинные и пр. двигатели, сложнейшая электроника, гидравлика, оптика, пушки , пулемёты, лазеры, ночная техника и т.д. и т.п. Во всём этом надо досконально разбираться, чтобы дискутировать не только с идиотами, но и с техничеки грамотными товарищами, которые направляют тебе предложения по совершенствованию всего вышеперечисленного.

Чтобы как-то справляться с этим «навалом» мне приходилось изучать присланные материалы в метро, автомашинах, поездах, в командировках и дома – суток не хватало.

А теперь о том, что я хотел вам рассказать.

У нас шёл ремонт, поэтому пришлось использовать любое свободное пространство.

В данном случае этим пространством оказалась 30-метровая комната, в которую нас набилось 14 человек. И вот в этот кабинет врывается главный инженер ленинградского ВНИИтрансмаша Анатолий Яковлевич Беляков. Обнаружив меня, сразу же с порога пошёл в психическую атаку. Совершенно не стесняясь присутствующих, он заявил, что пришло время присвоить ему звание Заслуженного изобретателя СССР.

Я робко спросил – может быть РСФСР, - нет СССР ! Ведь у него около 150 авторских свидетельств и больше 350 рационализаторских предложений. Я опять робко:
- Когда же ты успевал заниматься своей основной деятельностью?
- Шутки не к месту, у меня мало времени. Держи этот пакет, там копии документов, а вот бумага с текстом обращения вашей конторы о присуждении мне этого звания. Ты подправь, как надо, а я пойду завизирую у начальника Главка. Дальше будешь оформлять сам.

Я знал, что он беспросветный хам, но такого.. да ещё в присутствии десятка людей…

Мгновенно сработала черепная коробка:
- Оставляй, Анатолий Яковлевич.
- Ты только не затягивай!
- Ну, это как получится. У мея через два дня срок сдачи в ЦК проекта постановления о производстве танка, а там надо ещё досогласовывать кучу приложений.
- Это твои проблемы, а мне надо сегодня.
- А уж это твои проблемы!

Через 20 минут меня вызывает начальник главка В.Я.Нежлукто:
- Юра, ты чего обижаешь Белякова?
- Валентин Яковлевич, эта скотина постоянно срывает нам все показатели.

ВНИИТМ, основной «поставщик» главку изобретений и рацпредложений, буксует из-за этого типа. Он не утверждает ни одного предложения, пока его фамилия не будет фигурировать в числе авторов. Вы несколько лет были главным конструктором «Турбинки» на Кировском заводе – много у Вас авторских на изобретения?
- Ну, 10-12 …
- А у него больше 150! И рацух под 300! Нашёл кормушку!
- Слушай, давай не раздувать скандал. Это их внутреннее дело…, разберутся.
- Только через мой труп!
- Ну, если это тебе надо, то через твой…(смеётся). Иди у меня мало времени.
- А если я для начала через час предоставлю Вам десятка полтора трупов…Будете шагать…
- Попытайся… (хохочет).

Выхожу в коридор – у окна стоит Беляков. Захожу к себе. Спрашиваю публику – каково впечатление от Белякова. Все, как один, поддерживают меня, мол такой нечисти они не видели. Рассказываю им план моих действий. Все хотят присутствовать. Прошу их слегка потесниться, т.к. позову до кучи ребят из Управления опытных работ и других главков. Надо создать рабочую обстановку и ни в коем случае не «обращать внимание» на наш с Беляковым разговор.

Итак, аудитория в сборе. Иду к Белякову. Приглашаю его в «мой кабинет». Усаживаю напротив себя и начинаю представление. Расчёт на то, что у паталогических подлецов и хамов эти качества заполняют в черепной коробке часть ума и сообразительности.

Открываю пакет с «авторскими». Бегло просматриваю изобретения. Беляков смотрит в окно. Согласно предварительной договорённости раздаётся телефонный звонок из приёмной зам.министра Воронина – меня срочно вызывают к нему (у Белякова слух прекрасный).

Извиняюсь. Он машет рукой, мол иди. Проигрываю в уме вопросы, которые я должен ему задать по возвращении. Возвращаюсь и с угрюмым видом говорю, что получил задание к приезду Воронина через пару часов подготовить справку по вопросам, в которых я ноль. Может быть он мне что-нибудь подскажет. Называю вопрос по тандемным снарядам.

Он говорит, что это не его специализация. Вопрос об активной защите - морщится.

Вопрос о лазерном дальномере – это не специализация ВНИИТМ. Я возражаю, мол у твоего коллеги Вячеслав Яковлевича кто-то в отделах пытается этим заниматься.

Ответ – позвони Славке.

С безнадёжным видом задаю ещё пару вопросов – он морщится.

И здесь меня прорывает:
- Что ж ты, великий изобретатель всего перечисенного, запамятовал о своих творениях?! То это не твоя специализация, то это не имеет отношения к ВНИИТМ, то об этом у тебя вообще никаких понятий!
Раздаётся дружный хохот. Но Беляков держится.
-У меня столько изобретений, что я имею право кое-что забыть.
- Ах, кое-что? Это твои изобретения из прошлого года! Я специально собрал главных специалистов из разных подразделений Министерства. Представить их тебе?
- Или я продолжу экзамен? Все они, как один будут с удовольствием присутствовать в суде и вспоминать там о твоей энциклопедичности. Гений, ты наш!

Итак, единственное, чем я могу тебе помочь – это посоветовать по приезде в Ленинград сжечь подлинники того, что ты мне приволок, прекратить влезать в авторские коллективы и навсегда забыть дорогу в 7 Главное управление! Понял?! Собирай свои манатки, главный инженер и… Лицо его стало свекольного цвета, он схватил, как говорят в Одессе, свои «бебихи» и вылетел в коридор. Кто-то сказал, что он сейчас умрёт от инфаркта. На что другие почти дружно выдали – это его проблемы.

P.S. В.Я.Нежлукто, которому кто-то из присутствующих доложил о моём спектакле, посмеялся и сказал: « Опасайтесь Юрия Михайловича. Он хотел заставить меня перешагивать через ваши трупы. Хотя нашёл выход, злыдень, – заставил Белякова перешагнуть через свой собственный».

9.43. Александр Эммануилович Нудельман

Хочется вспомнить о прекрасном человеке Александре Эммануиловиче Нудельмане – начальнике и главном конструкторе Московского КБ точного машиностроения. Он один из немногих главных конструкторов, который безусловно заслужил две Золотые Звезды Героя Соцтруда и при этом навсегда остался в памяти всех, кто хотя бы один раз сталкивался с ним по работе и в жизни. Очень порядочный и приятный в общении человек, обладавший каким-то необыкновенно тонким юмором.

Познакомился я с ним в 1961 году. Ему в то время было 49 лет. 1991 год. Самое интересное, что только в 1982 году, когда ему присвоили звание Дважды Героя Соцтруда и установили бронзовый бюст в Одессе, я узнал, что он стопроцентный одессит, к тому же «Почётный гражданин города Одесса», как и Дюк Ришелье.

В предыдущих рассказах, вспоминая испытания в «Гороховце», я эпизодически, но всё же рассказывал о нудельмановцах, о порядке, существовавшем в их коллективе, о добрых взаимоотношениях. В других коллективах, включая наш, довольно резко чувствовалось различие между интеллигенцией и рабочими. Интеллигенция старалась как-то поменьше контактировать с рабочими, а если уж приходилось, то только в полукомандных тонах – надо сделать то-то, сделать так-то и обязательно тогда-то. Проработав первые полгода с нудельмановцами, я не мог отличить среди них инженера от рабочего.

Все прекрасно одеты. Каждый знает, что ему нужно делать, и делает это на совесть.

Никаких указаний, понуканий, возмущений – все заняты общим делом. И если надо, то круглосуточно. Создавалось впечатление, что они получают колоссальное удовольствие от общения друг с другом. И так на протяжении многих лет.

Единственно, кто действительно выделялся из «общей массы» - это были заместители Нудельмана Евгений Александрович Рачицкий и Владимир Серафимович Вишневский. «Выделение» это заключалось в том, что им приходилось присутствовать на совещаниях представителей наших предприятий и принимать соответствующие решения.

Во всём этом несомненная заслуга Александра Эммануиловича.

Как-то на совещании с высокопоставленными военными Ж.Я.Котин позволил себе, мягко говоря, не очень дружественно и достаточно резко высказаться о работе фирмы Нудельмана. Нудельман при этом присутствовал. Обвинения были необъективными, вина в основном лежала на нашем предприятии. Я сидел напротив Александра Эммануиловича – он даже бровью не повёл. Но Котину тут же досталось. Тридцатилетний Женя Рачицкий, не обращая внимание на генерал-полковничьи погоны, лампасы, звезду Героя и родственные связи с Климом Ворошиловым, так отстегал зарвавшегося генерала, что тот замолк до конца совещания. После совещания я обратился к Нудельману с каким-то вопросом, он обстоятельно мне стал отвечать, но подошедший Котин прервал его:

- Александр Эммануилович, твой Рачицкий по-хамски наговорил мне кучу гадостей, да ещё в присутствии военных. Как ты мог такое допустить?
- Жозеф Яковлевич, дорогой, я же не могу себе позволить сказать грубое слово в твой адрес. А Женьке по молодости прощается - ты же видел, что генералы его словам почти никакого значения не придали.

Котин что-то буркнул, и не дав нам договорить, приказал мне идти за ним.

Июль месяц, жара, гнус, мокрец, комары, оводы – хоть на улицу не вылезай. Водитель Вася Пугин «катает» нудельмановского наводчика Толю Шарова на танке объект 287.

Сложная конструкция замка у бронекрышки люка наводчика не поддаётся исправлению в полигонных условиях – люк если закрывается, то «навсегда». Приходится ездить с полуоткрытым люком. Гнус и всякая другая мерзость привыкли к танку и лезут во все щели. Грызут! Мокрый от жары и искуссанный гнусом, в лабораторию, где мы изучаем осциллограммы, вваливается Толик Шаров и опорожняет графин с водой. Минуты через три он тяжело поднимается со стула и уходит продолжать тренировочную езду. Спрашиваю Александра Эммануиловича:
- Сколько получает наводчик за свой каторжный труд?
- У него среднетехническое образование, а должность старшего инженера.
- А почему-бы его не посадить на рабочую сетку. Получал бы больше.
- Молодой, хочется быть старшим инженером. Он парень холостой. Кстати, Юрий Михайлович, нельзя ли мне как-нибудь прокатиться на танке? А то скоро уезжать, а я ни разу в жизни не был в танке.
- В любой удобный для Вас момент, хоть сейчас.
- Сейчас не надо – слишком много посторонних людей. Может быть, когда все уедут обедать…
- Нет вопросов, Александр Эммануилович.

Перед обедом я рассказал Василию о просьбе Нудельмана и попросил приготовить чистый комбинезон и шлемофон. Обед в командировке дело святое, и через полчаса на полигоне кроме нас троих никого не осталось – все укатили в столовую за 18 км.

В танке только два посадочных места, так что Вася с Нудельманом поехали, а я залез на крышу лабораторного блиндажа и стал наблюдать. Вскоре они подъехали к лесу и скрылись из вида. Прошло около получаса, танка не видно. Видимо они вышли на трассу, а она около 15 км. Проходит час – появляются, подъезжают и останавливаются.

Я влезаю на танк и заглядываю в люк Нудельмана.
- Какие ощущения Александр Эммануилович?
- Прекрасно! Мы даже в лесу остановились и пособирали грибы. Смотрите Юрий Михайлович, какие боровики, как булыжники тяжёлые. Вы не возражаете, если мы ещё полчасика покатаемся?
- Да ради Бога! У Вас в распоряжении, как минимум час. Следите только за люком, чтобы не захлопнулся, и большая просьба – оденьте пожалуйста шлемофон, - мало ли что.

Спускаюсь в блиндаж. Там прохладно и самое главное - нет гнуса. Не проходит и десяти минут, как слышится рёв танка. Выхожу на поверхность, первое, что бросается в глаза – это закрытый правый люк командира танка, где сидит Нудельман.

Горе! Ермаков с его отмычкой появится через час. Ему для демонтажа правого триплекса потребуется не менее получаса. Затем практически вслепую через образовавшееся отверстие в толстенной броне придётся ковырять своей кривой отмычкой, поминая всех святых и Господа Бога. Эта процедура займёт тоже не менее получаса. Короче, бедному Нудельману придётся в замкнутом душном и жарком пространстве сидеть часа два с гаком и при этом в обязательном порядке выслушивать проклятия Виктора в адреса конструкторов и их родственников. Мало того, вокруг танка соберётся ещё толпа зевак… Решение одно – чтобы не подводить Нудельмана, - надо отогнать танк к лесу, и процедуру вызволения главного конструктора производить там без свидетелей. Сообщаю своё предложение «заинтересованным лицам». Они соглашаются и трогаются к лесу. Сам же я вскакиваю в «газик» и мчусь в Смолино, где расположена столовая, чтобы поскорее перехватить Виктора Ермакова и доставить его к танку.

Мне повезло, Виктора я поймал у гостиницы. Десять минут ушло на выклянчивание двух бутылок «Боржоми» из холодильника и упаковывание их в ватник с сухим льдом.

На обратном пути не повезло – прокол колеса. На замену потребовалось время. Наконец мы подъезжаем к танку и Виктор начинает «взывать» к Богу.

Между водительским местом и местом командира расположен огромный прицел-дальномер - прибор наведения ракеты, и только под ним есть 15-ти сантиметровый просвет, через который можно просунуть руку с бутылкой холодного Боржоми, что я и делаю. Сделав пару глотков, Нудельман обрёл дар речи:
- Юрий Михайлович, спасибо большое. Простите меня за беспокойство, такой уж я невезучий человек. Вы мне не подскажете, как расстегнуть ремешки у шлемофона, которые прижимают ларингофоны к горлу. Не могу сообразить…

Я объясняю ему. У него ничего не получается. Минут 20 ушло на процедуру расстёгивания. Наконец это удалось. Я сижу на месте водителя, люк не закрываю, чтобы мой сосед получал хотя бы небольшую порцию свежего воздуха. Мало того, что на его месте полностью отсутствует циркуляция воздуха, ему ещё приходится сидеть в три погибели, потому что над его головой Виктор ковыряет отмычкой… Но всё когда-нибудь в конце концов кончается. Раздаётся щелчок и торсион приподнимает вверх тяжеленную крышку люка – Нудельман свободен! Вылезаю из своего люка и помогаю Александру Эммануиловичу выбраться из своего. Втроём снимаем его с танка и усаживаем на огромный ствол лежащего дерева. Он буквально без сил. Мало того, на шее у него кровоподтёк. Оказывается, когда он затягивал на шее ремешки ларингофонов, то защимил замочком кожу. И всё время пока я ездил в Смолино, возвращался и т.д. он эту боль безропотно терпел. Достаю вторую бутылку Боржоми … Он первый раз за всё это время улыбнулся и попросил – можно ли хоть горсточкой этой холодной воды протереть лицо.

Пугин полез в танк и принёс канистрочку воды. Она почти горячая, но вода. Полили главному на руки, он плеснул ею на голову…

Вася Пугин нашёл для остановки танка очень удачное место – пригорок, хорошо обдуваемый ветерком и здоровенное дерево, на котором хорошо сидеть. Ветер сдувает всю кусачую мразь – курорт одним словом. Самое интересное, что пока я «ублажал» в танке Нудельмана, а Виктор ковырялся своею отмычкой в замке, Вася Пугин обегал окрестности и приволок ещё штук 15 пузатых боровиков, так что вечером, когда мы провожали Нудельмана в Москву, ему была вручена сетка, набитая грибами.

Прошло много лет и в 1987 году, когда он перешёл на работу в наше Министерство, при встрече со мною в приёмной Министра он рассказал присутствующим про историю с танком, шлемофоном, Боржоми и грибами. Присутствующие ахали, а я заработал очередной плюсик..

P.S. Через неделю после освоения Нудельманом танка, пришло сообщение о значительном повышении зарплаты наводчику Толику Шарову и выделении ему в подмосковном городе Климовске однокомнатной квартиры. Причину случившегося знали только два водителя и я, но у нас был «железный закон» - не болтать. Теперь же я имею полное право поведать историю, рассказанную самим Александром Эммануиловичем, добавив к ней свои «лирические» отступления.

9.44. Дипломатия с самогоном «царского» разлива

У меня был приятель Колька, с которым мы познакомились в Гороховце при «неоднозначных» обстоятельсявах. Работал он в ЦНИИ автоматики и гидравлики старшим техником. Был очень резким в общении и его не любили. Как мне кажется всему виною был его рост – не выше 1,55м. Но несмотря на свой мерзопакостный характер, это был добрый, хлебосольный человек, жаль, что об этих его положительных качествах знали немногие. Как всегда бывает, нужна могучая встряска, чтобы человек изменился в лучшую сторону. Такая «встряска» произошла. Мы «кировчаане», а не Колькины коллеги по ЦНИИ АГ, вытащили его на свободу – вместо 8 лет заключения он получил 2 года «условно».

Это положительно повлияло на его дальнейшую судьбу.

Он окончил институт, женился, вырастил двух дочерей и даже несколько лет поработал в моём отделе. У него были прекрасные математические способности, он отлично рисовал маслом и акварелью, но где-то ближе к 40 годам обзавёлся очередным хобби – изготовлением самогона. И как всегда занялся этим делом очень добросовестно. Соорудив по своим чертежам самогонный аппарат, он путём многочисленной перегонки и соблюдения только ему известных температурных режимов, изготавливал такой нектар, с которым не могла сравниться ни одна выпускающаяся в мире водка. Мало того, он где-то раздобыл уникальные бутылки времён Екатерины Великой с выдавленными вензелями, коронами и прочим.

Бутылки были ёмкостью не менее 0,8 литра, после наполнения в них опускались 2-3 пшеничных колоска. Всё это закупоривалось настоящей пробкой, сверху заливалось сургучём, и в довершение всего на сургуче ставилась печать с двухглавым орлом. Печать вырезал сам Колька. Если крепость нашей водки едва дотягивала до 40%, то Колькина перетягивала за 50.

Не знаю, что он туда добавлял, но она имела приятный вкус и крепость абсолютно не чувствовалась.

Теперь после этой увертюры перехожу к тому, что я хотел пересказать со слов его брата.

Колькин родной старший брат, волейболист мастер спорта, занимал очень высокую должность в Центральном комитете профсоюзов, он был начальником Управления по спортивным связям с заграницей. Если учесть, что в Советском Союзе почти все спортивные общества кроме ЦСКА и Динамо, были профсоюзными, и все эти общества доставляли из за рубежа каждый год столько же наград, сколько за 10 лет современная Россия, можно себе представить какая ответственность лежала на Геннадии Николаевиче.

Итак, он собирается в очередлную командировку. Предстоит встреча с президентом швейцарского спортивного союза – мультимиллионером преклонного возраста. В целях экономии времени и средств, Геннадий попросил брата презентовать ему пару бутылок «царской» водки. Колька выдал брату пару бутылок, но с условием вернуть их после использования на Родину. В то время наша держава не очень баловала руководство зарубежных спортивных союзов приличными подарками – в лучшем случае горсть значков и несколько вымпелочков.

Геннадий Николаевич, как профессиональный дипломат, кое-что выяснил о миллионере. Оказалось, что у него с младых лет существует неизменное хобби – пристрастие к крепким напиткам. Причём, имея неограниченные возможности приобретать всё, что выпускается с «градусом» в мире, он стал самым образованным человеком в этой области, перепробовав буквально всё.

Гена принимает решение попытаться презентовать Колькины бутылки президенту. Надо отдать должное младшему брату, он практически сохранил 200-летнюю пылевую «патину» на бутылках, и они имели соответствующий древний вид.

Большой зал. Круглый стол, за которым разместились ответственные лица. Президент произносит краткую вступительную речь и предоставляет слово Геннадию Николаевичу.

Далее я постараюсь излагать рассказ его словами, произнесёнными во время празднования Колькиного 40-летия в сауне на базе московского «Спартака».

Я молча поднимаюсь со своего места, направляюсь с бутылками к президенту, ставлю перед ним на стол «царские» бутылки, делаю шаг назад и останавливаюсь.
- Это мне?
- Вам, господин президент! Просьба найти время и вынести Ваш вердикт.

За столом воцарилась гробовая тишина. Все ждали реакции хозяина. И она последовала немедленно. Он аккуратно, как нечто драгоценное взял одну из бутылок и стал внимательно её рассматривать. Совершенно не обращая внимания на окружающих, и перепачкав руки «патиной», смотрел на неё снизу и сверху. Ставил на стол, наблюдал за нею издали, затем опять брал в руки. Нежно проводил пальцем по патине, нюхал палец и тихо улыбался

Это продолжалось довольно долго. Я не знал, что делать и переминался с ноги на ногу.

Наконец, взяв обе бутылки в руки, он встал: «Господа, я считаю необходимым немного изменить порядок нашей встречи. Мы совсем не подумали о том, что нашим советским друзьям пришлось несколько часов провести в воздухе, и заставили их явиться прямо с корабля на бал. Это нехорошо. Предлагаю начать наше общение с хорошего обеда, в процессе которого мы можем предварительно, а может быть и окончательно решить все заплпнированные вопросы. Прошу высказаться ».

Стол одобрительно загудел, а я поклоном подтвердил своё согласие. Был объявлен перерыв и президент пригласил меня в свой кабинет. Я понимал, что мой презент явился для очень пожилого и обеспеченного человека лучом света в тёмном царстве. Пришлось отвечать на вопросы – откуда, где и как?

Ничего не оставалось, как отвечать односложно: есть друзья в Органах, в их подчинении находится бывшее царское хранилище, и они в порядке исключения презентовали мне два экземпляра с условием возврата пустой тары, т.к.каждая бутылка на строгом учёте. А пустая она или полная – это их проблемы. У них есть большой опыт решения любых проблем.

Президент остался доволен моими ответами. Больше всего его поразила дата – 1776 год.

Я, вспомнив Колькины рассказы, доложил ему, что это расцвет царствования Екатерины Великой – он даже внешне помолодел.

Не буду рассказывать о застолье (Екатерина Вторая бы позавидовала). Не помню, как и когда меня доставили в гостиницу. Утром, еле поднявшись с кровати, я обнаружил в холодильнике скатерть самобранку, к тому же мне позвонили и сообщили, что несут горячий завтрак. Часам к 12, когда я более или менее пришёл в себя, раздался ещё один телефонный звонок – это звонили люди президента и просили их принять.

Через несколько минут трое представительных мужчин уже сидели напротив меня с кислыми физиономиями. По просьбе президента они приехали за мною. Он очень плох, но настоятельно просит к нему приехать.

Ну, вот достукался с Колькиным самогоном – угробил старика. А если ещё узнают, что поил президента самогоном под видом екатерининской водки, то не только погонят с работы, но могут ещё и посадить… С тяжёлым чувством вхожу в президентские покои. На огромной кровати на высоких подушках полусидя лежит совершенно бледный старик. Со скорбным видом подхожу поближе что-то говорю и кланяюсь. Он открывает глаза. Увидев меня, пытается улыбнуться – это вселяет маленькую надежду.

- Дорогой, Геннадий Николаевич, я тут немножко расклеился – это пройдёт. Вы сегодня улетаете?
- Заставляет суровая необходимость. Но с очень тяжёлым чувством господин президент.

Я считаю виновником случившегося с Вами только себя и в полной растерянности.
- Каким ещё виновником! Вы доставили мне несравненное удовольствие - за всю свою долгую жизнь я не пробовал ничего подобного и при этом ощущал себя в компании Екатерины Великой и графа Потёмкина. Мне доложили, что через несколько часов у Вас самолёт, и я набрался смелости обратиться с большой просьбой. Если вам когда-нибудь удасться выпросить хотя бы одну такую же бутылочку и переслать её мне, считайте, что я Ваш вечный должник. Я заверил его, что сделаю всё возможное и невозможное, вплоть до подкопа в царское хранилище, но просьбу глубоко уважаемого мною человека выполню. Мы очень тепло расстались, и я возвраптился в Москву с двумя пустыми Колькиными бутылками и чемоданом, битком набитым швейцарскими презентами.

P.S. Колька, конечно, матерился и не хотел, чтобы пустые бутылки остались в Швейцарии, но каждый год я его уговаривал на отправку президенту одной штуки к Рождеству. К моему горю мне удалось отправить только три бутылки, т.к. через три года президент скончался. Об этом я узнал получив посылку из Швейцарии с тремя пустыми бутылками и сопроводительным письмом с последней волей президента. Бывают же порядочные мультимиллионеры, жалко, что только не у нас.

9.45. У буфета ЦК КПСС

В 1971 году меня и моего коллегу двигателиста Олега Пыжонкова вызывают на Старую площадь для собеседования на предмет исполнения обязанностей инструктора Отдела оборонной промышленности ЦК КПСС. Дело в том, что штатный инструктор Владимир Иванович Подрезов впервые за несколько лет получил возможность использовать месячный отпуск, и мы вдвоём должны были заменить его на время отсутствия. Собеседование заняло не более нескольких секунд. Нас привели в кабинет заведующего отделом Ивана Дмитриевича Сербина, и едва мы произнесли «здра…» - получили ответ: « Идите работать!». К этим словам была приобщена соответствующая не очень литературная фраза, так что мы пулей покинули кабинет.

Заместитель Сербина Игорь Фёдорович Дмитриев расшифровал слова своего начальника: « Вы ему понравились, тем более, что ваши объективки он прочел».

Наш кабинет располагался на 10 этаже. Рабочий день начинался с того, что к нам приходила женщина и приносила штук 15 различных газет, затем входила другая и меняла наш сифон на другой, полностью заправленный газированной водой. Мы добросовестно старались, как можно быстрее опорожнить этот сифон, но не успевали – раздавался стук в дверь, появлялась хозяйка и меняла недопитый сифон на полный.

Непосредственным нашим начальником был Дмиитриев.

В первые две недели мы не получали практически никаких заданий, читали газеты, пили воду и осваивали буфет. Вдвоём мы туда ходили только в обед. А вот поодиночке посещали его по несколько раз в день. Особенно часто это делал Олег.

Он от безделья даже вёл ежедневную «таблицу посещений», в которой я постоянно проигрывал – в среднем со счётом 3: 8.

В конце концов мне стало неудобно появляться с ним в буфете, т.к. буфетчицы над Олегом откровенно посмеивались и называли – «наш проголодавшийся». Как я не пытался его пристыдить – ничего не получалось. Он любил вкусно поесть, а поесть там было что. Прилагаю к рассказу прихваченное на память «Меню буфета 27.01.1971 ». Если учесть, что наши зарплаты составляли тогда по 220 руб. в месяц, то несмотря на 10% -ю «буфетную» наценку, отказать себе в максимальном выборе «блюд» было не легко…

Наш двухнедельный отпуск неожиданно прервался Дмитриевым. Оказывается через 5 дней ожидается приезд двух главных конструкторов Н.С.Попова и С.П. Изотова, которых Секретарь ЦК КПСС И.Ф. Устинов вызвал для «разбора полётов». Он решил разобраться в причинах срыва сроков создания танка с газотурбинным двигателем и «активизировать» эти работы.

Попов обвиняет Изотова, Изотов – Попова, а воз и ныне там…

Нам поручается подготовить Д.Ф. Устинову объективную справку о ходе этих работ и «обозначить виновных». Справка должна быть готова через 3 дня – времени более чем достаточно.

В отличие от работников ЦК и Совмина я и Олег никогда не пользовались официальными материалами, исходившими от руководителей предприятий. У нас были «доверительные каналы», которые нам давали честную и объективную информацию – это были наши друзья по жизни и работе, а также лица отрицательно относившиеся к деятельности своих руководителей на местах. Сравнительный анализ этой информации давал истиное состояние работ. Доверительную информацию мы обновляли ежедневно.

Короче говоря, черновик справки был готов у меня через два часа и можно было отдать его в печать, если бы у Олега не возник вопрос – а кто нам платит зарплату?

Как не крути, но зарплату мы получали в Миноборонпроме. А кто такие Попов и Изотов?

Попов – главный конструктор КБ-3 «Кировского завода», т.е какой бы то ни был, но «наш человек». А кто такой Изотов?

Изотов со всех сторон лучше, чем Попов, - отличный мужик и руководитель крупного КБ, но он из Минавиапрома.

Если мы «накатим» на Попова (в принципе-то он и был виновным), то виноватыми окажутся и наши непосредственные начальники, включая министра оборонной промышленности С.А. Зверева.

Ну, а виноватие всех окажемся, конечно, мы – авторы этого «романа».

Вопросик?.. Ещё какой!

К тому же, кто такой Дмитриев? Дмитриев бывший главный конструктор Тульского ЦКБ-14, а Сербин, а Устинов – тоже все «бывшие» Миноборонпромовцы.

Короче, как не крути – во всём должно быть виновато Министерство авиационной промышленности! Так и порешили.

Справка была соответственно подправлена и отпечатана. Однако, ещё пару дней мы ходили с задумчивыми физиономиями, делая вид, что мыслим и сочиняем.

Утром через три дня торжественно приносим Дмитриеву наше сочинение, а спустя час он врывается со скандалом в наш кабинет.

Оказывается, что Устинов ещё вчера на 13.00 сегодняшнего дня вызвал из Ленинграда Попова с Изотовым и министров Зверева с Дементьевым, о чём сообщил только что. Это – первое! А второе – наш опус ни к черту не годится.

В нём мы, мерзавцы, всё изоврали, обвинив во всех смертных грехах авиапром, поэтому справку надо срочно переделать, разделив вину поровну между Поповым и Изотовым!

Срок – полчаса!

Делать нечего, вина за срыв сроков постановления Правительства была поделена пополам, но всё же «чуть» большая часть досталась Минавиапрому.

Ровно через полчаса мы побежали к Дмитриеву относить справку и столкнулись с ним в коридоре. Он схватил её, и не читая понёсся к Устинову.

Прошло около двух часов. Мы не находили себе места.

И несмотря на час «Х», зловредные буфетчицы напрасно ждали Олега – он не приходил. Бедняга сам мучительно ожидал развязки совещания, катастрофически худея у меня на глазах от отсутствия бутербродов с зернистой икрой и севрюги горячего копчения с маринованными грибочками.

И вот пришёл Игорь Федорович. Посмотрев на наши испуганные лица, достал из папки справку, улыбнулся и сказал:
- Негодяи, вы своего добились! Министру Дементьеву и Изотову досталось ! Можете требовать у Зверева с Поповым бутылку.

Тут встрепенулся я:
- А у Вас, Игорь Фёдорович, нельзя?
- А я тут причём?
- Вы же тоже наш, как и бывший министр Оборонпрома Устинов.
- Ах, вот как! Я даже об этом не подумал. Ну, и молодцы же вы!

Не знаю, как с Дмитрия Фёдоровича, но с меня вам бутылка причитается! Жду указаний.

Фактически на этом наша деятельность в ЦК КПСС закончилась.

В остальное время были мелкие поручения, и до выхода из отпуска В.И. Подрезова мы околачивались в основном около буфета и в столовой.

P. S. Прошло несколько недель и на совещании у Министра С.А. Зверева, в котором мы с Пыжонковым присутствовали, Сергей Алексеевич в шутливой форме поведал присутствующим о нашем подвиге в ЦК КПСС.

Оказывается И.Ф. Дмитриев рассказал ему, как мы будучи работниками ЦК КПСС, «героически» спасли Миноборонпром от позора, и «потребовал» у него 3 бутылки хорошего коньяка – две нам и одну ему.

В заключение Министр сказал:
- Дело нашей чести скинуться на эти три бутылки и вручить их в самое ближайшее время бывшим работникам ЦК и их руководителю И.Ф. Дмитриеву!

Присутствующие посмеялись, но на бутылки так и не скинулись.

9.46. Танковый полк

В октябре 1989 года мне поручили «разобраться» с танками и САУ Группы советских войск в Германии. В состав бригады вошли директор СКБ «Турбина» В.М.Коробченко , зам.главного конструктора КБ «Спецмаш» А.А. Дружинин и ещё несколько специалистов. Своей «резиденцией» мы выбрали Вюнсдорф и оттуда делали набеги в Магдебург, Потстам, Галле, Иену, Альтенграбов, Лейпциг, Дрезден и еще в несколько городов, рядом с которыми находились нужные нам войсковые части и заводы.

Сроки работ были сжатые. Рабочий день начинался с восходом солнца и заканчивался не раньше 21.00. От постоянных мотанок вдоль и поперёк ГДР кружилась голова. Однако, даже при таком режиме работы не обошлось без нескольких «запоминающихся» моментах, о которых я и попытаюсь рассказать.

Танковый полк под Дрезденом. Обсуждаем с командиром в его кабинете первоочередные вопросы. За дверью раздаётся какой-то шум, крики, ругань и в кабинет буквально вколачивают растрёпанного ефрейтора. Докладывает майор:

- Товарищ полковник, нашли подлеца, организовавшего воровство и продажу наружных топливных баков. Он признался, что продал их за 50 марок. Адрес немца, купившего их известен. Ваше решение?».

- Ну какое решение? Деньги небось уже проедены и пропиты?
- Так точно!
- Давай адрес, я сейчас туда съезжу. А с ним и с подельниками разберись, как положено.

Остаёмся в кабинете вдвоём. Командир говорит, что в последнее время дисциплина резко упала – это результат деятельности Горбачёва и Шеварнадзе. Солдаты прекрасно знают, что творят эти деятели, чувствуют настроение немцев и чем всё это должно закончиться… Чего с них возьмёшь… Надо ехать выкупать баки.

Я прошу Владимира Ивановича взять меня с собою – хочется посмотреть, как живут и чем дышат немцы в провинции. Он соглашается.

Итак, двумя машинами подъезжаем к стандартному двухэтажному каменному дому под черепичной крышей. Хозяин встречает нас на улице, как-будто был осведомлён о нашем приезде. Он сразу же признаётся, что купил два танковых наружных бака у солдат за 50 марок и готов их продать нам за 120. Баки ему не нужны, но он нашёл покупателей, которые предложили ему 110 марок и вечером должны их забрать.

10 марок – это моральный ущерб договорившихся сторон. Полковник безропотно полез в кошелёк, но обнаружил там только 100 марок и несколько пфенингов. Я, не задумываясь, вручил ему недостающую часть. Вот так мы приобрели за 120 немецких марок свои собственные танковые баки. Но на этом события не кончились.

Надо сказать, что общение с Владимиром Ивановичем Власовым было для меня очень полезно во многих вопросах. Я досконально узнал о быте советских солдат и офицеров в ГДР и о многих нюансах жизни местного населения, как мужчин так и женщин. Он был великолепным командиром полка, как говорится, отцом солдат, прекрасно владел немецким языком, да и просто был очень хорошим человеком.

В этот же вечер, часов около 23.00, когда были исчерпаны все запланированные на этот день вопросы, я, пожимая руку командиру полка, вдруг вспомнил, что у меня в кейсе лежат две бутылки водки и «батон» твёрдокопчёной колбасы.

Озвучил содержимое кейса и предложил его «освоить». Никто не возражал.

Командир достал из сейфа четыре стакана, взял из моих рук бутылку немецкого

«Кристалла» с зелёной этикеткой, и перед тем, как разлить содержимое по стаканам, немножко плеснул на стекло, лежащее на письменном столе. Мы не придали этому никакого значения – у каждого свой ритуал, и опрожнили стаканы.

На следующий день в 8.30 встречаемся опять в кабинете командира. Я уже по привычке сажусь справа от него и вижу, что на стекле, прикрывающим стол, блестит невысохшая лужица от вчерашней водки. Владимир Иванович перехватил мой удивлённый взгляд и ничего не говоря, достал перочинный нож. Посмотрев пару секунд в упор на меня, он стал эту лужицу «подковыривать» ножом… Затем, ухватившись пальцами за край, отодрал её от стекла и вручил мне. Лужица размером с тетрадный лист была абсолютно прозрачна и вела себя, как жёсткий целлофан. Не знаю, что у меня было написано на лице, но у всех моих вчерашних собутыльников вытянулись физиономии. Не дожидаясь вопросов Владимир Иванович сказал, что советский желудок элементарно справляется с этим целлофаном при умеренном и не очень частом его употреблении. Проверено многолетней практикой и волноваться нет никаких причин. Это нас успокоило, но в дальнейшем и на всякий случай мы старались приобретать в военторгах нашу родную «Столичную».

В этот же день, но чуть позже, когда в кабинете остались командир, я и Дружинин, раздался телефонный звонок. Звонили с проходной. Командир дал разрешение «пропустить её с сопровождающим» и обратился к нам: «Сейчас будет разговор с местной девушкой, её в очередной раз обидел кто-то из солдат. Прошу вас делать серьёзный вид, ни в коем случае не улыбаться, как бы занимаясь своим делом. Договорились?». Мы, конечно, поклялись вести себя очень серьёзно…

Вошла симпатичная девушка лет 20-и, и наш командир стал общаться с нею на немецком языке. Абсолютно мирный и даже какой-то доверительный разговор продолжался минут 15-20. После чего Владимир Иванович дал ей какие-то деньги, а в ответ она попыталась передать ему какой-то пакет, но он интеллигентно вернул его ей, встал из-за стола и проводил к выходу. Мы всё это время ничего не могли понять, но сидели с совершенно безразличными лицами. Когда же уходя, она с нами попрощалась, мы тоже чего-то пробормотали и даже привстали. Итак, командир возвращается на своё место и рассказывает о своём разговоре.

С девушкой он встречается второй раз. Причина первой встречи повторилась. Какой-то очередной солдатик, несмотря на отсутствие у неё особого желания, вступил с нею в половую связь. Всё вроде бы было относительно терпимо, но толи торопясь, толи по какой-то иной причине он порвал ей нижнее бельё. Это форменное безобразие! Девушек в городке во много раз меньше, чем солдат в полку, и если каждый будет рвать и портить бельё, то разве на них напасёшься. Она попросила солдата оплатить покупку нового белья, но у него совсем нет денег… А рваное бельё она принесла сюда в пакете – его же нельзя носить! Прошлый раз пришлось, извинившись за солдата, дать ей 30 марок, сейчас же ущерб был значительно меньше и она попросила всего 25. Слушая командира, Саша Дружинин аж подвывал:
- Владимир Иванович, так это золото, а не девица! Я бы её расцеловал! Надо же какая честность и самообладание! Если бы наши русские бабы так себя вели! А то, как что не так – так в суд! Надо срочно обменять всех наших на немок!

Гедеэровская марка – это наши 30 копеек! А девка-то какая симпатичная!

Еле его уняли.

Вечером следующего дня мы оказались в очень симпатичном гаштете, где сдвинув столы решили отпраздновать завершение работ в полку.

За импровизированный стол уселось человек 20 – все в гражданской одежде. Свободными остались только около 5 столиков, которые оккупировала местная публика. Им понравилась наша идея, и они тоже сдвинули столы в один и расселись по обе стороны. Если наш стол ломился от кружек с пивом и бутылок со спиртным, то у немцев кроме пива на столах ничего не было. Зато, если мы сидели спокойно и старались поменьше болтать, то немцы вели себя очень шумно, чего-то выкрикивали, пели и стучали. Нас обслуживал лично хозяин, помогали ему жена и две дочери. Когда зашла речь о персональных заказах, то все, кроме меня, попросили подать им бройлеров с вертела, а я вспомнив о количестве оставшихся зубов, решил отделаться хорошим омлетом, дабы таковой фигурировал в меню. Хозяин гаштета поинтересовался – хватит ли мне трёх яиц. Будучи с детства любителем яичниц, я объявил – дюжину, т.е. 12!

Он как-то странно посмотрел на меня и переспросил – из двенадцати?

Я ответил, что из 12-ти и не яйцом меньше – это моя норма.

Побаловались пивком с какими-то салатиками. Всем принесли бройлеров с пылу с жару – принялись за водочку, а моего омлета нет. Пьём из фужеров. Я держусь стойко, отказываюсь от предлагаемой коллегами курятины, закусываю салатиками. Стол немцев примолк. Они буквально все как один повернулись в нашу сторону. В этом маленьком городке ещё никто не видел, чтобы водку можно было пить фужерами и при этом не петь песни, не орать, а тихо разговаривать. То, что мы русские они догадались сразу.

Вдруг немцы загалдели. Наш хозяин, держа в руках огромный противень, демонстрировал его им и что-то при этом говорил, показывая в мою сторону. Я помахал ему руками, мол давно пора подавать мне горячее. Он мгновенно развернулся и быстрыми шагами пошёл в мою сторону, неся на вытянутых руках противень с огромным пирогом, размером где-то 50 х 30 см и толщиною не менее 8 см. Его сопровождала жена, которая несла маленький приставной столик,а за нею дочь с большим блюдом.

Подойдя ко мне, он поднёс этот пирог к моему лицу и объявил на весь зал – «Ваш омлет»! Оба стола немецкий и русский – взвыли от хохота. Хозяин поставил противень на приставной столик, отрезал от пирога большой кусок , и водрузив его на блюдо, подал мне. Тут-то я, наконец, понял почему омлет такой огромный, оказывается технология его изготовления была такая – омлет из 12 яиц раскатывался тонким слоем. Затем на него водружались куски мяса, картофель, какая-то трава, жареный лук, ещё и ещё что-то. Всё это заворачивалось в омлет, подогревалось и подавалось автору этих строк на посмешище всему залу. Мои попытки поделиться омлетом с товарищами успеха не имели. Ты хотел кушать – кушай!

Не знаю чем бы кончилось это издевательство, но внимание присутствующих отвлёк сильнейший удар в дверь. Она с грохотом распахнулась, и на пороге появился огромный пьяный подполковник, в десантной форме. Его немигающий тяжёлый взгляд просканировал зал и остановился на полковнике Власове, одетым в гражданскую форму и скромно сидевшему рядом со мною.

Лицо десантника расплылось в широченной улыбке. Раскинув ручищи в разные стороны, он громогласно объявил: « Владимир Иванович, товарищ полковник, …твою мать!». После чего, печатая парадный шаг, подошёл к нам и отвесил низкий поклон.

Растерянный Власов каким-то свистящим шопотом: « Саша, какой я тебе полковник. Видишь я в гражданской форме. Извинись, что обознался и выйди ради Бога». Десантник молча отдал честь и со словами «вас понял» сделал «кру-гом» и вышел на улицу. Воцарилась мёртвая тишина. Все присутствующие были под впечатлением визита подполковника. Однако, не прошло и минуты, как дверь опять чуть было не соскачила с петель, и в дверном проёме точно в такой же позе, как и две минуты тому назад застыл десантник. Сделав небольшую паузу, он выдал: « Товарищ…Владимир Иванович…твою мать…!», и с радостной улыбкой двинулся к нашему столу. Быстро оценив обстановку и не найдя свободного стула, он сдвинул в сторону противень с моим омлетом и сел на приставной столик. Столик героически выдержал его вес, а у меня появился напарник, с которым мы в конце концов разобрались с омлетом.

Когда часа через три, выпив больше 20 бутылок водки и ещё большее количество кружек пива, мы практически не шатаясь вышли из гаштета, нас восторженными криками провожали все посетители и хозяин с семьёй.

Рядом с гаштетом кроме наших машин стояли четыре боевые десантные машины, на которых неутомимый подполковник, махнув рукой на своих коллег танкистов, повёз нас троих в Чехословакию попить пивка.

Но на этом приключения не закончились. Был ещё полный развал ГДР, «аусвайсы» и жуткий отъезд на поезде № 5 Берлин-Москва. Но это уже другой рассказ.

9.47. Германия - ноябрь 1989 года

Ноябрь 1989 года. Я и Боря Ларионов – мой старый товарищ по Ленинграду и в то время представитель Миноборонпрома в ГСВГ, «своим ходом» направляемся в артиллерийский полк, расположенный рядом с Потсдамом.

У нас получилось настоящее путешествие. Вюнсдорф-Шёнефельд-Берлин- Потсдам мы преодолели поездами. Затем от вокзала на трамвае до конечной остановки. Потом мимо знаменитой Русской деревни Александровка 3 или 4 км пешком до ворот артполка. И вроде бы пришли, но опять же не вовремя – полк начал репетировать встречу какого-то большого начальства. Пришлось ждать часа два, когда освободится командный состав полка для общения с нами. Прав был Борис – надо было ехать на машине, добрались бы в три раза быстрее. Это была моя первая глупость. Вторая глупость заключалась в том, что пообщавшись с «начальством», я от имени нас двоих отказался от обеда в полку – мол есть чего-то не хочется, пообедаем позже на обратном пути. Третью глупость я совершил, согласившись взять 15 килограммовый «ящичек с некоторыми детальками», которые частенько ломаются в процессе эксплуатации. Эти детальки надо отвезти в Москву во ВНИИ стали на экспертизу. Четвёртая глупость – нас с ящичком надо подвезти только до трамвая, а там мы немного прогуляемся и доберёмся до вокзала…

Уговаривать меня никто не стал – если придурку хочется побыть героем, то ради Бога…

Итак, нас подвозят к трамвайному кольцу, а минут через 20 оказывается, что трамвая в ближайшие 2-3 часа не предвидится, в связи с антиправительственной демонстрацией жителей Потсдама.

Вариантов нет! Надо топать с «ящичком» пешком до вокзала, а это тоже не меньше 4-х км.

Вообще-то мы, как с Луны свалились. Зациклились на бронетанковых делах, общались только с военными, политикой не интересовались.

Мелкие немецкие городишки, полки, девизии, военные городки, провинциальная жизнь, замкнутое ограниченное пространство и соответствующее мышление.

А совсем рядом в крупных городах Германии, которые мы рано утром и поздно вечером проезжали, днём кипели страсти.

Тысячи немцев принимали участие в демонстрациях, требуя демократии и свободы. Лейпциг превратился в опорный пункт оппозиции правительству ГДР. Прибывший на празднование 40-летия ГДР Михаил Горбачев подогрел ситуацию, призвав Эриха Хонеккера «провести реформы и не оставлять без внимания волну недовольства». Всё это было нам ни к чему.

И даже когда Хонеккер вынужден был отказаться от должности государственного и партийного руководителя страны, нами это было воспринято, как обычная ротация в руководстве ГДР.

Не заставило нас насторожиться даже то, что Группу советских войск в Германии переименовали в Западную группу войск (ЗГВ).

Итак, отягощённые ящичком, мы приближаемся к какой-то большой площади.

Она битком забита манифестантами, транспорантами и портретами Михаила Горбачёва и Маргарет Тэтчер. Горбачёв на портретах торчит во всей своей красе, а физиономии Тэтчер перечёркнуты красными крестами. Как нам чуть позже объяснили: Горбачёв – друг немецкого народа, а Тэтчер – злейший враг, она против объединения ГДР с ФРГ.

Выступающие с трибуны вещали на немецком языке, а толпа периодически чего-то дружно выкрикивала.

Мы бы ещё постояли и послушали ораторов, но ящичек ненавязчиво подсказал, что пора двигаться в сторону вокзала. Через полтора часа, когда до вокзала осталось метров двести, я предложил забросить его в контейнер для мусора. Борис меня пристыдил, и пришлось нехотя с ним согласиться. Чтобы как-то поднять мне настроение, он предложил зайти в привокзальное кафе и чего-нибудь съесть и попить. Зашли, сели за свободный столик. Подходит официант. Делаем заказ.

Он как-то загадочно поулыбался, и ничего не записав, ушёл. На мой вопрос –что это за хохмочки, Боря ответил, что у здешней обслуги обалденная память и он нас быстро отоварит. Сидим, ждём, проходит минут 15. За это время наш официант обслужил уже 4 стола. Через 20 минут я предлагаю Борису покинуть это заведение, но он встаёт и направляется к буфетчику. После довольно продолжительного отсутствия он возвращается с двумя кружками пива.

Молча пьём пиво и уходим. За всю дорогу от Потсдама до Вюнсдорфа мы перебросились только двумя-тремя словами. Было и так понятно, что происходит – Горбачёв сдал ГДР и уничтожает Западную группу войск. Для себя я сделал выводы из происходящего: вся наша работа – коту под хвост. Пора подумать об отъезде, тем более, что срок моей командировки заканчивается.

В Вюнсдорфе нам поведали, что обновлённое руководство ГДР запретило полицейским носить оружие, и полиция в знак протеста фактически самоустранилась. И нечто новенькое – в Шёнефельде и в Берлине избиты пьяной немецкой молодёжью десятки советских офицеров и солдат..

С нами был проведен соответствующий инструктаж и было запрещено поодиночке выходить на немецкую территорию Вюнсдорфа, тем более выезжать в другие города.

Билет до Москвы я приобрёл заранее, так что оставалось всего три дня до отъезда. Эти три дня я посвятил себе любимому, решив истратить сохранившиеся деньги на приобретение чего- нибудь полезного в нашем военторге. Приобрёл отличный фотоаппарат « Практика», швейную машинку «Веритас» и кучу одежды и обуви для жены и дочки. Практичный Боря Ларионов выдал мне напрокат чемоданище на колёсиках и брезентовый мешок с двумя ручками для переноски «ящичка с детальками». Оказывается он созвонился с московским ВНИИ стали, и меня должны встретить на Белорусском вокзале, чтобы забрать этот окаянный ящик. Общий вес моей поклажи составил почти 60 кг (ящик и коробка по 15 кг и битком набитый огромный чемодан, не считая наплечной сумки). Когда узрев свой упакованный багаж, я взвыл, Боря меня успокоил: « Всё это будет тебе занесено в поезд, а в Москве помогут встречающие – ты к этому багажу даже не прикоснёшься».

За день до моего отъезда в наши планы вмешалась действительность…

Началось с того, что с середины дня отход поезда был перенесён на 5.00 утра, и мне пришлось принять решение прибыть на вокзал в Берлин за 6-7 часов до его отхода, т.е. ближе к ночи.

Ровно в 22.00 меня привезли на вокзал, выгрузили в огромном зале ожидания у временно закрытой камеры хранения, обняли и уехали. Я уселся на свой багаж и стал ждать. Камера открылась в первом часу ночи, но возникла вторая накладка – у меня потребовали «аусвайс». Порывшись в памяти, я вспомнил, что в военное время в оккупированных фашистами населённых пунктах кое-кому выдавали «аусвайсы». Что они значили не удалось вспомнить, но вроде бы это было какое-то удостоверение. Я показал свой паспорт, после чего хозяин камеры хранения ногой вытолкнул ящик с деталями, поставленный мною в проём двери.

Добрая душа в лице пожилой полячки объяснила мне, что я без аусвайса – изгой, и с сегодняшнего дня мне не продадут без него даже пачку сигарет. Это решение приняло новое правительство ГДР, чтобы приезжие из других стран не разбазаривали немецкие товары и вообще «вели себя тихо».

Я пересчитал оставшиеся сигареты – их оказалось только 3 штуки. Погибаю.

Зал ожидания битком забился пассажирами и немецкой молодёжью.

Пассажиры, явно русские, рассосредоточились по стеночкам и ведут себя тихо, прикидываясь немцами. Центр зала полностью оккупирован пьяными парнями и девицами, которые разлеглись группами по 10-15 человек на полу, тянут «из горла» спиртное, шумят и вообще ведут себя отвратительно.

Как позже выяснилось, прошла информация, что правительство ГДР принимает решение о подготовке новых правил выезда за границу, снятии контроля с пограничных переходов и возможности находиться в Западном Берлине без специального разрешения.

Первая половина ноября, погода жуткая – сильный ветер и дождь со снегом, но это не помешало молодёжи со всех концов ГДР заполнить все вокзалы, подземные переходы, метро и подъезды домов в Берлине в ожидании открытия границы. Я видел в своей жизни многое, но более мерзкого зрелища, чем пьяная немецкая молодёжь даже представить себе не мог. Пользуясь полным отсутствием полицейских и свободой творить всё, что втемяшится в помутневшее сознание, абсолютно не обращая внимания на окружающих, парни и особенно девки вытворяли такое… Содом и Гамора!

И всё это в лужах от опрокинутых бутылок и блевотины.

Мне удалось перетащить свою поклажу в притенённый угол. Прошёл ещё час.

Невероятно хотелось курить, и я, набравшись наглости, закурил - никакой реакции от перепуганных немцами соседей не последовало.

Не буду рассказывать, как после объявления, что мой поезд № 5 Берлин-Москва будет отправлен не с этого вокзала, а с другого, я умудрился перетащиться с вещами на другой вокзал. Об этих приключениях даже вспоминать противно.

Но мир не без добрых людей – добрыми людьми оказались вьетнамцы, которые в тридорога продали мне две пачки сигарет и зажигалку. Один из них достаточно сносно говорящий по-русски, посмотрев на мои мытарства с багажом, прикатил в моё распоряжение грузовую тележку и чуть было не выдавил из меня благодарную слезу.

Всё вроде бы начало выправляться, но судьба приготовила мне новое испытание. На горизонте появились колоритные фигуры. Человек шесть здоровенных молодцов, возглавляемых настоящим арийцем – высоким, белокурым и красивым парнем, одетым в кожанный костюм и высокие сапоги. На его левой руке красовалась красная повязка со свастикой на фоне белого круга. Медленно переступая через пьяную молодежь, а иногда с отвращением отталкивая сапогом сидящих на его пути девиц и парней, он двигался явно в сторону моей тележки и соответственно меня, сидящего на ней. Запахло «жаренным»… Особую неприязнь у меня вызывал квадратный парень, идущий рядом с фашистом. У него была широкая конопатая физиономия, толстый бесформенный нос и злые узко посаженные глаза. Чего-то сказав красавцу, он показал на меня пальцем. Сразу же вспомнились рассказы о побитых немцами офицерах.

Компания подошла ко мне. Фашист поманил меня пальцем. Пришлось слезть с тележки. Приставив палец к моей груди, он спросил: «Русишь»?

Не знаю почему, но я ответил: « Найн, Латвия, Рига ».

Он явно не понял моего ответа и что-то спросил у конопатого. Тот, видимо, был знатоком географии и стал солидно чего-то рассказывать. Красавец выслушал его и похлопал меня по плечу. Тоже сделал конопатый, и они пошли дальше.

Бывает же такое, что из безвыходной ситуации тебя выручает человек, которого ты больше всего опасался.

На этом мои берлинские неприятности кончились.

Ровно в 5.00 был подан поезд, и я благополучно погрузился в купейный вагон, заняв свою нижнюю полку и расположенный под нею багажный ящик.

Не прошло и 15 минут, как купе укомплектовалось тремя женщинами неопределённого возраста с туго набитыми большими клетчатыми сумками. В 90-ые годы их будут называть челноками, а в 1989 году они были обыкновенными спекулянтками, скупавшими в Германии уценённые товары и перепродававшие их на родине по высокой цене.

Всё, чем были набиты их сумки, они успели закупить до введения аусвайсов. И оставалось только, как можно незаметнее для немецких таможенников, рассовать в купе особо ценные экземпляры, чтобы их не реквизировали.

Не обращая внимания на меня, они стали вспарывать матрасы и засовывать в них кофточки, упаковки с колготками и прочую дребедень. Была сделана попытка покуситься и на мой матрас, но я решительно её присёк.

Им надо было торопиться, т.к. до Франкфурта на Одере, где проходила граница с Польшей, было не больше 100 км.

В процессе сокрытия материальных ценностей мне был задан вопрос, везу ли я что-либо купленное в Германии и если везу , то почему не прячу. Я честно рассказал о покупках и о нежелании связываться с таможенниками, на что мне было сказано с явным злорадством, что через 15-20 минут у меня конфискуют все, включая ящик с деталями.

Таможенный шмон во Франкфурте был организован по высшему уровню.

Началось с того, что нас всех загнали в свои купе. Ждём. Наконец пришли два солдата и офицер. Когда были проверены документы и билеты, нас попросили выйти в коридор, в торцах которого стояли по два вооружённых солдата. Кроме нас в коридоре никого из пассажиров не было. Офицер остался с нами, а два солдата, вооружённые пустыми кожанными мешками вошли в купе и закрыли дверь. Через несколько минут один из солдат вышел и, подойдя к офицеру, что-то ему сказал. Тот отвёл меня в сторону и на довольно понятном мне русском языке тихо задал вопрос, где я покупал «Практику», «Веритас» и всё остальное, а также что за железо в деревянном ящике.

Пришлось кратко рассказать о железе, о себе и о покупках, сделанных в Военторге Вюнсдорфа. Кроме того я поведал о сохранившихся военторговских наклейках на коробках и вещичках, а также о чеках, которые мне было некогда отрывать и выбрасывать. Офицер что-то скомандовал солдату, отдал мне честь и пожелал счастливого пути. На мой немой вопрос он ответил, что мои покупки хоть и германского производства, но являются собственностью Советской Армии и на них не распространяется принятый вчера вечером закон о «конфискации». Соответствующую команду своим солдатам он только что дал. Через пару минут оба солдата вышли из нашего купе с кожанными мешками, набитыми поклажей моих спутниц.

Что творилось в купе, когда нам разрешили туда войти, трудно передать. Все матрасы были тщательно выпотрашены, включая мой, и свёрнуты в рулоны. На полках и на полу валялись пустые сумки, бумажки и ещё какие-то вещички моих соседок, которые выли и ломились в дверь, предусмотрительно закрытую солдатами на ключ.

Судя по шуму, начавшемуся за стенкой, там начался очередной шмон.

Моей же спасительницей оказалась коробка с машинкой «Веритас», для неё не нашлось места в багажном ящике и я её поставил на свою полку. На боку этой коробки крупными синими буквами было написано «Военторг №… ЗГВ».

Итак, Франкфурт остаётся позади, а впереди Польша.

От Франкфурта до Познани в нашем вагоне слышались сплошные проклятия и причитания. Три четверти пассажиров пятого купе люто ненавидели меня, немцев и Горбачёва. «Сволочи со сволочами всегда умеют договариваться» - это обо мне. Чтобы не разворачивать дискуссию – я не возражал и стараясь не мозолить глаза своим попутчицам, основное время проводил в коридоре или в тамбуре с сигаретой. Подъезжаем к Познани. Наш состав почему-то подошёл к платформе только семью вагонами, остальные, включая наш оказались вне её. Через пару минут после остановки началась какая-то беготня и крики. Локомотив стал резко дёргать состав и тронулся, набирая скорость. Проезжая мимо вокзальной платформы я успел рассмотреть большое количество людей различного возраста и пола, которые с остервенением швыряли камни и всякую мерзость в вагоны, стараясь разбить окна. Нашему вагону со стёклами повезло, видимо временно кончились боеприпасы большого калибра. Как выяснилось позже, мы прибыли в Познань не вовремя. Там в это время местные экстремалы свергали статую Ленина, установленную у вокзала, и надо же быть такому – прибыл советский поезд.

Когда Познань исчезла из вида, наш вагон посетил бригадир поезда. Он вкратце обрисовал обстановку, создавшуюся после контактов с поляками. Обстановочка была не весёлой – в первых семи вагонах практически были выбиты все стёкла. Температура воздуха ниже минус 10-ти градусов, сильный ветер со снегом, людям в этих вагонах приходится не сладко, страдают дети. Учитывая сложившуюся ситуацию, нам необходимо потесниться и принять максимальное число пострадавших людей.

И мы приняли. Когда подъезжали к Варшаве, население нашего купе составляло 12 человек, в число которых входило 5 детей. Общее горе отвлекло попутчиц от моей персоны, и я почувствовал себя довольно комфортно.

Апофеоз был в Бресте. Когда мы остановились, и в вагон вошли пограничники, началось нечто похожее на то, что фиксировала кинохроника при освобождении городов от фашистских захватчиков. Женщины, почувствовав, что ненавистная «заграница» кончилась, со слезами на глазах бросались к пограничникам обнимали и целовали их. Неоднократно повторялись слова: «наши», «родненькие», «миленькие»… Пограничники обалдели и не могли понять, что происходит. Но потом они всё же врубились и спёрли у меня две бутылки водки, которые я не включил в «декларацию». Раз нет в декларации – значит и не было этих двух бутылок. Логично?...

Выходит, что у немецких погранцов с логикой – серьёзнейшие проблемы…

9.48. Коллеги по Гороху

Надо честно признаться, что полигон, где мы испытывали танк - объект 219, не имел ничего общего с городом Гороховец. Просто все окрестности в радиусе

20 км с царских времён назывались Гороховецкие лагеря.. Поэтому для краткости войсковую часть в посёлке Смолино, находящегося на 362 км Горьковского шоссе, мы называли «Гороховец».

Хоть этот период работы и назывался испытаниями, на самом деле это была доработка комплекса управляемого вооружения, стабилизатора и танка в целом в условиях полигона.

Безусловно, на первом месте здесь стоял вопрос доработки ПТУРС «Тайфун» и системы его управления.

На полигоне, сменяя друг друга, находились заместители А.Э. Нудельмана - Евгений Александрович Рачицкий и Владимир Серафимович Вишневский. И хотя многие научно-технические проблемы решались на стендах этого КБ, однако главным критерием правильности выбранных решений были результаты стрельб из танка.

А раз доработка, значит, в ней должны были участвовать разработчики всего, что имело изъяны. И они не только участвовали, но и присутствовали на полигоне. Порой это присутствие доходило до 200 человек. Принимая во внимание, что головным разработчиком об.287 являлось ОКБТ «Кировского завода», мне, как руководителю испытаний, приходилось «отдуваться» за работу всех предприятий-соразработчиков.

«Разношерстная» сборная команда представителей пяти предприятий, ядро которых составляли мы – кировцы и москвичи из КБточмаш, базировалась в основном на «18 километре», т.е. в 18 км от посёлка Смолино, где размещался штаб и жилой городок. Добираться из посёлка до нашего жилья приходилось по узкой раздолбанной лесной дороге, летом квасившейся от дождей, а зимой заносившейся снегом так, что продвигаться по ней можно было только при помощи впереди идущего бульдозера.

Жить в бараке на «18км» было тяжко, особенно летом. Тяжко – это мягко сказано, скорее – совсем невыносимо. Причина – гнусы, мокрецы , комары и оводы, которые доводили неподготовленных людей до истерики. Да и «подготовленным» приходилось не сладко – единственным средством от кровососущих в то время был одеколон «Гвоздика».

На открытом воздухе он действовал не более 5-10 минут, а потом надо было опять «мазаться». Настоящее спасение – это сильный ветер, но его в местах, где приходилось работать и жить, как назло не наблюдалось..

Однажды, проезжая по Горьковскому шоссе, я заметил одиноко стоящий метрах в 200-ах от дороги старинный особнячок. При близком рассмотрении это оказалось вполне приличное деревянное строение, стоящее на косогоре и окружённое высокими соснами. Ближайшая деревня Золино была в 1,5 км, а до штаба не более 3-х. Пока я обходил дом вокруг, ни один комар меня не укусил – территория хорошо продувалась. Рядом с домом был колодец с чистейшей и вкусной водой. Лучшего места для летнего жилья не придумаешь. Закончив разведку, я направился к командиру полигона В.И. Тодоракиеву, а через день «кировчане» уже обосновывались в этом особняке.

Как первопроходцу, мне досталась самая маленькая - 20 м. комната, в которой кроме моей были ещё 3 пустые кровати.

Как-то ночью просыпаюсь от того, что в мою спальню с шумом врываются поддатые мужики. Их явление сопровождалось отборным матом, топотом, передвиганием стульев, стола и кроватей. Особенно изголялся один по имени Колька. Делая вид, что крепко сплю, периодически сквозь прищур стал наблюдать за этими типами. С виду на уголовников они не походили. Все очень даже прилично одетые.

Колька оказался «метр с кепкой», наглый и крикливый. Витька, как я понял из их разговора – шофер. А Олег явно из интеллигентного сословия, хотя и подстраивался под Кольку с Витькой.

Выслушав от Кольки несколько не очень лестных выражений в свой адрес, я решил с ним разобраться завтра и спокойно заснул ( в то время это у меня хорошо получалось).

Проснулся часов в 6 утра от того, что кто-то осторожно похлопывает меня по плечу. Открываю глаза – интеллигент Олег.

- Простите меня пожалуйста. Вы не могли бы мне одолжить до завтра, часиков до 12 дня, рубликов около 120? Я руководитель бригады от ЦНИИ автоматики и гидравлики Олег Александрович Борисов. Мы прибыли сюда по вызову руководителя испытаний Мироненко, но как-то неожиданно поиздержались в дороге. Бригаду я на сутки оставляю, а сам съезжу в Москву за деньгами.

Паспорт и деньги у меня всегда были при себе, даже когда я спал.

Не знаю, что заставило ему поверить, но я достал деньги, выдал ровно 120, оставив себе только 5. Олег галантно расшаркался и удалился.

Кстати 120 рублей в то время была месячная зарплата старшего инженера.

На следующий день ровно в 12 дня он с благодарностью вернул мне долг, а это уже говорило о многом – человеку можно было верить.

Кстати, ЦНИИ автоматики и гидравлики - это бывшее ЦНИИ-173, в филиале которого я с Володей – Владленом Сергеевичем Савреем работал в Коврове.

К команде Олега Борисова я ещё когда-нибудь вернусь, а пока о представителях остальных организаций. Нудельмановцы вели себя солидно, интеллигентно, держась от всех остальных на дистанции. Может и были у них какие-то внутренние трения, но это никогда наружу не выплёскивалось. По отношению к работе они были примером для всех.

Туляки жили какой-то своей обособленной жизнью. Вне работы с нами не контактировали, а тихо садились на машины и куда-то уезжали. Приезжали тоже тихо, но пьяные в доску. В большинстве случаев они не могли даже вылезти из машины, так вповалку и спали в ней до утра. Был случай, когда они умудрились добраться до гостиницы без правого переднего колеса. Однако всё это происходило опять же тихо, без скандалов и мата. Так же тихо они теряли своих товарищей. В основном во всем была виновата река Ока, на которую они частенько, приняв солидную дозу спиртного, ездили охлаждаться.

Информацию о таких случаях мы получали от администрации гостиницы – «у туляков вчера на пляже осталась невостребованная одежда».

О представителях оптических КБ и заводов ничего не удаётся вспомнить. Это были какие-то незаметные и неинтересные личности.

Нашу братию называли «ленинградцы» или « эти с Авроры». У нас постоянно что-нибудь происходило. Всё это делалось с перепоя или с недоперепития и частенько с шумом.

Уследить за всеми было невозможно.

Средний возраст моих бойцов составлял около 40 лет, т.е. это были люди с устоявшимися привычками, приличным жизненным опытом, а некоторые успели даже повоевать.

В основном это были высококвалифицированные рабочие, конструктора и исследователи, проработавшие на «Кировском заводе» всю свою сознательную жизнь. Перевоспитать их было невозможно, сломать тем более, а запереть – это из области фантастики. Самое интересное, что крепко выпив они были способны на многое, но утром в 6.00, когда я их поднимал на работу, все были, как огурчики. Сложнее было с молодыми. Этих постоянно тянуло на приключения, танцы и общение с местными не очень разборчивыми в «связях» представителями женского пола.

Вот с таким контингентом мне, как руководителю испытаний приходилось работать. А руководителю-то тогда не исполнилось и 30 лет.

9.49. Закрытие «гороховецкой» темы

Чтобы окончательно закрыть «гороховецкую» тему, осмелюсь поведать о некотором из совершенно секретного. Я думаю это не очернит светлую эпоху советского государства.

Начну с напоминания о том, что наше существование в «гороховецких» условиях, напоминало ссылку. А основная мечта у ссыльных – вырваться на волю. Некоторые терпеливо ждали окончания «срока», но другие, пока у них ещё были деньги - рвалась на свободу. Ближайшим цивильным центром свободы был город Дзержинск (это 18 км через лес до шоссе и ещё 30 км). Побеги совершались небольшими группками – не более трёх-пяти человек. Летом в чём попало, а зимой обязательно в зимних меховых лётных костюмах – куртка, штаны и унты, иногда шлемофоны. В Дзержинске не могли понять к какому роду войск принадлежат наши парни, и было решено, что это лётчики с подземного аэродрома. Эта версия просуществовала более двух лет, и была раскрыта только тогда, когда двое москвичей умудрились жениться на дзержинских девицах.

Ну, а пока никто ещё не допился до состояния тех двоих и они стремились в Дзержинск только с одной целью – «оторваться» в местном ресторане «Ока», просадив там всю наличность и пообщаться с женским полом.

Коротко о Дзержинске. В 60-е годы прошлого столетия это был внешне доволно приятный городок с населением 170 тыс. человек, большинство из которых составляли женщины. Город был центром производства оборонно-наступательной химии и полимеров, с жуткой экологией и крайне малой продолжительностью жизни, как мужчин, так и женщин – где-то в среднем около 50 лет. Видимо, учитывая это, молодежь женского пола от 15 до 35 лет изо всех сил стремилась не растрачивать время попусту и по возможности концентрировалась в просторном сквере около ресторана «Ока». В этом сквере существовал эффективный сервисный центр, в составе девицы неопределённого возраста под кличкой « американский шпион». Сервисный центр, когда его не мучили болезни, располагался ежедневно на одной и той же скамейке, поэтому информированные «туристы» сразу же направлялись к нему.

Работал центр абсолютно бесплатно и по собственной инициативе где-то с 19 до 21 часа. Очень редко он заканчивал свою работу раньше, когда вдруг сам приглашался в «Оку» каким-то неразборчивым клиентом.

А в обычном режиме работы он принимал устные заявки от клиентов и в течение 5-10 минут предоставлял соответствующий товар.

Как он ориентировался в практически неосвещённом сквере оставалось загадкой.

Загадкой для меня осталась также невероятная осведомлённость и память «шпиона».

Дело в том, что совершая «побеги», некоторые несознательные ссыльные утром не возвращались, и их приходилось искать – должность у меня была такая. Обычно на розыски я направлял своих заместителей по «общим вопросам» Скобкина или Молчанова, но несколко раз, в связи с их отсутствием, приходилось это осуществлять самому. Надо сказать, что «американский шпион» по каждому исчезновению называл не более трёх-четырёх адресов, один из которых всегда оказывался точным. Благодаря такой системе, чрезвычайных происшествий у нас не наблюдалось, хотя случаи несанкционированного заражения были и неоднократно. Моему заместителю – Молчанову, 56-летнему инвалиду войны, даже пришлось поручить разыскать и познакомиться с хорошим врачом, который быстро и качественно ликвидировал ненужные приобретения.

Как не странно, такие происшествия создавали своеобразную доверительную обстановку в коллективе, что в дальнейшем при необходимости значительно повышало производительность труда.

В завершении хочется сказать - не знаю, как сейчас, но в 60–ые годы никаких товарно-денежных отношений между «ссыльными» и «местными» не существовало и в помине.

Были только товарно-ресторанные и товарно-развлекателные отношения.

9.50. Квадратура круга

Очень частым и по своему эффективным достижением человека в преклонном возрасте являетя склероз головного мозга. И именно склероз головного мозга, а не спинного или костного. Несколько дней тому назад я ощутил это на себе, когда прочитав мой мемуар, жена сказала, что я забыл поведать о том, как оказался в Миноборонпроме и как его героически осваивал. Вот тебе и на - склероз помог мне забыть этот не очень приятный отрезок моей жизни, а жена напомнила.

Дело в том, что под псевдонимом Радькова, именем Наталия и отчеством Фёдоровна она была свидетелем моего «пришествия», т.к. состояла секретарём начальника 7 ГУ Н.А.Кучеренко, а потом и Ж.Я.Котина.

Что поделать? Ведь не омрачать же семейными скандалами оставшуюся жизнь…

По-моему, я уже где-то писал, что в 1968 году прибыл на постоянное жительство в Москву и стал «государственным служащим». Всё это произошло довольно быстро, поэтому толком и не понял куда вляпался.

Началось всё с того, что меня разыскал Ж.Я. Котин. Он добровольно сложил с себя полномочия начальника и главного конструктора танкового КБ на Ленинградском «Кировском заводе» и согласился занять освободившуюся должность заместителя министра оборонной промышленности СССР.

Это была непоправимая и трагическая ошибка, стоившая ему полной потери здоровья и в конце концов жизни.

Пока же он, узнав мой новый адрес, прислал референта, и я был «доставлен» в Министерство.

Надо сказать, что быть в Миноборонпроме до этого мне не приходилось. И вообще, о министерской жизни мне ничего не было известно. В процессе работы на «Кировском заводе» доводилось издали наблюдать с каким почтением встречало руководство завода и КБ министерских работников, но не более.

Поэтому министерство было для меня чем-то особенным, а его работники чем-то вроде действительных членов Академии Наук СССР – не менее.

Короче, я был взят Котиным, как говорится, «на понт», и через несколько дней стал действительным членом « СЕДЬМОГО ГЛУПРА» ( 7 Главного управления), распрощавшись навсегда с очень высокой для меня должностью на Химкинском машиностроительном заводе имени С.А. Лавочкина, где меня уже начали оформлять.

Котиным же я был определён в конструкторский отдел, занимавшийся всеми делами, связанными с созданием новых образцов бронетехники и модернизацией серийных. А для «обкатки» был назначен куратором ленинградского ОКБТ, т.е. того КБ, в котором работал до этого, и где Котин был главным конструктором.

Итак, утро первого рабочего дня. Начальник Главка Н.А. Кучеренко представляет меня коллективу конструкторского отдела. Коллектив встречает мрачновато, и через несколько минут я остаюсь один на один с выделенным мне пустым письменным столом.

В большой комнате 7 столов. Мой расположен справа, рядом с входной дверью.

Коллеги сидят лицами к окнам, т.е. ко мне спиной. Друг с другом не общаются, со мною тем более.

Всем, включая начальника отдела А.М. Макаренко, за 50. Мне же 35 – сопляк!

До обеда я никому не понадобился. Позабыт и позаброшен. Смотрю на спины сидящих и прислушиваюсь к их телефонным разговорам. В основном общаются с Харьковом, Тагилом и Омском. Оттуда что-то докладывают, вероятно состояние работ. Наши говорят тихо и односложно, как-будто что-то скрывая от соседей по комнате.

Становится противно – тарелка не моя. В середине дня в комнату заглядывает кадровик и оповещает, что через 10 минут все приглашаются в кабинет Кучеренко, он будет представлять меня коллективу Главка. Иду, как на эшафот.

В кабинет набилось человек 40. Представление длилось минуты 3. Кто-то пытался задать мне вопрос, но начальник его одёрнул – «вопросы в рабочем порядке, все свободны». В коридоре я заинтересовал только «секретчицу» - начальницу Первого отдела Марию Ефимовну. Она пригласила меня к себе и добросовестно выудила у меня интересующую её информацию - обо мне и моём семейном положении.

О деятельности в Ленинграде она была уже проинформирована начальником Первого отдела ОКБТ Евгением Зданчуком, который расписал меня с самых лучших сторон.

Я тоже не остался внакладе и «выудил» у неё информацию о своих коллегах по отделу и Главку. Как я и ожидал – почти все, кроме начальника Главка, оказались «дрянными людишками».

В следующие 2-3 дня меня уже никому не представляли, и я попытался разобраться во взаимоотношениях коллег по отделу.

А взаимоотношения заключались в том, что утром, входя в комнату, они иногда говорили – «здравствуйте», в конце рабочего дня (не раньше 7-8 вечера) прощаться было не принято, уходили по-английски – молча и тихо.

Общение заключалось в конкретных просьбах – открыть форточку или её закрыть.

Если бы отключили телефоны, а «сверху» не сваливалось какое-нибудь задание, весь день в комнате бы стояла гробовая тишина. Задания всё ж таки частенько сваливались, и тогда начальник отдела Макаренко тихим голосом просил подойти к нему соответствующего исполнителя.

Разговор вёлся почти шёпотом, так что понять что-нибудь с расстояния трёх метров было практически невозможно. Самое интересное, что когда это происходило, все остальные вели себя очень напряжённо, явно вслушиваясь в разговор.

Вскоре я понял причину происходящего. Она заключалась в том, что в государстве существовали три конкурирующих танковых конструкторских бюро:

- ХКБМ в Харькове, главный конструктор А.А.Морозов, создатель знаменитого Т-34 и разработчик семейства танков типа Т-64;

- УКБТМ в Нижним Тагиле, главный конструктор Л.Н. Карцев, создатель танка Т-62 и разработчик танка Т-72;

- ОКБТ - моё подшефное КБ в Ленинграде, сменивший Ж.Я. Котина главный конструктор Н.С.Попов, , разработчик танка с газотурбинным двигателем - Т-80.

Было и четвёртое - Омское КБТМ, главный конструктор А.А. Моров, которое никому не перебегало дорогу. Оно обслуживало серийное производство завода по выпуску танков типа Т-55, их модернизацией и созданием инженерных и специальных машин на танковой базе.

Ну, а если была конкуренция трёх КБ, значит существовали противоборство, неприязнь и скрытность между их кураторами.

Мало того , что для них я был «котинским агентом», меня ещё невольно стали втягивать в «междуусобицу», а воевать мне совсем не хотелось.

В других отделах Главка шла обычная человеческая жизнь – люди общались между собой, дружили, ссорились, болтали, сплетничали и т.д и т.п., а тут – холодная война.

Вскоре со всеми, кроме моих коллег по отделу, у меня стали налаживаться довольно хорошие отношения. Как выяснилось позже я оказался единственным человеком среди конструкторов, который пришёл с завода, т.е. неплохо знал производство, неоднократно участвовал в различных испытаниях опытных образцов всех видов отечественной бронетехники, имел кое-какой опыт конструктора, исследователя и испытателя. За время работы в Питере приобрёл достаточно много знакомых на заводах, в КБ, институтах и на полигонах, с которыми были хорошие и даже доверительные отношения. Приезжая в Главк, они «обнаруживали» меня, и мы встречались, как старые друзья. Это вызывало недоумение и недовольство у аборигенов моего отдела. Дружеские отношения здесь были не приняты, тем более с руководящими работниками предприятий и организаций. А взаимные обращения «на ты» или просто по имени без отчества - «аборигенов» шокировало.

Мало того, среди руководства подразделений министерства и частенько посещавших нас представителей Минобороны тоже оказались мои «старые знакомые» по госиспытаниям и правительственным показам…

И если это, как бы играло мне в плюс, то у коллег по отделу, включая начальника, оно вызвало плохо скрываемую неприязнь.

Вскоре я узнал, что практически никто из них за десятилетия работы в Главке напрямую не «общался» с танками. Танки они «знали» по фотографиям в отчётах или видели их издали при посещении заводских или опытных цехов во время кратких командировок. Залезать же в грязные танки было несолидно.

А теория, как говорится, без практики – мертва. Да и откуда этой практике было взяться в Москве на улице Горького в сотнях и тысячах километров от КБ и заводов.

Таким образом, я ещё не приступил к работе, а уже нажил себе пятерых недругов. Шестой – главспец по танковому вооружению, в это время был в отпуске и появился неожиданно для всех. Это был Георгий Михайлович Филимонов. Обнаружив меня справа от входной двери, вглядевшись и узнав во мне старого знакомого, он тепло поздоровался и поинтересовался: « Какая нелёгкая тебя сюда занесла?». Узнав, что мы стали коллегами, искренне обрадовался и выдал: « Ну, теперь в этом гадюшнике у меня будет товарищ с круглой задницей!». Я, растерявшись спросил: « Почему с круглой?». На что последовал незамедлительный ответ: «Ты же пришёл к нам с круглого танкового сидения, а у этих за десятилетия неотрывного восседания на конторских стульях задницы стали квадратными!». Этими словами Филимонов стёр у меня последнюю надежду поладить с «большинством» и вогнал меня в свою партию - «меньшевиков». Игра только началась, а счёт уже был 5 : 2 в пользу квадратных задниц.

Я невольно посмотрел на свой стул - квадратура круга! Какая нелёгкая меня сюда занесла? Отыгрываться… или уносить ноги?

Чем всё это кончилось? Видимо… , придётся писать продолжение.

9.51. Странный взгляд

Грубо противопоставив меня «квадратным», Филимонов порылся в своём сейфе, что-то там взял и, пожелав мне здоровья, ушёл догуливать отпуск.

Впервые в жизни я оказался в совершенно дерьмовой ситуации.

С Филимонова, как с гуся вода – ляпнул и ушёл, а что делать мне – сквозь землю провалиться? Выручил телефонный звонок – срочно вызывает Котин.

Фу…, есть повод унести ноги из этой комнаты – бегу к Котину. Через 5 минут мы уже куда-то мчимся на машине. Проезжаем гостиницу Пекин и останавливаемся у какого-то белого здания.

- Я поеду чего-нибудь перекусить, а ты бери этот конверт, зайди к Бутоме и попроси его написать положительную резолюцию. Если он не захочет, то пусть ничего не пишет, я тогда сам с ним поговорю. Ну, давай, а мы минут через 15-20 будем ждать тебя на той стороне.

Выхожу из машины. Хочу спросить – кто такой Бутома, но машина сорвалась с места. Конверт заклеен. Где искать этого Бутому?

Скорее всего в этом белом здании. Иду туда. Читаю вывеску – Министерство судостроительной промышленности СССР. На входе охрана. Показываю удостоверение. Странно, но меня пропускают. Спрашиваю, как найти товарища Бутому, и получаю исчерпывающий ответ, да ещё и с именем и отчеством Бутомы – Борис Евстафьевич. На втором этаже узнаю у пожилого мужчины, что Бутома сейчас в зале коллегии, дверь он показал. Благодарю и направляюсь туда.

Что такое коллегия – не знаю, но то что через 15 минут подъедет Котин заставляет действовать.

Вспоминаю слова А.С. Ермолаева: «Никогда не смущайся и не робей там, где тебе не платят зарплату», – решай вопрос. Открываю дверь… и передо мною большой зал, заполненный людьми. Моё появление замечено многими. Секундная растерянность и наглый вопрос: «Простите, мне нужен товарищ Бутома». Раздаётся дружный смех. Один из сидящих за длинным столом, стоящим посредине зала, смеётся и говорит:
- Я – товарищ Бутома, и что дальше?
- Здравствуйте, Борис Евстафьевич! ( дружный хохот)
- Мне поручено Жозефом Яковлевичем Котиным срочно передать Вам этот пакет. Разрешите подойти.
- Подходите.

Срываюсь с места, и забыв, что к столу ведут 5 или 6 ступенек вниз, спотыкаюсь и чуть было не грохаюсь с лестницы. Выкрутив какой-то замысловатый фортель и оставшись на ногах, вызываю… аплодисменты. Какой-то шутник кричит – бис!

Мне ничего не остаётся, как чуть-чуть подыграть публике, т.е. – поклониться.

Наконец, добираюсь до Бутомы и вручаю ему пакет. Он вскрывает его, достаёт какое-то письмо и громко читает. Ловлю момент, когда он дочитает до конца, чтобы вклиниться со своей просьбой. Вклиниваюсь:
- Борис Евстафьевич, большая просьба поставить положительную резолюцию.

Если у Вас есть сомнение, то не пишите ничего – это просьба Котина.

Бутома смеётся и обращается к залу:
- Товарищи, слышали текст, который я зачитал? Дружный ответ: « Слышали!».
- Решим положительно? Дружный ответ зала: «Положительно!».

Он пишет резолюцию.
- Как вас звать-величать, молодой человек?
- Юрий… Юрий Михайлович Мироненко.

Передаёт мне письмо и конверт.

Беру, кланяюсь Бутоме и залу, говорю – «большое спасибо» , «доброго здоровья», и уношу ноги. Выходя из Судпрома, спрашиваю у охраны – кто такой Бутома? Ответ заставляет меня аж передёрнуться – Министр. Какое же мнение обо мне в этом Судпроме сложилось?

Перехожу на другую сторону Садового кольца, жду Котина. Минут через 10 он подъехал. Сажусь в машину и молча отдаю конверт.
- Что там?
- Положительная резолюция.
- Вопросы не задавал?
- Нет, там была коллегия, пришлось войти и попросить, как Вы сказали. Он посоветовался с залом и написал.

Котин бросил на меня какой-то странный взгляд. Мне показалось, что где-то и совсем недавно я с таким же взглядом встречался.

9.52. «Акелла» промахнулся

После своего «блистательного» выступления в зале коллегии Минсудпрома я был забыт Ж.Я. Котиным месяца на два. Однако время даром не терял. И хотя отношения внутри отдела остались натянутыми, но за эту пару месяцев я стал относительно «своим» человеком среди остальных работников Главка и в Главном управлении опытных работ (ГУОР), которым командовал А.И. Чубаренко.

До этого он работал в Ленинградском ВНИИтрансмаше, и мы неоднократно контактировали во время испытаний танков. Надо сказать, что Алексей Иванович был «лакмусовой бумажкой» для работников конструкторских отделов министерства. Раз в неделю к нему на «ковёр» вызывались начальники этих отделов для отчёта по выполнению ОКР и НИР. Имея очень прочные и разносторонние технические знания, светлую голову и великолепные дипломатические способности, он там, где это действительно было надо, мог действовать жёстко и принципиально. По результатам рассмотрения состояния работ составлялась докладная Министру, и оным принимались соответствующие меры.

Если от других главков на доклад к Чубаренко приходили начальники отделов и лично отвечали на все вопросы , то от нашего главка являлся нач.отдела Макаренко со всеми своими подчинёнными. Сам он никогда не докладывал, а только дирижировал, указывая пальцем на очередного докладчика. Докладчики, получая скудную и не всегда достоверную информацию от руководства предприятий, соответственно пересказывали её Чубаренко. Тот же накануне поручал своим подчинённым обзвонить эти же предприятия, и получить «мнение» военпредов и доверенных лиц.

Далее шла проверка на «вшивость» - задавались конкретные вопросы, и как говорил Петр Первый – «их дурь каждому была видна». Так, что задолго до моего прихода в Главк у работников ГУОР сложилось крайне негативное отношение к «личностям» нашего отдела. Сам Чубаренко при встрече со мною искренне посочувствовал:

- С коллективчиком и с начальничком тебе, дорогой, не повезло – визга много, а шерсти мало! Кстати, будь осторожнее с Макаренко – он правая рука Кучеренко и только с виду тихий. Харьковских в вашем главке и среди военных с избытком. Прежде чем (он покачал головой) - семь раз отмерь.

- А как же Котин умудряется здесь вертеться?

- Идёт напролом, пытается командовать… Съедят его, осталось немного… Переходи ко мне работать, а впрочем от Котина тебе не вырваться. Остаётся только, как ты говоришь «вертеться» и ворочить мозгами…

Прошло ещё какое-то время, и на меня навалилась работа - пришлось вертеться и ворочить мозгами.

Дело в том, что ОКБТ, которое я «курировал», было под завязку загружено разнообразными опытно- конструкторскими работами и НИР-ами. Одних только мощных колёсных тракторов типа К-700 - пять разновидностей. Кроме этого, танк с газотурбинной силовой установкой объект 219, самоходные пусковые и транспортные установки для ракет Надирадзе, Янгеля и др. – объекты 810, 815, 817, 825, спец. машины об.275 и 276 и т.д. и т.п., не говоря уже о НИР с изготовлением ходовых экспериментальных образцов, в т.ч. под мощнейший боевой лазер «Двина». Причём все перечисленные работы были на контроле ЦК КПСС.

В отличие от «моего» ОКБТ все другие КБ и их кураторы выполняли под контролем ЦК только по одной ОКР: Харьковское - объект 434, а Тагильское – 172, визгу же было предостаточно.

Передо мною встал извечный вопрос – что делать?

Был общепринятый вариант комфортного существования в роли «куратора» -полностью «лечь» под главного конструктора, и деятелей, которые его поддерживают, т.е. отключить за ненадобностью собственные мозги и стать попугаем Попова, как другие «морозовские», «карцевские» и «моровские». Перепоручить свою работу специалистам подшефного КБ - это значит по любому даже мелкому поводу вызывать из Ленинграда людей, которые бы за тебя решали все вопросы, бегали по различным организациям, доставали и выбивали необходимую комплектацию и дополнительные средства, оформляли различные решения, мотались бы по командировкам, сочиняли доклады, отчёты и самое главное - мыслили.

Ну, а я бы направлял их, как Макаренко, указующим перстом, а в особых случаях добавлял в их сочинения одно или два своих «гениальных» слова.

Так трудились на своих рабочих местах «квадратные» в окружении представителей подшефных КБ. Так надо было бы и мне, но я оказался «круглым», а круглые бывают только дураки или отличники.

Я же никогда не был отличником, и как мне казалось – круглым дураком тоже не был, поэтому стал третьим – универсальной безразмерной затычкой с собственным мнением по всем вопросам. Моё мнение часто совпадало с мнением вышестоящих, но ещё чаще не совпадало, поэтому-то и жизнь была расцвечена, как у морской тельняшки. Короче, я никогда и никого даже в самые трудные моменты на помощь не вызывал и со своими обязанностями справлялся сам. Вертелся, как белка в колесе, но колесо раскручивало порученную мне работу в нужном направлении. Всё это было опосля, а пока не прошло и месяца, как вдруг обо мне вспомнил Макаренко и поручил написать какое-то письмо с какой-то просьбой в Генеральный штаб. Я написал, и был раскритикован им в пух и прах, причём громко, чтобы слышали все присутствующие, в т.ч. посторонние.

Письмо он вернул со словами, что мне ещё потребуется много времени, чтобы принести хоть какую-то пользу министерству. Пришлось молча проглотить услышанное и заняться учёбой. Первым делом я создал «Словарь бюрократа», перелопатив в Первом отделе копии писем в различные инстанции.

И если труд превратил обезьяну в человека, то архивная пыль секретной части и обида на Макаренко в короткий срок слепили из меня прозаика почище, чем он. Огромную помощь в этом оказал мне зам.начальника производственного отдела Я.Н.Аптекман, очень опытный и знающий специалист, бывший главный технолог Танкограда времён Отечественной войны. Чем-то я ему понравился, и он попросил меня вместо него получать в Первом отделе адресованные ему письма с грифами СС и ОВ.

Он же будет, не оставляя на них своих «следов», выполнять соответствующие поручения руководства: сочинять письма, проекты решений , приказов, постановлений, используя мою секретную тетрадь, т.е. я становлюсь исполнителем. Далее получив отпечатанный материал он будет полностью его оформлять, мне же останется только отдать этот «плагиат» в отправку. Для чего это ему было нужно – я вопросов не задавал.

Взвесив все «за» и «против» - согласился.

Не знаю, как он договорился о такой «технологии» с руководством Министерства, но буквально со следующего дня на меня посыпалась «очень» секретная почта, адресованная … Ю.М.Мироненко – «для исполнения».

В основном эта почта была связана с развитием и реконструкцией заводов отрасли и «особым периодом». Несмотря на довольно приличный возраст, Яков Наумович великолепно владел «писательским» талантом и был отличным учителем.

Я же, учитывая, что он имел доступ в кабинеты высшего комсостава министерства, с его согласия передавал ему свои «творения», которые он, слегка подправив, подписывал у кого надо.

Неважно, кто из нас был раком отшельником, а кто актинией, но этому симбиозу можно было позавидовать.

Да, чего там говорить, я сам себе завидовал – ведь теперь, чтобы подписать у руководства сочинённый мною документ мне не надо было его визировать у собственного начальника отдела А.М.Макаренко – достаточно было собственной визы.

Тот же долго не мог понять, что случилось. Он поручает мне подготовить документ, терпеливо ждёт несколько дней, когда я приду к нему «на поклон», а я не появляюсь. Приходится устроить скандал на всю комнату, что я такой-сякой лодырь и лентяй, и получить ответ, что бумага давно подписана у руководства и ушла адресату. На вопль – почему мне не показал?!, - выслушать наглый ответ: - Вы же сказали – срочно, я и сделал срочно, а если хотите прочесть, то в Первом отделе есть копия.
- Ты где работаешь?
- В Миноборонпроме.
- В чьём отделе?!
- Вы хотите услышать, что в вашем? Нет, Александр Михайлович, отделы в министерстве ещё не раздают в частную собственность. Что же касается того, почему не показал его Вам, то в прошлый раз, когда я к вам подошёл, вы, непонятно за что, меня обругали, и я решил больше вас не отвлекать по пустякам…

Он достал носовой платок, а я как интеллигентный человек постарался поскорее выйти из комнаты, чтобы не мешать ему высморкаться и собраться с мыслями для ответа.

На следующий день состоялось открытое партийное собрание – вопрос на месте. Парторг главка пригласил меня лично. Пришёл. Народу в кабинет начальника главка набилось много, было душно и поднимались в основном производственные вопросы. Я обосновался практически за шкафом и ничего не брал в голову. Из полудремотного состояния меня вывело упоминание моей фамилии. Я спросил соседа: « Чего это обо мне вспомнили?». Ответ меня ошарашил:« Макаренко сейчас будет что-то о тебе говорить».

К столу президиума вышел Макаренко и объявил, что он отказывается со мною работать, что я такой-сякой, что место ведущего самого крупного КБ отрасли должен занимать очень подготовленный, опытный и исполнительный человек и т.д. и т.п , и что он абсолютно уверен - со мною знаменитое ленинградское ОКБТ не сможет нормально функционировать.

Честно говоря, я растерялся. Как себя вести в такой ситуации? Доказывать партсобранию, что я не «верблюд», а хороший и исполнительный?

Чего «выкинул» скотина! Когда я был пацаном, это у нас в Питере называлось – собрать кодлу и сыграть облом! Сейчас меня раздавят. Выбрал же время, когда Котин с Аптекманом в Тагиле, и за меня некому заступиться. Накатают грязь в трудовую книжку и выгонят…

Однако, неожиданно ситуация закрутилась в другую сторону. Все, как один, производственники встали на мою защиту, их поддержали технологи, плановики и снабженцы. А начальник Первого отдела поведала, что руководители Министерства направляют мне напрямую для исполнения очень важные письма… Скандал!

Я был форменно ошарашен от обилия добрых слов, высказанных в мой адрес. Председатель собрания отставной генерал Чиков кое-как утихомирил разбушевавшихся и объявил, что Макаренко не прав и продолжать собрание не имеет смысла.

«Акелла» промахнулся, но не успокоился - он просто сменил тактику. Видимо, посоветовавшись с Кучеренко, и получив кое-какую информацию после некоторой паузы начал очередное «наступление». На этот раз он отказался от массированного наступления и пременил что-то среднее между тактиками партизан и Аль-Каиды.

Начал же с того, что полностью прекратил со мною словестный контакт и стал общаться при помощи листиков из записной книжки, передаваемых мне через работников Первого отдела.

Все послания начинались ласково – «т.Мироненко Ю.М.». В этих посланиях, а их в течение месяца-двух у меня накопилось довольно много, мне «следовало взять на себя» практически все провальные ОКР, ранее «числившиеся» за «квадратными».

Вот содержание одного из них: т. Мироненко Ю.М.
В связи с уходом т. Щербакова в отпуск и большой его загруженностью работы по « С-300В» следует взять Вам на себя. Т. Щербакову В.В. передать т. Мироненко работы по объекту «300В»
Макаренко

Видимо, когда он сочинял это послание на душе было неспокойно. Рука дрожала. И давая поручения двоим: Щербакову – передать, а Мироненко - взять, адресовал сие только одному – мне, забыв про Щербакова.

Учитывая, что до конца года было всего два месяца, а за срыв сроков, установленных Правительством, полагалось наказание - мне оставалось или попасть вместо моих коллег «под раздачу» или как-то «увернуться».

Я решил пока не скандалить , а просто более рационально использовать имеющееся в моём распоряжении время. А время – это субстанция очень даже материальная. При бережном отношении к нему можно получить хорошие результаты.

И я стал получать! Первым это подметил начальник ГУОР А.И. Чубаренко.

Не помню уже на какой очередной проверке выполнения ОКР Макаренко, притащившему в ГУОР весь наш коллектив, пришлось практически по всем вопросам указывать пальцем на меня. Мне же, на удивление собравшихся, удалось нормально доложить по всей тематике и ответить на все вопросы.

В конце совещания Чубаренко неожиданно жёстко обратился к Макаренко:
- Александр Михайлович, с сегодняшнего дня на следующие доклады приходите только с Юрием Михайловичем. Он будет докладывать по основным темам, а вы по оставшейся мелочёвке. Остальных работников вашего отдела я освобождаю от присутствия здесь…, пускай лучше сосредоточатся на выполнении своих прямых обязанностей.

Не прошло и месяца, как начальника нашего Главка Н.А.Кучеренко освободили от занимаемой должности за провал работ в Харьковских КБ.

Осиротевшая «Аль-Каида», прекратив свою террористическую деятельность, робко стала демонстрировать краешек белого флага.

Это выразилось в том, что со мною начали здороваться и даже обращаться с серьёзными вопросами типа: «Юрий Михайлович, вы знаете, что уже выдают зарплату?».

Фиг его знает, или коллеги стали «округляться», или я начал приобретать квадратные формы…

Неумолимо надвигался 1969 год. До выхода на пенсию всего 35 лет – пустячок.

Что же касается системы С-300В, которую я «безропотно» получил от «очень загруженного» Щербакова, то ей придётся посвятить отдельный рассказик.

Для начала я прикладываю фото некоторых машин. В них есть частички моей жизни и здоровья, которые в настоящее время мне очень бы пригодились.

9.53. Продолжение предыдущего + Тихвин

В предыдущем рассказе я вкратце поведал о своих отношениях с начальником и коллегами по конструкторскому отделу. Не лучше складывались отношения с Котиным и Николаем Сергеевичем Поповым, назначенным вместо Котина главным конструктором Ленинградского ОКБТ.

Попов был выдвиженцем Котина, и став его приемником, оказался в довольно неприятной ситуации. С одной стороны он – начальник и главный конструктор крупнейшего танкового КБ, в подчинении которого более 3000 человек, цеха, опытные базы, полигоны под Ленинградом и в Тихвине.

С другой стороны – надо как-то «отдавать дань» Котину, который вытащил его « из грязи в князи».

Котин же став заместителем министра, каких только в Москве было более сотни, потерял всё: «лицо», владения и армию. «Выдающимся» он себя оставил в прошлом, а в настоящем оказался одним из пяти заместителей нашего Министра.

Если у главного конструктора отсутствует прямой начальник, то у замминистра их много – первый Зам, Министр, ВПК, ЦК и Совмин, которые особенно не церемонятся.

Это был непоправимый и трагический поступок!

Перестроиться он не мог и по привычке пытался командовать. Причём командовать теми, которые ему не подчинялись, в том числе главными конструкторами отраслевых КБ.

Это естественно никому не нравилось, в том числе и Попову. Сперва он как-то «реагировал», но через полгода сократил контакты с Котиным до минимума, а его «советы» стал попросту игнорировать.

Прелестнейшая ситуация – я между двух огней, да, куда там огней – вулканов. У обоих характеры – ой-ё-ёй!

Особенно настойчиво Котин стал давить на Попова и меня, когда «осёкся» с Харьковским КБ и получил инсульт (об этом как-нибудь позже). Чуть поправив здоровье, он активно стал вмешиваться в ленинградские работы, требуя у Попова ввода неприемлемых конструктивных решений в будущий танк Т-80, и остальную технику.

А так как я был с одной стороны куратором Попова ( т.е. должен был защищать его интересы), а с другой стороны подчинялся Котину, то со мною он обращался круто:

- Я тебе поручаю заставить Попова сделать…., если он в течение трёх дней не позвонит, что принял мои предложения – выгоню тебя к чёртовой матери!.

Когда первый раз он выдал мне такое «поручение», я понял, что Москва его не изменила. Он остался Котиным, и исправить могла его только……

Однако, мне везло - свидания с «чёртовой матерью» постоянно откладывались по причине инсультов, которые очень досаждали Жозефу Яковлевичу. Их у него за три с половиной года работы в должности заместителя министра было аж четыре. Четвёртый оказался самым результативным, поэтому ему пришлось уйти на пенсию. Я остался один на один с Поповым, и с ним предстояло «сотрудничать» ещё целых 28 лет.

А пока же с помощью Макаренко я освободил своих коллег по отделу почти от всех опытно-конструкторских работ, которые портили им жизнь.

Войдя в азарт от передачи мне своих работ, они не просчитали возможные результаты этого деяния. А зря, так как по объёму выполняемых работ стали не соответствовать своим должностям главных специалистов, я же, осчастливленный их «подарками», стал олицетворять целый отдел.

Конечно пришлось не сладко. Присовокупив к штатному грузу довесочки, выполняемые двумя Харьковскими КБ, Омским КБТМ, и частично ленинградским ВНИИтрансмашем - «пахал, как проклятый», но всё же вспахал эту целину.

Как это мне удалось? Секрет прост. Чтобы в короткие сроки выполнить самую трудную работу – надо быть … лентяем, т.е. не растягивать удовольствие от выполнения этой работы . Надо, не откладывая ничего на апосля, как можно быстрее и качественнее её завершить, чтобы выкроить время для собственных надобностей - «побалдеть». Балдёж – это очень ёмкое слово!

Трудности со временем забываются или вспоминаются, как хохмы, а светлые и «прикольные» моменты надолго остаются в памяти, которая и называется прожитой жизнью. Старики обычно ноют, что жизнь пролетела быстро, ещё совсем недавно были молодыми, и тут бац – «вторая смена». Они не правы. Это не «бац», а старческий склероз или однообразно прожитая жизнь - монотонная, без резких поворотов, взрывов, борьбы и прочего. Однообразность нивелирует жизнь, и она сокращается в памяти, как шагреневая кожа. Мне лично жалко таких людей. Им дали жизнь - огромный чистый лист , на котором можно было написать интереснейший роман или сагу, а они его измазали одной серой краской и скомкали.

А вообще-то меня опять «занесло»! Я же хотел рассказать совсем о другом!

О том, как однажды – в сентябре, мне удалось выкроить время на отпуск. И я, «озверевший» от Москвы, от пропитанной выхлопными газами улицы Горького, где располагалось наше министерство, и от бесчисленного числа людей, с которыми приходилось контактировать, обратился с просьбой к очень хорошему своему товарищу Владимиру Ивановичу Миронову – заместителю главного конструктора ОКБТ. Просьба заключалась в одном – подыскать мне наиболее безлюдное место для отдыха где-нибудь недалеко от Ленинграда. Он предложил пустующий в то время полигон под Тихвином – место тихое, всего три домика, банька у небольшого озерца, кругом лес, болота, клюква, грибы, волки, кабаны, рыба, короче всё, что надо. Мало того, он готов был туда отправить своего шофёра Романа, давно просившегося в отпуск. С Ромой, отличным парнем и специалистом на все руки, я был знаком, так что без колебаний согласился.

Этот полигон я великолепно знал, хотя ни разу там не был. Дело в том, что мне пришлось «выколачивать» в Совмине РСФСР территорию для этого полигона. Выбил ширину полигона – 30 км, а вот длину мне сократили – вместо 78 дали только 74 км. Драчка шла за какие-то 4 км, но какие! По этим километрам протекает река Паша, и через неё из Ладожского озера идёт на нерест лосось! Ширина реки в этом месте не превышала 20 метров!

Начальник управления в Совмине это знал, и как я не изворачивался, уговорить его не удалось. Пришлось моим подшефным ездить на свидание с этой рыбкой за 100 км от полигона на Пашозеро, а это не «Пашкины» 20 метров! Ширина озера около километра и длина девять с гаком – попробуй здесь найти рыбку, вспотеешь.

Итак, в начале сентября я с будущей супругой Наташей прибыл в Ленинград, а через пару дней мы уже осваивали двухкомнатный уютный домик в центре полигона. Место, где располагались домики называлось Валюшка. Вокруг ни души, Тихвин в 30 км.

Кроме нас на полигоне находились ещё два человека – Роман с машиной типа «козёл» и комендант Лёша.

Лёша, по национальности был вебс ( вебсов до 1917 года называли «чудью»). Это был немногословный, кристально порядочный, исполнителный и дружелюбный человек.

Совершенно непьющий, некурящий и к тому же великолепный охотник.

В первый же день нашего пребывания состоялось совещание местного населения, председательствовал Рома. Нашей паре было приказано отдыхать, коменданту Лёше дважды в день топить баню и готовить пищу, а на себя он взвалил обязанности по бесплатной добыче разнообразных продуктов и организации досуга отдыхающих. Закрыв совещание и оседлав своего «козла», он тут же укатил в Тихвин. А ближе к вечеру у нас появился арбуз, окорок, сыр, хлеб, спиртное, овощи, и всё остальное. На мой вопрос, как ему удалось всё это приобрести, ответил кратко: «Познакомился с директоршей продмага, помог ей кое-что и кое-куда привезти-отвезти, заскочил на Тихвинский завод – и все дела».

Вечером мы отметили начало отпуска, а на следующий день стали жить по Ромкиной программе. Завтракали, затем бродили по лесу, полям, собирали ягоды и грибы.

После прогулки забирались в натопленную Лёшей баню и парились. Затем обедали, гуляли, опять парились, ужинали, парились и ложились спать.

Раз в неделю нас навещало руководство Тихвинского завода с жёнами. Выгружали бочку с пивом, ящик со спиртным и, начинался культурный отдых с периодическим посещением парилки. Вечером они возвращалось в Тихвин, а недопитой бочки с пивом и невыпитых бутылок нам хватало на неделю – до следующего их приезда опять же с бочкой и ящиком.

Район полигона – форменный заповедник площадью около 2000 кв.км.

Пересечённая местность, ручьи, речки, озёра, великолепные леса, полные нетронутых ягодников и грибных «зарослей». Да, зарослей – я не шучу. За неделю пребывания в Валюшке мы так распустились, что в 100 метрах от дома собирали грибы, разъезжая на «козле». Грибы мы не искали, а собирали. За полчаса целевого сбора грибов вчетвером набивали доверху два мешка отличными подосиновиками и белыми.

Охамели до того, что подберёзовики перестали считать за грибы. Собранные грибы при помощи одинадцати компактных электронагревателей за ночь превращались в сухие. Целевой сбор в два мешка – это была ежедневная утренняя физзарядка. В результате нашей физкультуры все, кто нас посещал на протяжении отпуска были обеспечены связками сухих грибов. Мало того, руководство Тихвинского завода снабдило нас 40-литровыми бочёночками для засолки, и нам ничего не оставалось, как их исполльзовать по назначению.

В полукилометре от домиков располагались два клюквенных поля и одно особонасыщенное клюквой болото.

Что я не придумывал, как не старался, но преодолеть топкий подход к нему мне так и не удалось. Как-то утром я заметил, что недалеко от нашего домика проходят какие-то незнакомые люди с огромными корзинами за спиной, человек пять. Направлялись они явно к клюквенному болоту. Стараясь остаться незамеченным, я пошёл за ними, чтобы узнать, где и как они преодолевают топкую часть болота. Однако, фокус не удался. Как не старался соблюдать дистанцию и передвигаться бесшумно, они почувствовали слежку, и подойдя к болоту, остановились и сели на землю. Причём вставать явно совсем не собирались, пока я не отойду на приличное расстояние. Пришлось это сделать.

Выдержав паузу, я подобрался к месту их привала, но… они уже шагали вдалеке по болоту, не оставив ни единого следа на топкой его части. Пришлось сдаться и прекратить слежку, тем более, что в нашу размеренную жизнь вмешались .. бобры!

9.54. Полундра! Бобры!

По прошествии трёх или четырёх дней Роман обратился ко мне с вопросом: «Юрий Михайлович, как вы смотрите на то, если я привезу сюда свою подружку? Вы её знаете она работает водителем у Соболева».

Я прекрасно знал и Ю.А. Соболева – главного инженера «Кировского завода» и Ларису, тем более, что она частенько меня встречала на Московском вокзале и привозила на завод. Весёлая, симпатичная белорусочка – компания для моей Наташки, да, и Роману будет намного веселее.

Поэтому пришлось возмутиться: « Чего ж ты молчал? Вези незамедлительно!».

С приездом Ларисы наша жизнь стала более насыщенной. Женщины освободили Лёшу от кухонных забот, я и Рома могли спокойно заниматься «своими» делами, вплоть до рыбалки и охоты, а у Лёши тоже появилось свободное время для собственных надобностей.

Алексей был местный – тихвинский. До того, как его приняли на работу в качестве коменданта полигона, он жил и работал егерем в 130 км - в районе большого и красивого озера Паша. Его дом и хозяйство располагались на берегу этого озера.

Как и положено 50-летнему представителю древнего народа вепсов, у него были жена и сын, не говоря уже о корове, гусях, утках, свиньях и пр. Было у него ещё три брата - шофера на нашем заводе в Тихвине, и великолепный охотничий пёс – могучая, очень умная серая лайка.

Однажды мы решили вчетвером съездить в Тихвин. Надо сказать, что треть дороги по полигону шла по насыпи, отделяющей лес от болота. В лесу, метрах в 100 от насыпи протекала небольшая речка, которую облюбовала семейка бобров.

Иногда, проезжая, можно было разглядеть отдельных представителей этой семейки, которые занимались лесоповалом. У местных охотников нестерпимо чесались руки, но бобры состояли на учёте и жили в охранной зоне, так что трогать их было нельзя.

Итак, мы едем, болтаем и вдруг Роман останавливает машину. Выходим, чешем в затылках – впереди промоина в насыпи, шириною метра три и глубиною до уровня болота, т.е. тоже около трёх метров.

Слева залитый водою лес, справа внизу болото, а впереди промоина. Кто бы мог догадаться о замысле бобров, когда они грызли деревья.

Теперь же речка перекрыта плотиной, за ночь образовалось водохранилище, которое смывает насыпную дорогу. Сегодня – это ещё цветочки. А вот что будет завтра?!

Делать нечего, возвращаемся обратно и звоним на завод - SOS!

Действительно, ситуация угрожающая. Ведь эта дорога единственная. Если бобры её размоют, то выбираться придётся только на вертолёте.

Дорожная служба завода сработала очень оперативно, через несколько часов подошла дорожная техника и несколько самосвалов с чугунными чушками, бетонными блоками и землёй. На следующий день нам сообщили, что ремонт дороги завершён и путь на Тихвин свободен. Бобры хоть и нанесли убытки, но проиграли. Созданная ими плотина была разрушена, и речка вновь обрела своё старое русло. Жизнь пошла своим чередом, но…ненадолго.

Не прошло и трёх дней, как бобры вновь перекрыли речку и промыли насыпь.

Началась война Тихвинского машиностроительного завода с семейкой бобров.

Я не шучу – люди с большим трудом восстанавливали дорогу, а семейка раз за разом её размывала.

Встал даже вопрос об их физическом уничтожении, т.к. ремонт дороги уже обошёлся в приличную копеечку. У охотников опять зачесались руки. Однако подходил к концу сентябрь. Скоро надвинутся холода. Бобрам уже пора подготовить себе место для зимовки, а тут на них навалились люди со своей техникой, шумом и матершиной. Пришлось плюнуть и переселиться на другую речку в полукилометре от этой.

Дорога зафункционировала, а тихвинское начальство в субботу приехало к нам отмечать победу над бобрами. Однако, бобры, видимо, воздали молитву своему богу, чтобы он посрамил их недругов..

И он посрамил….

9.55. Соло с выходом из … бани

Итак, состоялся приезд руководящих лиц для совместного празднования победы над бобрами.

После кратковременного фуршета мужская часть присутствующих отправилась в баню, чтобы набраться сил для полноценного обеда. Наташа с Ларисой были заняты приготовлением пищи, а остальные женщины устроились на скамеечке перед крыльцом бани, чтобы поболтать в ожидании своей очереди попариться.

В бане всё шло своим чередом. Мы вшестером кое-как выползли из парной и тут в голову одного из высоких гостей явилась крамольная мысль – сотворить в мою честь «встречную волну». Почувствовав недоброе, я попытался выскочить в предбанник, но четыре здоровенных мужика перекрыли мне дорогу и завалили на пол. Чтобы не было хуже, пришлось сдаться.

Поверив, что я не удеру, мне объяснили суть предстоящей процедуры.

Я должен лечь на скамейку, а двое наиболее могучих индивида одновременно выплеснуть на меня тазы с кипятком и холодной водой - один со стороны головы, другой со стороны ног. Меня заверили, что они в этом деле профессионалы и это удовольствие доставляют только особо уважаемым лицам, к которым я несомненно, по их мнению, отношусь.

Не помню спёрло ли у меня в зобу дыханье, но я покорно растянулся на скамейке, на всякий случай, животом вниз. Профессионалы набрали в тазы «нужную мне воду» и по команде «три» водопад кипятка, опередивший на полсекунды холодную воду взвил меня к потолку и чуть не сорвал с петель дверь. Я бы мог вылететь и на улицу, но чудом сохранившееся сознание того, что я совершенно голый, остановило меня в предбаннике.

Оказывается один из них, размахнувшись тазом с холодной водой слегка подскользнулся… Слава Богу, что пускай с запазданием, но холодная вода всё-таки на меня попала! Обошлось!

Но это «выражение особого уважения» ко мне до сих пор приводит в дрожь. Надо сказать, мужики очень переживали о случившемся и даже предложили качественно повторить процедуру, но я наотрез отказался и, простив их, надел штаны и вышел из бани. Роман, расстроенный происшедшим, последовал за мною.. Увидев сидящих на скамейке женщин, мы подошли к ним. Женщины были очень взволнованы громкими криками и ругательствами, раздававшимися из бани, поэтому нам пришлось рассказать о случившемся.

Прошло какое-то время и из бани послышались вопли. Затем открылась входная дверь и показался высокий и прекрасно сложённый, но совершенно голый начальник опытной базы всея ОКБТ Григорий Тимофеевич Кабацкий.

Всё бы ничего, но у него голова и лицо были покрыты мыльной пеной.

Ничего вокруг не видя, в том числе и женщин, он, держась за ручку двери, приплясывал на крыльце и кричал: «Баня горит, горит баня, помогите!».

Услышав спокойный вопрос Романа: «Где горит?», он протер глаза и увидев женщин, сгрёб двумя руками, то что надо было спасать прежде всего, и исчез в горящей бане. Тут же откуда-то появился комендант Лёша и быстро последовал за ним.

Прошло не больше минуты, как он спокойно вышел и сказал: «Не волнуйтесь, там в парилке только немного вспыхнул потолок, я плеснул на него из таза, он и потух. Все здоровы и сейчас выйдут».

Женщины радостно загадели и полезли обнимать коменданта.

Обед прошёл под лозунгами - « Да здравствует победа над бобрами» и «Слава нашему Лёше!».

День закончился без происшествий и гости, включая Кабацкого, уехали в хорошем настроении.

Все бы ничего, но в скором времени предстояло сражение с … кабанами и охота на лосося.

9.56. Свинство, потери и слёзы

До Великой Отечественной войны на территории полигона располагалось довольно много богатых деревень. Все они были сожжены во время военных действий, ведь Тихвин неоднократно переходил от нас к немцам и наоборот.

От домов не осталось даже развалин, а поля и огороды превратились в целину. Чтобы плодородная земля не пропадала даром, было разрешено работникам Тихвинского машзавода организовать на ней что-то вроде коллективного хозяйства по выращиванию картофеля. Выращенные ими поля были внушительны, так что картофеля могло хватить на зиму не только «кооператорам», но и заводским столовым. Шёл сентябрь и приближалась уборочная страда. Так как поля были расположены в стороне от нашего местожительства, а до Тихвина тем более, за ними практически уже никто не следил - назначили дату сбора урожая и успокоились. Я уже не помню кого из нас занесло в район посадки. Главное, что у этого туриста волосы встали дыбом от увиденного – ближайшая к нему часть поля была варварски перерыта, как-будто её пахал совершенно пьяный водило на тракторе К-700 – не менее. При внимательном рассмотрении было обнаружено огромное количество кабаньих следов.

Получалось, что кабаны, узнав о намереньях людей, решили их опередить.

Пришлось опять передавать SOS. В тот же день внушительная делегация возмущённых тружеников во главе с не менее возмущённым руководством завода, примчалась на нашу территорию. Увиденное привело их в ярость.

Хорошо зная фашистскую кабанью натуру, они на 100% были уверены, что это только начало вторжения. Если не дать вооружённый отпор, они могут дойти до Сталинграда. А уж сожрать всю местную картошку, чтобы накопить жир к зиме, им ничего не стоит.

Решение было принято моментально – вооружиться охотничьими ружьями, а по согласованию с Органами прихватить ещё и нарезное оружие.

Далее, плюнув на отсутствие лицензии, и не вступая в переговоры с агрессорами, в эту же ночь залечь с оружием в местах возможного появления вражеских отрядов и огнём остановить наступающего супостата. Никакой жалости! За съеденную картошку враг должен заплатить собственной шкурой, ну и, конечно... - мясом! Свирепо настроенное руководство завода даже пообещало дать отгулы всем, кто с оружием в руках будет участвовать в ночном бою с кабаньим стадом.

Словесно и в душе я полностью поддерживал пострадавших, но тащиться ночью куда-то в поле и неизвестно откуда и сколько ждать эти свиные рыла - мне не хотелось.

Роман и Лёша, в отличие от меня, твёрдо решили участвовать в отражении и уничтожении врага.

Как только стемнело, бойцы смело ушли на битву. Наступило утро и воины стали возвращаться. Оказалось,что в эту ночь кабанье отродье не пришло. Но, несмотря на это, и холодный северный ветер, настроение у наших бойцов было довольно бодрое.

Действительно.., свиньи же накануне нажрались – поэтому и не пришли. Сегодня ночью они придут – это точно! Но и в эту ночь они не пришли. Следующую – третью ночь, опять проигнорировали. Ряды воинов начали редеть.

Четвёртая ночь была последней – после неё защитники решив, что кабаны нажрались на всю оставшуюся свою свинячью жизнь, разошлись по домам.

Но у Романа было иное мнение - отоспавшись дома, утром он поехал к картофельным полям. Вернулся буквально «не в себе» - кабаны перекопали и выжрали половину посевов.

Видимо, получив удовольствие от первого посещения, они четыре дня обзванивали всех своих голодных сородичей в Тихвинском районе, и собрав их в огромное стадо, до отвала накормили в пятую ночь.

В этот же день из Тихвина приехали все «кооператоры» и им хватило двух дней для сбора оставшейся картошки.

Настала суббота, но ни заводское начальство, ни бочка с пивом почему-то не удостоили нас своим посещением.

Кабаны же наверняка устроили грандиозный праздник по случаю своей победы над вооружёнными до зубов двуногими простофилями.

Отпуск близился к концу. Пришла пора потихоньку подбивать бабки - бобров выгнали, картошку убрали, кабаны куда-то испарились, покос грибов осточертел, сбор клюквы тоже. Почему-то стали приходить в голову не до конца решённые производственные вопросы. Обуревала тоска. Это подметил Лёша и предложил мне заняться охотой:
- Михалыч, посмотри сколько птицы в полях. А сколько тетёрок на деревьях сидят, да и зайцы разжирели и обнаглели до того, что подпускают к себе аж на 10 метров. Бери моё ружьё, патронташ, собаку и иди поохоться, ведь в твоей Москве с ружьишком не походишь».

Выдав такую длинную речь, он пошёл в свой домик и через пару минут вышел с ружьём и патронташем, утыканным патронами. Мне даже как-то неудобно стало. Пару дней тому назад его сын. только что отслуживший 3 года в армии, решил «сходить за уткой» и попросил у него патроны. Лёша выдал ему один патрон, и увидев недовольную гримасу сына, резко сказал: «Ведь ты пошёл за уткой, а не за утками – хватит тебе и одного!».

Вспомнив эту сцену, мне стало неудобно брать полный патранташ, но Лёша перехватил мою мысль: «Бери, бери – ты же не у Пашозера родился, стреляй сколько хочешь. У меня патронов много». Ничего не оставалось, как напялить на себя патронташ и поплестись за ожидавшим меня псом по кличке Серый.

Серый был в полной боевой форме с противоволчьим ошейником, утыканным выступающими наружу гвоздями. Дело в том, что волки, в большом количестве обитающие в этой местности, совсем не переносили собак, вернее люто их ненавидели.

Особую злость они испытывали к Серому - профессиональному охотнику и превосходному бойцу. Взгляд у него был тяжёлый, встречаться с его пронзительными серыми глазами чего-то не очень хотелось. Пока я «охотился» он неодократню предупреждал меня о наличии спрятовшейся перепёлки, но стрелять, вернее попусту тратить патроны, не хотелось. Оценив мои охотничьи способности, и явно меня призирая, он сделал очередную стойку, а затем бросился вперёд, и подпрыгнув, сбил лапой вылетевшего из травы небольшого кулика. Потом с презрением посмотрев в мою сторону, взял зубами мёртвую птичку, положил к моим ногам и скрылся в кустах. Мне было по-настоящему стыдно и я невольно посмотрел на ошейник с гвоздями, который болтался на патронташе. В начале охоты Серый, ещё уважая меня, как гостя, несколько раз потёрся о мою ногу и нечаянно разорвал своим ошейником с гвоздями правую штанину, поцарапав колено. Во избежание следующих травм, я снял с него этот ошейник и прикрепил к патронташу. Теперь же мне ничего не оставалось, как прекратить эту дурацкую «охоту».

Дома меня ждала записка от Лёши – он поехал к семье на Пашозеро и просил не оставлять Серого на ночь во дворе, а забрать в дом.

Наступил вечер, не помню в каком порядке мы поужинали и приняли баню, но то, что я искал, но так и не нашёл Серого, помню хорошо.

После ужина и вечернего «моциона» мы спали, как убитые и проснулись не раньше восьми утра.

Первым из дома вышел я, и чуть не окаменел – на дорожке перед крыльцом были многочисленные пятна крови и лежал… серый хвост. Это было всё, что осталось от Серого, не считая лежащего в доме ошейника с гвоздями Я готов был провалиться куда угодно лишь бы не встречаться с Лёшей. Но встреча была неминуема, а оправданий – никаких. Единственное, что я сделал – это ушёл в лес и бродил там почти до вечера. Но каяться пришлось…

Ночью не мог заснуть. В голове вертелся один вопрос – что я могу сделать, чтобы хоть как-то загладить свою вину. Утром с этим вопросом пришлось обратиться к Роману.

Ромка тут же предложил использовать мой «административный ресурс», чтобы заставить зам.директора «Кировского завода» по режиму отменить своё решение о запрете проживания на полигоне Лёшиной жене. Ведь уже не один год они маятся в разных концах Тихвинского района. Я был готов расцеловать его за гениалную мысль и тут же бросился к телефону. Повезло - Снопков был на месте, и мне не пришлось даже использовать своё «обалденное» красноречие, т.к. он с первых же слов понял о чём идёт речь и заявил, что Лёшина жена может поселиться в Валюшке хоть сегодня – только обязательно с коровой, чтобы у испытателей было молоко. Не помню, как и кто известил женщину об этом разрешении, но на третий или четвёртый день она появилась с коровой, преодолев пешком расстояние от Пашозера до Валюшки, а это около 100 километров. При встрече Лёши с женой прослезились все, включая меня и корову.

Жалко, что погиб Серый – он бы тоже расчувствовался.

9.57. Первый и последний

Первого октября Лёша с сыном и братом, и я с Романом приехали на Пашозеро и расположились в Лёшином доме, чтобы собрать всё необходимое для рыбалки.

Как оказалось, наш комендант заранее дал команду своим братьям поставить сети в части озера, находившейся под «крышей» Ленинградского оптико-механического объединения. Егерем и «рыбнадзором» там работал его двоюродный брат.

В том, что рыбы будет поймано много, никто не сомневался, ведь «братишки» перегородили озеро сетью поперёк. А вот удасться ли поймать «лососку» - не был уверен даже сам Алексей. Для начала мы разделились на две команды. Первая, в составе Лёшиного сына, брата и Романа в пять утра должна была выехать на машине в район лова, а вторая – Лёша , я и братишка погибшего в бою с волками Серого, выйти часом позже на лодке с подвесным мотором. Перед тем, как лечь спать наш капитан принёс мне заряженное ружьё и посоветовал:

- Если пойдёшь в туалет обязательно возьми ружьё. Здесь ночью опасно. Часто подходят волки, а иногда и медведи. Почувствуешь недоброе – стреляй не задумываясь. Не попадешь, так испугаешь. У меня есть второе ружьё.

Он, как накаркал – ночью меня «потянуло». Выхожу на крыльцо, темнота жуткая, полная незнакомых звуков. Руки заняты ружьём и китайским фонариком. Вдруг слева внизу ( дом стоял на высоком берегу) что-то зловеще затрещало и захлюпало, и я, уронив фонарь, наугад туда выстрелил.

Когда же вышел из туалета и стал подходить к дому, то обнаружил на крыльце Лёшу с ружьём и с уткой, лежащей у его ног. Рядом с крыльцом стоял, помахивая хвостом братишка Серого. Тут же выползла заспанная команда № 1 в полном составе.

Оказывается, когда я вышел во двор, за мною из дома вышел и пёсик. А будучи, как и его брат, охотником, сбегал в то место, куда пошёл выстрел.

Бедная уточка, видимо, спала в прибрежных камышах…

Хохоту и издевательских поздравлений в мой адрес было предостаточно. Мало того, что трясся от смеха «Кировский завод» - слава обо мне дошла до Москвы.

Надо сказать, что это был первый и последний мой выстрел из охотничьего ружья.

Смех смехом, но утром пришлось вставать, ведь для нас наступала путина. Ну, а раз путина, то должна была испортиться погода, и она начала портиться с тумана. Когда мы прибыли на место, там уже вовсю обосновалась первая команда. Она развела костёр и отправила Лёшиного сына на охоту за уткой. Не прошло и часа, как три крупных утки уже обрабатывались умельцами. К этому моменту туман достиг своего эпогея – видимость не более 10 метров. Потом стало резко темнеть, и пошёл дождь. После недолгого совещания было принято решение усаживаться в лодку и хоть немного пощупать сети. На ловлю «лососки» делегировались трое – Лёша, Роман и я. Было холодно. Довольно свирепый ветер заставил меня с Романом снять с себя «цивильную» одежду и напялить непродуваемую форму – лётные меховые костюмы и яловые сапоги.

Включив мотор, Алексей отвел лодку метров на 20 от берега и остановил её в только ему известной точке.

Как он сориентировался, одному Богу известно, противоположный берег был в километре, а наш берег еле проглядывался.

Роман, орудуя двумя вёслами должен был удерживать лодку в заданном месте, когда Алексей будет поднимать сеть.

Чтобы максимально высоко её поднять, Лёше приходилось вставать на борт лодки с вытянутыми вверх руками. Как он умудрялся балансировать, чтобы не свалиться в воду - понятия не имею. Краткий отдых он давал себе после осмотра 10-15 метров сетей, а осмотреть надо было километр. Мне же было доверено выдёргивать из сети рыбу. Напряжение было на пределе. Любое неосторожное движение Романа веслом или моё при выдёргивании рыбы из сети могло привести к падению капитана.

Ветер усилился. Стало темно. Такое впечатление, как-будто тучи опустилось на нас, и то что следовало ожидать случилось – Лёша не удержался и упал в воду. Когда же мы его втащили в лодку, Рома обнаружил, отсутствие одного весла – уплыло. Мало того, лодку снесло в сторону, вариантов обнаружить сеть не осталось, да и лодка к тому же повернулась в неизвестном направлении. Эх, если бы только это!

Самое противное, что лодочный мотор наотрез отказался заводиться. Влипли!

По Лёшиным подсчётам мы прошли вдоль сетей метров 350, т.е. оказались почти на середине озера. Со всех сторон мгла и никаких ориентиров. Как я уже говорил, длина озера около 10 км, ширина около одного. Вслепую можно грести и 5 км и просто до бесконечности вертеться, не касаясь берегов. Но то, что я перечислил – это только одна из сторон трагедии.

Были и другие, не менее весомые – мой меховой костюм и сапоги, полная лодка рыбы, и откуда-то поступающая в неё вода. Глубина озера более 50 метров. В своём одеянии я уйду в воду, как утюг… Первое, что надо делать – это не утонуть, и мы с Ромой стали вычерпывать воду – он черпаком, а я шлемофоном.

Никогда не думал, что шлемофон по производительности превосходит штатный черпак.

Чтобы не погрязнуть в мрачных мыслях, я отключился от всего и сосредоточился на вычёрпывании, да так этим «увлёкся», что ни разу не обернулся в сторону кормы, где наш капитан вертуозно вращал в воде одним веслом.

Вывел меня из этого кайфа удар лодки о что-то твёрдое, а вслед за этим ударом последовал спокойный голос Алексея: « Прибыли – это наш берег. Смотрите вправо. Там костёр. Нам к берегу не подойти – сплошные топляки. Придётся лезть в воду и 200-300 метров протаскивать лодку между ними. Глубина здесь небольшая - вам по плечи, мне по лысину. Пройдём, только раздеваться не надо – можно замёрзнуть, вода холодная».

Действительно, где-то вдалеке сквозь мглу мерцало маленькое желтое пятнышко.

Пока я соображал, Алексей спрыгнул в воду. Вариантов нет – мы последовали за ним. Дно оказалось не топким, но продвигаться вперёд по грудь в воде, подскальзываясь и спотыкаясь о затопленные брёвна, было тяжко. Однако, лучше идти в меховом комбинезоне по грудь в воде, чем тонуть на 50-метровой глубине в том же одеянии.

Всему бывает конец, пришло к концу и наше путешествие.

По мере приближения к желтому пятнышку - оно в конце концов превратилось в огромнейший костёр, у которого мы сбросив с себя промокшую одежду, затеяли пляски дикарей. Родственники Алексея поняли, что возвращаться нам будет непросто, поэтому подпилили и свалили верхушками в одну точку три большие ёлки. Освободили их от части лапника, а верхушки подожгли.

Затем по мере сгорания пододвигали стволы в костёр.

На мои дурацкие вопросы, я получил очень дельные ответы. Во-первых - это маяк, во-вторых - это костёр для сугрева и приготовления пищи, а в-третьих – будет глубоко прогрета земля и на ней, когда костёр перегорит, будет навален лапник, и мы, накрыв его танковым брезентом, завалимся спать. В качестве одеяла будет второй брезент – предусмотрено всё! Короче – русская печка! Так и получилось: обсохли, обогрелись, поели и спали в комфорте, как убитые.

Утром, когда рассвело, я с ужасом увидел, что стало с лётным костюмом – невыводимая грязь плюс жуткий рыбный запах. Ведь я в лодке сидел по колено в рыбе и один раз в неё свалился, когда пытался удержать падающего за борт Алексея.

9.58. Штурм Новодевичьего кладбища

В ОКБТ «Кировского завода» при Котине и после его переезда в Москву работали два интересных человека - Михаил Дмитриевич Козин, бывший парторг ЦК КПСС, и отставной полковник КГБ Павел Иванович Кузнецов. Оба уже начали осваивать преклонный возраст.

Козин был близким человеком семьи расстрелянного по «Ленинградскому делу» А.А.Кузнецова и старым товарищем и другом семьи Председателя СМ СССР А.Н.Косыгина.

Скорее всего возможность контактировать с семьями таких людей сблизило Кузнецова с Козиным. По крайней мере они несколько раз в году по приглашению Косыгина всегда вместе приезжали в Москву. В обязательном порядке посещали Котина, а затем, не знаю почему, подъезжали в Главк и «отчитывались», т.е. рассказывали мне, как всё это происходило. Этот «ритуал» - Москва, Косыгин, Котин, Мироненко, поезд «Красная стрела», длился много лет. К обоим у меня было «сыновье чувство», и я с удовольствием их принимал, выслушивал и помогал чем мог.

Как-то, приблизительно за год до смерти Котина, они буквально силой затащили меня к нему домой. Жозеф Яковлевич был очень плох. Один глаз у него вообще ничего не видел, а второй различал предметы только в секторе 15 градусов. Он с большим трудом передвигался по комнате и внешне очень изменился. Тем не менее даже в таком состоянии не расставался с генеральской формой, звездой и орденскими планками.

Когда мы вошли, представились и поздоровались – это было нужно, т.к. он лиц не различал, был задан вопрос: « Мироненко.. , прошу прощения - не могу вспомнить. Расскажите о себе пожалуйста».

Я кратко поведал ему всё, что знал о себе и нашей совместной работе. Судя по его реакции, он меня не вспомнил, но понял, что я один из его бывших подчинённых, поэтому тут же потерял ко мне всякий интерес.

Козин с Кузнецовым пытались рассказать о встрече с Косыгиным, но поняв, что он их не слушает, оборвали рассказ на середине. Котин перебрался к окну и перевёл разговор на тему приближающейся смерти. Мы дружно пытались успокоить его и отвлечь от скорбных мыслей, но он продолжал начатое: « Вот всю жизнь работал, работал, а на Новодевичъем кладбище не похоронят. Сунут куда-нибудь на Троекуровское…».

Не знаю какой чёрт потянул меня за язык, но я выдал: « Уж кого, кого, но Вам уж точно предоставят Новодевичье..». Сказал и понял, какой же я придурок! Котин среагировал немедленно: « Ты только и ждёшь, как бы меня похоронить!». Козин с Кузнецовым попытались как-то исправить ситуацию, но Котин пошёл вразнос. Пришлось тихо встать, поклонился старикам и покинуть квартиру.

21 октября 1979 года начальник 7ГУ В.Я.Нежлукто сообщает мне о смерти Котина, а на следующий же день нас обоих вызывал зам.министра Л.А.Воронин. Перед ним лежала газета «Красная Звезда» с некрологом и фотографией Жозефа Яковлевича. Некролог был подписан Л.И. Брежневым, Н.А. Косыгиным, Д.Ф. Устиновым и др. Лев Алексеевич сообщил нам, что Министр утвердил состав похоронной комиссии - председателем назначен Воронин, а я с Нежлукто соответственно – члены. А раз он – председатель, то самым главным членом назначаюсь я, после чего мне вручается газета с некрологом.

На вопрос – почему я самый главный член, а не кто-нибудь из начальства, получаю ответ, что лучше меня Котина никто не знает, а во-вторых – они люди занятые, а мне пора прекратить безделье и хоть чем-нибудь заняться. О том, что я – самый главный, мгновенно были оповещены другие члены, и через час меня уже окружали «заинтересованные» лица.

Чуть позже нам пришло сообщение, что по решению Председателя Исполкома Моссовета В.Ф.Промыслова Котин будет похоронен на Ваганьковском кладбище!

Вот те и на! Не на Новодевичьем – а на Ваганьковском! Это чуточку лучше, чем на

Троекуровском, но тоже издевательство! Выходит, что Котин был прав…

Я был возмущён до глубины души! Какие-то певички, артисты, болтуны, писаки всех сортов и вообще…, а тут руководителя знаменитого КБ тяжёлых танков, САУ, самоходных стартовых агрегатов, трактора К-700 и прочего – на Ваганьковское! Его творения Родину отстояли от фашистов! А эти… Это издевательство не только над Котиным, но и над коллективами, которыми он руководил, над нашим Министерством и надо мною, черт возьми! Ведь я обещал Котину..!

Бегу к Нежлукто. Он: « Брось трепыхаться, решение принято». Бегу к Воронину: « Какая тебе разница, Моссовет – это Промыслов. А он, видимо, получил соответствующее указание».
- Лев Алексеевич, но есть же ещё целые сутки! Если подключить ребят из ЦК КПСС и Совета Министров, то можно всё это перерешить! Брежнев и Косыгин скорбят, а какой-то Моссовет… решает! Так и всё руководство Миноборонпрома перепохоронят чёрт знает где! Это же прецедент! Позвоните Игорю Фёдоровичу Дмитриеву – пусть примет меня!

Через пару часов я уже сидел у Дмитриева. Слово «прецедент» сработало, и поступила команда « Пошли к Сербину…». Сербин решение Моссовета принял, как личное оскорбление, и приказал срочно готовить краткое постановление ЦК и Совмина.

Тут же состоялся разговор с Д.Ф. Устиновым.

А похороны - ведь завтра в 15.00 на Ваганьковском!

Наступает следующий день – решения о «перезахоронении» нет. Тупо рассматриваю газету «Красная Звезда» и … является мысль. Приглашаю двух своих коллег Владимира Борисовича Сычёва и Игоря Васильевича Кочергина. Они, как и я имеют в характере авантюрную жилку и умеют вести себя «очень серьёзно» в нестандартных ситуациях.

Особенно солидно выглядит Володя Сычёв. У него хорошо поставленный бас и рост под два метра.

Ввожу их в курс дела и прошу немедленно отправляться к директору Новодевичьего кладбища, показать «Красную Звезду», обратив его особое внимание на фото Котина в форме со всеми регалиями и на фамилии подписавших некролог. Надо уверить его, что постановление ЦК КПСС и СМ СССР на подписи, и будет доставлено сюда в ближайшее время. А самое главное, что они прибыли по указанию «свыше», ведь процессия явится через «пару часов», и если могила не будет подготовлена, неминуем скандал с соответствующими выводами.

Прошу обязательно напомнить директору, как хоронили первого зам.министра Е.П.Шкурко – кавалькада машин и больше сотни венков со всего Союза! Мол здесь будет не меньше.

Не помню сколько времени прошло, звонит Сычёв – идея сработала, могила готова, можно давать команду траурной процессии двигаться к кладбищу. Директором кладбища оказалась женщина, она записала мой телефон, и я должен доставить ей с часу на час постановление Правительства! Не фига себе - сами скрылись, а меня подставили.

Процессия тронулась. Котин был похоронен со всеми почестями, включая салют.

Место захоронения оказалось недалеко от могилы Н.С.Хрущёва и рядом с могилой маршала Бабаджаняна.

Однако! Со следующего дня у меня началась беспокойная жизнь. Буквально через каждый час мне звонили с кладбища – где постановление?

Котина похоронили, все успокоились, про оформление постановления толи забыли, толи пустили на самотёк. Меня и соответственно директоршу кладбища трясло целых три дня.

Я осточертел мужикам в ЦК и Совмине своими просьбами.

В конце концов на четвёртый день после захоронения вышло долгожданное постановление и я отвёз его директрисе.

За всю историю существования СССР и Новодевичьего кладбища не было и, пожалуй, никогда не будет случая, чтобы там был похоронен человек без единого разрешающего на то документа, а так – просто по фото в газетке и обильной «лапше».

P.S. Дела давно минувших дней, но основных соучастников «штурма»: Л.А.Воронина, В.Б. Сычёва, И.В. Кочергина и меня грешного, судьба пока хранит.

А слово, даже данное «сдуру», оказывается может материализоваться, если сделать всё, чтобы его сдержать.

9.59. Бывает же такое…

Москва. 1976 год. Скончался Николай Алексеевич Кучеренко – бывший начальник 7 Главного управления Миноборонпрома. Не буду подробно рассказывать о его заслугах, скажу только, что он был одним из главных создателей легендарного танка Т-34. Этого, я думаю, вполне достаточно.

Как всегда назначается похоронная комиссия, а я ответственным за награды Николая Алексеевича. Утром, в день похорон партком министерства вручает мне увесистый пакет с орденами и медалями и обычную белую наволочку, туго набитую 12-ю красными подушечками для наград.

Непруха! Всем членам комиссии по траурной повязке, а мне здоровенную наволочку с подушками и охапку орденов! Видик, как у дурня с торбой!

Мало того, мне ещё надо держать при себе 10 человек подушконосцев, которые должны возглавлять похоронную процессию. Не дай Бог, если кто-то из них куда-то «смоется» – ЧП! На прошлых похоронах один из «членов» оставил портрет покойного в автобусе, а тот уехал. В результате чего секретарю парткома не с чем было идти во главе колонны. Причём, как всегда «досталось мне» , хотя к портрету я не имел никакого отношения – просто попал «под горячую руку».

На этот раз всё прошло очень организованно. И в конце концов все награды и подушечки были возвращены мне в целости и сохранности.

Однако, пока 10 человек сдавали мне свою поклажу, остальная публика, включая представителей парткома, села в авто и укатила - кто куда. Опять я остаюсь наедине с мешком и наградами, рассованными по карманам!

Из свирепого состояния меня вывел голос Володи Сычёва, приехавшего на своей старенькой «Победе» : «Михалыч, поехали ко мне домой, помянем Николая Алексеевича – хороший был дядька. Я тут уже и компанию сколотил. Поехали?».

Помянуть хорошего человека – дело святое. По пути к машине у меня возникает мысль – чем постоянно ощупывать свои карманы на предмет наличия орденов и медалей, не одеть ли мне их на Сычёва..

Он и ростом и комплекцией подходит, да и они у меня перед глазами будут - не потеряются.

Объяснив Володе что к чему, я пришпандорил к нему этот иконостас – получилось очень даже красиво. Чтобы эта красота была в постоянной видимости, уселся на переднее сиденье рядом с «орденоносцем», а мешок, будь он не ладен, передал сидящим сзади.

Точно не помню, где поначалу пригубили по стакану, в районе крематория или где-то по дороге, но когда нас остановил инспектор ГАИ, мы все, включая водителя, были в приподнятом настроении.

Будучи законопослушным гражданином, даже после принятия стакана, Владимир Борисович Сычёв сразу же остановил машину. Капитан милиции, вальяжно помахивая полосатым жезлом, приблизился к нам и вытянулся по стойке «смирно». Постояв так в течение нескольких секунд, он отдал честь окаменевшему Вове и продекламировал: «Прошу прощения! Приятного Вам пути!».

Орденоносец солидно произнёс: «Благодарю!», и тронулся в нужном направлении.

Судя по тому, как капитан вцепился глазами в три золотые медали государственных премий и многочисленные ордена, он, видимо, впервые так близко с ними соприкасался.

Если бы он знал, что три позолоченные «госмедали» - это наглая принудительная замена Никитой Хрущёвым чисто золотых медалей Сталинских премий 1-ой степени за создание танков. Не буду рассказывать, как неведомая сила несколько раз спасала нас на пути к дому. Короче – добрались.

Выходим из машины и здороваемся с бабусями, сидящими на скамейке у подъезда. Реакции – никакой. И вот из машины показывается и выпрямляется во весь свой почти 2-метровый рост Владимир Борисович…!!!

Метаморфоза! Бабки, забыв про свои болячки, вскочили с насиженных мест и замерли. Володя же, пожелав им здравствовать, сопроводил нас в подъезд.

Дома аналогичная картина - раскрытый рот и вытаращенные глаза жены…

Ну, а дальше мне пришлось демонтировать награды с широченной груди нашего товарища, разложить их на столе и предложить выпить не чокаясь за Николая Алексеевича Кучеренко. Судя по тому, как повели себя инспектор ГАИ и женщины на скамейке, Николай Алексеевич сохранил юмор и на том свете, нисколько не обидевшись на мою нелепую выходку с его наградами. В противном случае было бы… – даже страшно подумать.

Чтобы не растерять подушки и ордена по дороге домой, я оставил их у Володи.

На следующий день он привез мне их в полной сохранности и рассказал о событии этого утра.

«Обычно, я выходил из дома с неприятным чувством. Во сколько бы это не случалось – всегда меня ожидал скандал! Ругань неслась, сам понимаешь от кого. Ставит, мол, тут свою развалину у подъезда, воняет она бензином - не продыхнуть и т.д. На этот раз морщась открываю дверь, и вижу… две из четырёх, вечно сидящих на скамейке моих «подруг», вооружась тряпками, протирают мою машину. Мало того, увидев меня, здороваются и называют Владимиром Борисовичем – откуда успели узнать? Чудеса! ».

Пришлось ему напомнить про чудеса предыдущего дня и про три Сталинские медали, которые за просто так не давались – надо было чем-то и очень отличаться от обычных людей… Ты его по-доброму и от чистого сердца помянул, вот он тебе и воздал. Так-то!

Буквально во все последующие дни при встрече с Володей я задавал один и тот же вопрос: «Как там бабки?». И получал ответ: « Здороваются и трут!».

Немудрено, что и остальные жители дома стали здороваться, ведь, как оказалось, этот высокий, скромный и молчаливый человек, имеющий старенькую «Победу», на самом деле очень и очень заслуженный… - бывает же такое!

Я же и без «иконостаса» всегда считал Владимира Борисовича очень достойным и порядочным человеком, ведь мы общаемся до сего момента, а это аж с 60-ых годов прошлого столетия…

9.60. Борьба за возвеличивание Н.С.Попова

Во второй половине 60-ых годов прошлого столетия в Минобороны спохватились, что в СССР, в отличие от США, напрочь отсутствует дальнобойная самоходная артиллерия. Началась возня. Не определившись, что же конкретно нужно, было найдено самое простое решение – поручить промышленности разработать аванпроекты чего-нибудь удобоваримого.

Сказано – сделано, и двум заводам Ленинградскому «Кировскому» и Волгоградскому «Баррикады» было поручено проектирование самоходной пушки с дальностью стрельбы 30 км. Про калибр и «прочее» - ни слова… Пережившие «эпоху Хрущёва» артиллеристы ленинградского и волгоградского КБ с энтузиазмом принялись за работу и «нарисовали» множество вариантов «самоходов» от 152 мм до 203мм. Кировчане вспомнили даже знаменитый «Конденсатор-2П» калибра 406 мм. Прорисовки предлагаемых вариантов были представлены в Министерство обороны, и оно… задумалось.

Прошёл ни один год, и вот в 1970 году более или менее сформировавшаяся мысль была оформлена постановлением Правительства, которое поручило Миноборонпрому создать самоходную пушку «Пион» калибром 203,2 мм с дальностью стрельбы обычными снарядами – 32 км, а активно-реактивными – 42 км. Однако, пока военные раскладывали свой «пасьянс», из Миноборонпрома была выведена большая группа предприятий, объединённая в Министерство машиностроения СССР, а Ж.Я.Котин покинул «Кировский завод» и перешёл на работу в министерство.

Всё это осложнило работу. Ведь уход из Миноборонпрома «снарядчиков» нарушил единоначалие, и оставшимся «пушечникам» пришлось обращаться к ним с протянутой рукой. Тем же было не выгодно класть в неё всё, чем обладали. Поэтому находились тысячи причин, чтобы дать минимум, оставив остальное себе - в «научно-технический задел», т.е. на будущее. Имея постоянно такой «задельчик», эти деятели годами создавали только видимость напряжённой работы, в результате чего эффективность наших артиллерийских снарядов постоянно уступала «НАТО-вским». Как говорится, не от хорошей жизни, даже в танковом институте ВНИИтрансмаш было содано подразделение, занимавшееся разработкой новых снарядов. Минмаш нагло играл в героические догонялки – как только появлялось « у них», - тут же «наши» самоотверженно их догоняли … Так что главному конструктору пушки Г.И. Сергееву и нашей «конторе» пришлось потратить много сил и здоровья, чтобы у созданной в Волгограде уникальной пушки были достойные ей боеприпасы.

На « Кировском заводе» тоже создалась неблагоприятная для «самоходчиков» обстановка. Жозеф Яковлевич, при котором в ОКБТ был накоплен огромный опыт создания самоходных артустановок и ракетных комплексов, ушёл с поста главного конструктора, оставив вместо себя весьма далёкого от артиллерии Н.С.Попова.

Вот в такой обстановке Волгоград и Ленинград создавали самоходное орудие, равного которому до сих пор нет ни у одного государства в мире.

Итак, в начале 1971 года, вслед за вышедшим в 1970 году постановлением Правительства, наше Министерство оборонной промышленности наконец-то получило от военных тактико- технические требования на разработку «Пиона»! Так как оба предприятия входили в состав Миноборонпрома, надо было выпустить приказ Министра, определяющий этапы выполнения ОКР, сроки, чёткую кооперацию, а самое главное - назначить головного исполнителя.

И началось! В схватке за звание «головного» сцепились артиллеристы СКБ завода «Барикады» ( главный конструктор Г.И.Сергеев) с самоходчиками» КБ-3 «Кировского завода» (бывшего ОКБТ), возглавляемым заместителем главного конструктора - Н.В. Куриным. Силы же были неравны.

На стороне Волгограда – 1-ое Главное управление министерства и «Волгоград» в полном составе, а на стороне Н.В.Курина только его подчинённые – и всё!

Н.С.Попову эта работа была, как лишняя баба на возу, а моему 7 Главку, завязшему с танковыми проблемами – как принудительный ассортимент, который ко всему прочему, потянет за собой организацию производства и всё, что с этим связано…

Положа руку на сердце, мне тоже всё это было «пофигу» - лишняя головная боль и ответственность. Однако, наблюдая «краем глаза» за состоянием работ в Волгограде, где уже «просматривалась» пушка и даже была прорисована конструкция самоходной установки, я с отвращением воспринимал действия Н.С. Попова по созданию условий для отстранения его КБ от этих работ. Не найдя ничего лучшего, чтобы избавиться от «Пиона», он загнал подразделение Курина в угол, заставив их закомпоновывать 12-метровую пушку в башню, монтируемую на танковое шасси. Мало того, чтобы отпугнуть заказчиков приказал изготовить деревянный макет этого сооружения в натуральную величину. Когда я, представители ГРАУ и нашего Управления опытных работ узрели это страшилище, у нас подкосились ноги… Попов явно хотел убить двух зайцев – запугать военных габаритами этого монстра, а отрезав половину пушки, превратив её в несуразную гаубицу, отшатнуть от себя Волгоград.

Попытки переубедить его были безуспешны – или это, или ничего!

«Пошептавшись» с Н.В. Куриным мы пришли к одному единственному варианту – надо поддержать конструкцию волгоградцев, т.е. проектировать открытую самоходную установку полноразмерной пушки.

Но как нейтрализовать Попова и сохранить «Кировский завод» в числе исполнителей? Мало того, как вопреки ему, сделать его головным исполнителем работ, т.е. главным конструктором САУ «Пион».

Я предложил «сколотить авторитетный боевой коллектив», включив в него генералов, маршалов, работников ЦК , Совмина и др. Для этого надо подобрать достойных «агитаторов» и направить их в окопы, блиндажи, штабы и ставки…

Стать первопроходцами тут же согласились –полковник ГРАУ Ю.М.Андрианов (будущий начальник ГРАУ), К.Н. Ильин – ведущий консруктор Лауреат Сталинских премий, М.Д. Козин – бывший парторг ЦК КПСС и др. отчаянные товарищи.

К сожалению Ж.Я. Котин по болезни уже оставил пост зам.министра, но его письмо к начальнику 7 Главка М.И.Маресеву и заместителю министра Л.А.Воронину помогло обратить их в «нашу веру».

В результате общих усилий Министр С.А. Зверев подписал приказ о назначении КБ-3 Ленинградского «Кировского завода» ( т.Попов Н.С.) головным исполнителем ОКР по созданию 203 мм самоходного орудия «Пион» открытого типа.

Так Николай Сергеевич Попов стал главным конструктором САУ «Пион» !

Как он не «истерил», ему всё же пришлось взять под козырёк приказ Министра и ещё долго терпеть присутствие в своей деятельности Николая Васильевича Курина, Константина Николаевича Ильина и меня грешного, сделавших его гениальным создателем знаменитого САУ и не менее знаменитых «самоходов» системы С-300В.

9.61. Катализатор или попросту - клизма (триллер)

Я уже рассказывал о том, как начальник отдела Макаренко «наградил» меня темой С-300В, освободив от неё «очень занятого» Щербакова. Делать нечего, пришлось заняться организационно-техническим сопровождением создания специальных транспортных средств для ЗРС С-300В.

Харьковское КБ в течение двух лет делало вид, что пытается приспособить серийный гусеничный тягач МТ-Т для средств этой системы, однако, ни по своим весо-габаритным параметрам, ни по грузоподъёмности он не отвечал требованиям головного разработчика. Создавать же что-то новое харьковчане не собирались.

Получалась идиотская картина – создатели новейшей радиоэлектронной и ракетной техники должны были подстраиваться под условия, выставляемые обладателями серийного тягача - т.е. берите, что есть, и ни в чём себе не отказывайте.

Надвигались сроки завершения ОКР, и если головной разработчик НИЭМИ Минрадиопрома в лице В.П. Ефремова оказался загнанным в тупик из-за отсутствия транспортных средств, то такие, как Макаренко и Щербаков почувствовали своими «квадратурами» неминуемое… Надо было что-то решать, и они вспомнили о том, что я как-то посмеялся над их потугами всунуть Ефремову тягач МТ-Т.

Бумеранг возвратился, и пришлось ехать в Харьков.

Детально разобравшись во всём, я пришёл к единственному выводу, что харьковчан надо, как можно скорее, освобождать от этой работы.

Своими мыслями пришлось поделиться с руководством КБ. Предложение было принято на «ура».

Следующим шагом было посещение генерального конструктора НИЭМИ Вениамина Павловича Ефремова. Положа руку на сердце, я редко встречал среди руководства НИИ и КБ таких приятных во всех отношениях людей.

Разговор у нас получился. Он ввёл меня в курс всех проблем, связанных с созданием системы С-300В, а я поведав ему о наших работах с Королёвым, Янгелем и Надирадзе, предложил ознакомиться с шасси, которое создали в Ленинграде для мощного орудия.

У меня было твёрдое убеждение, что оно могло решить все вопросы по размещению пусковых установок, радиолокаторов секторного и кругового обзора, энергоагрегатов, вычислительного комплекса и всего прочего.

Мы договорились, что завтра же он пришлёт ко мне своих специалистов, а денька через два я подъеду к нему и мы обговорим наши совместные действия. Не прошло и трёх дней, как Вениамин Павлович мне позвонил, а через пару часов мы уже с глазу на глаз вырабатывали план действий по освобождению Харькова от работ по «самоходам» и назначении моего подшефного КБ во главе с Н.С.Поповым разработчиком этих машин.

Сложность заключалась в том, что Попов категорически не хотел быть соисполнителем ни у кого – только головным.

Это понятно – при успешном завершении работы все «цацки» достаются головному. А если работа проваливается, то вину можно всегда свалить на соисполнителей.

Кроме этого, Попову вполне хватало ОКР по созданию танка с газотурбинным двигателем и котинского наследия в виде трактора К-700 и его модификаций.

Эта тематика доставляла ему, как головному исполнителю, массу неприятностей, а тут ещё «ходить под кем-то» в соисполнителях…

Как бывший отличник он обладал обалденным усердием Сезифа при полном отсутствии способностей даже средненького конструктора, однако чего-чего, но откуда-то вдруг взявшегося болезненного самолюбия и умения «контактировать» с высоким руководством у него оказалось с избытком.

Ж.Я.Котин, уезжая в Москву, оставил ему великолепный коллектив.

Это был огромный, раскрученный Жозефом Яковлевичем маховик.

Он мог плодотворно, и бесконечно крутиться при любом начальнике, лишь бы он не делал попыток помешать его работе. А Попов или мешал, или демонстративно не вмешивался, т.е. тормозил…

В число неугодных попало подразделение, которое возглавлял заместитель главного конструктора Н.В. Курин. Оно на протяжении многих лет «без шума и пыли» создавало ракетные «восьмисотые объекты» и самоходные артустановки.

Именно этому подразделению я и планировал поручить спасение ЗРС С-300В, но… - надо было «силой» заставить Попова «возглавить» эту работу.

Позволить себе просто «свалить» на уважаемых мною людей задание с невыполнимыми сроками, я не имел права – сроки должны быть реальными.

Поэтому предстояло всё детально обсудить с Н.В.Куриным и его «ребятами», не вмешивая сюда Попова.

В рекордные сроки мы с В.П.Ефремовым и представителями опального Н.В.Курина неофициально согласовали техническое задание на шасси и определили минимально возможные сроки выполнения работы. От Курина участие в нашем «заговоре» принимал молодой талантливый ведущий конструктор Толя Магденко - будущий Лауреат Ленинской премии за С-300В Анатолий Афанасьевич Магденко. Тогда он рисковал многим…

Следующим этапом надо было получить доскональную информацию о состоянии работ практически у всех соисполнителей Ефремова – нас интересовал «негатив», то есть всё, что не укладывается в установленные сроки. Надо было объединить в одну команду единомышленников, т.е. как можно больше «двоечников», после чего обратиться в Правительство с просьбой об «уточнении» конечных сроков выполнения ОКР.

Принцип – «всех не перевешаешь», должен был подействовать.

Таким образом я оказался не только универсальной безразмерной затычкой, но и катализатором «процесса» ( в простонародье – клизмой ), благодоря которому были отпущены грехи очень многим руководителям, в т.ч. моему начальнику Главка и Министру.

Индульгенцией послужило подготовленное нами совместно с «заинтересованными» лицами постановление правительства, в котором были установлены «уточнённые» сроки завершения работ.

Я опускаю описание наших похождений по различным инстанциям, включая Министерство обороны, важно то, что нам всё же удалось сколотить команду «единомышленников», и постановление вышло!

Надо сказать, что весь запланированный комплекс работ был выполнен своевременно, и зенитная ракетная система С-300В была принита на вооружение Советской Армии .

Её предназначение: - оборона войск, важнейших объектов фронта и тыла от массированных ударов баллистических ракет оперативно-тактического назначения; от аэробаллистических и крылатых ракет, от самолетов стратегической и тактической авиации и других аэродинамических средств воздушного нападения.

Сознательно отказываюсь описывать мерзкое поведение Попова в отношении В.П.Ефремова и подразделения Н.В.Курина в процессе всего периода работ.

Доходило до того, что для его «нейтрализации» неоднократно приходилось подключать руководство Министерства…

Но, несмотря на все эти пакости – мы одержали победу!

Короче, то что машины были созданы в срок, и система была принята на вооружение - сделано вопреки главному конструктору Н.С.Попову.

Однако, трагедии избежать не удалось. После того, как система С-300В была принята на вооружение и А.А. Магденко стал Лауреатом Ленинской премии,

кто-то всё же донёс Попову о нашем «заговоре». В отместку была создана такая убийственная атмосфера, что Толино сердце не выдержало, оставив его в нашей памяти навсегда молодым…

9.62. Верхнесалдинские рыболовы

Хотя я никогда не состоял ни в каких партиях, в том числе и в КПСС, но хочется сказать много добрых слов о работе Отдела оборонной промышленности ЦК КПСС.

Маленький эпизодик.

Для изготовления опытных образцов самоходных шасси для средств системы

С-300В требовались крупногабаритные титановые профили и поковки.

Единственным предприятием в СССР, способным их изготовить, был металлургический завод в небольшом уральском городке Верхняя Салда. Работал он в основном на Минавиапром и был загружен, как клялись его руководители, «под завязку». Несмотря на это, мы прописали его в постановлении Правительства, в результате чего он стал ещё и нашим «соисполнителем». Но постановление постановлением, а прямое-то начальство в авиапроме. Поэтому наш номер оказался «шишнадцатым», т.е. никакие телеграммы и телефонные звонки на них не действовали.

Срок же изготовления машин – истекал.

Звонит мне А.А. Магденко:
- Михалыч, помогай! Гибнем от отсутствия поковок из Салды. Охрипли умолять!
- Толя, я сейчас же начну осаду «лётчиков», а ты немедленно командируй в Салду своего представителя. Он должен снабжать меня достоверной информацией.
- Сегодня же загоню туда Бориса Петровича Богданова, он проектировал корпус и знает что и к чему. Звонить тебе он будет два раза в день. Договорились?
- Годится! Но ты продолжай давить на них скандальными телеграммами в три адреса: туда, нам и в авиапром.
- Будет сделано.

Еду в авиапром. Встречаюсь с заместителем начальника главка. Объясняю ситуацию.

Он при мне звонит директору завода – нет на месте. Обещает помочь. Возвращаюсь.

«Нанимаю» своё начальство– тот же вариант, - ни директора, ни главного инженера нет на месте. Вечером следующего дня из Салды звонит Богданов.

Рассказывает, что встречался с главным инженером – тот его в мягкой форме «послал». Был у директора – разговор не получился, заявляет, что у него и без нас головной боли хватает – пришлось поругаться. Проходит ещё день. Салда приняла круговую оборону - Борису Петровичу не выписывают пропуск для прохода на завод.

Бедняга весь день сидит напротив завода в надежде поймать хоть кого-нибудь из руководства. Неоднократно «тревожу» авиапром – огрызаются… А в Салде… – директора нет на месте. День кончается… Часов в 10 утра следующего дня звонит Богданов:
- Михалыч, не знаю, что и делать. На завод не пускают – указание директора. Вчера вечером поймал на улице главного инженера – он меня послал трёхэтажным. Выручай! Домой мне возвращаться нельзя – съедят заживо…
- Боря, я сижу у Льва Алексеевича Воронина и непрерывно названиваю по ВЧ директору и главному инженеру – их нет на месте. Как ты думаешь, где их можно найти?
- Да, не найдёте вы их – они на рыбалке.
- То есть как на рыбалке? Это точно?
- Юрик, я когда-нибудь тебе врал? Это абсолютно точно! Клянусь!
- Понял. Буду принимать экстренные меры. Позвони вечером.

Иду вразнос - звоню в ЦК КПСС Игорю Фёдоровичу Дмитриеву, докладываю.

Он задаёт вопрос: « Ты уверен в Богданове, может быть он дошёл до точки кипения и просто так сказал про рыбалку?». Я поклялся, что Бориса знаю много лет и уверен в нём, как в самом себе. Ответа не последовало – «конец связи».

Ближе к вечеру мне позвонил Дмитриев:
- Ты был прав. Я звонил в Свердловский Обком, и их нашли на рыбалке. Скажи своему другу, чтобы завтра он шёл на завод – пропуск ему уже заказан.

Через четыре дня вся необходимая «номенклатура» штамповок была отгружена в адрес «Кировского завода», и Борис Петрович с чувством выполненного долга вернулся в Ленинград.

Я не интересовался, как работникам Свердловского обкома удалось разыскать руководителей завода в глухих окрестностях Верхней Салды, и чем были «вознаграждены» рыболовы.

Да, это и не имеет значения. Важно, что машины были изготовлены в срок.

Однако, сейчас «бытует» мнение, якобы партия во всё вмешивалась и всему вредила – отнюдь, братцы! Может быть она действительно «вредила» таким деятелям, как верхнесалдинские рыбаки. Поэтому-то они, и им подобные, и их последователи с остервенением льют мегатонны грязи на наше прошлое. Скорее всего – так оно и есть!

Тем же, у которых в рабочее время не возникало желания «порыбачить» – она никогда не отказывалась помогать и действовала очень эффективно.

9.63. Увертюра к 9.64..

9 августа сего, т.е. 2010 года раздался Skype-овский звонок и на экране моего монитора появился бокал с коньяком. Затем поочерёдно показались держащая его рука и обладатель её - Геннадий Константинович Столяров с поздравлениями по случаю…

Действительно, при средней продолжительности в 58 лет я умудрился первым из нас троих взобраться на 77-летнюю отметку.

В процессе разговора о жаре и задымлённости в Москве, о ливнях и наводнениях в Европе, неожиданно вспомнилось приключение в Тамани, чуть было не стоившее мне жизни, а заодно и жизни моего друга Виктора Яшина.

Я вкратце поведал об этом событии Константинычу. Он терпеливо выслушал мою болтовню, и со свойственной ему решительностью скомандовал: « Пиши. Нечто подобное случилось с бароном Мюнхаузеном. Помнишь про крест и лошадь? Пиши немедленно!».

Делать нечего, отдавая дань его героизму в употреблении фужера с коньяком ради моего здоровья и дальнейшего «процветания»… - исполняю его приказ.

Начну с увертюры.
43 года тому назад мы, два ещё довольно молодых балбеса, я и Виктор Яшин, сели в мой «Запаршивец» (Запорожец - ЗАЗ 965) и двинули на «юга». Ребята мы были отчаянные – оба испытатели бронетехники, так что всё нам было по колено - и Черное море, и горы, и … остальное…

Не важно, где нас носило до того, как мы обосновались в Новом Афоне у приятеля по имени Лёша, важно то, что именно здесь Яшину пришла в голову грандиозная идея - а не посетить ли нам Верхнюю Сванетию? Сам он родился и до 15 лет жил в Кисловодске, и вот по случаю своего 30-летия его опять потянуло в горы: «Это же не очень далеко от Нового Афона. Берём у Лёши его «Победу», оставляем ему наш «Запаршивец» и дуем в Зугдиди. Там поворачиваем на север и вдоль Ингури катим до водохранилища, потом ещё километров 80 и «все дела» - хочешь вперёд, хочешь вправо, - везде горы и везде Сванетия.

Витя окончил 10 классов с серебрянной медалью, а в аттестате за 7-ой класс по географии у него была пятёрка! У меня медали не было, а по географии была четвёрка, так что пришлось сдаться.

Сказано – сделано. Буквально через час Лёшка уже осваивал мой «Запаршивчик», а мы набивали его «Победу» всем необходимым - запасными частями и спиртным для знакомства с аборигенами. Ведь цель – самое высокое горное село!

Как там в сказке про Буратино – «солнце ещё не взошло…», а я уже рулил. Командор Яшин досыпал после вчерашнего возлияния на заднем сидении и должен был сменить меня при подъезде к Очамчири.

Там Витя передумал вставать и доверил мне руль аж до Зугдиди.

В Зугдиди я его растолкал и пошёл попить пивка. Пиво оказалось хорошим, пришлось наполнить им 5-литровую канистрочку, и мы тронулись на север по дороге, идущей рядом с рекой Ингури.

Поначалу местность вызывала восхищение, но это быстро приелось и даже стало надоедать – слева река, справа предгорье вперемешку с горами, - одно и тоже.. Проехали водохранилище и городок Джавари. Меня потянуло в сон.

Виктор о чём-то философствовал, задавал мне какие-то вопросы.

Я отвечал односложно и в конце концов ему заявил: «Когда заберёшься на гору и остановишься в ауле или как его там – разбудишь… ».

Очухался я от сильного толчка, Витькиной ругани и удара головой о переднее сидение. Мы накренились и покачивались посредине горной речки - явно сели брюхом на большой валун. Слава Богу течение спокойное, но вода очень холодная. Хочешь не хочешь, а в воду пришлось лезть и при помощи домкрата и подкладки под машину булыганов стаскивать её с «подбрюшья».

Перебравшись на другой берег, тронулись по крутой и узкой горной дороге куда-то вверх. Вот тут-то я и пожалел, что мы сменили «Запорожец» на эту неуклюжую «Победу». Попробовал было в мягкой форме уговорить Витю задним ходом вернуться к реке, но мужика заклинило – только вверх. Только вперёд!

Трудно сказать на какую высоту мы забрались. Судя по тому, что мотор еле тянул и задыхался, забрались высоко. Наконец-то за очередным поворотом показалось высокогорное плато. Проехав по равнине метров 100, Виктор остановил машину и заявил:

«Михалыч, доставай бутылку – треснем по стакану…». Я было предложил попить пивка, но он решительно отверг моё предложение – « только водяры, надо привести в порядок организм!». Водяры, так водяры… Треснули. Привели в порядок… Посидели, покурили, помолчали и поехали дальше.

Перебравшись через небольшой холм въехали толи в село, толи в аул.

В этом селении, была разрушенная «жилая башня» и расположенные полукругом маленькие домишки, сложенные из камней.

Рядом бродило стадо баранов, несколько здоровенных мохнатых собак и ни одного человека. Мы остановились в центре посёлка. Собаки тут же молча окружили машину. Судя по выражению их морд выходить из машины было небезопасно. Сидим больше 15 минут – народ не показывается. Попили пивка – результат тот же. И когда я уже созрел, чтобы сделать заявление – «поворачиваем назад», из одного домика появился небольшого роста хромой мужичок в очень «бывалом» пиджаке и с медалью на засаленном лацкане. Да, как сейчас помню, у него было мрачное выражение лица, белая рубаха, серые штаны с заплатами, полное отсутствие обуви и допотопная фетровая шляпа. Собаки были разогнаны, медаль оказалась «За Победу над Германией», и Витя со словами – «наш человек!», открыл дверь…

Поставив канистру с пивом на пол, я стал наблюдать за встречей двух представителей Кавказа. Они обнимались, трясли друг друга, одновременно и очень громко что-то выкрикивали на каком-то тарабарском языке с вкраплением русских слов - короче очень давно не видились…

Надо сказать, что сван владел русским практически также, как я английским после окончания Военмеха. Понять его было можно, но только очень сильно наморщив лоб.

Видимо, после получения медали, как залез на гору так с неё и не слезал – хорошо, что появился Яшин, теперь есть с кем поговорить.

Да и у Виктора в последнее время не было возможности как следует поболтать – я и Лёша были «хреновыми» собеседниками…

Победителю Германии было явно за 50, Виктору – 30, а мне затянувшаяся встреча двух «земляков» начала надоедать.

Пришлось вмешаться, поздороваться, обняться и пригласить героя в наши апартаменты на заднее сидение. Он с явным удовольствием забрался в машину. Пока я догадывался, что нашего знакомого зовут Михаил и услаждал его музыкой из радиоприёмника, Виктору пришла в голову очередная мысль, и он бесцеремонно всучив гостю кусок твёрдокопчёной колбасы и полстакана водки, приказал мне «доставить нас» к Мишиному дому. Делать нечего, пришлось завести дрындулет и подогнать его прямо к проёму двери.

Хозяин возвратил Виктору не пригубленный стакан с колбасой и выбрался из машины. Воспользовавшись этим, я стал уговаривать Витьку прекратить активные действия, выждать, приспособиться и поплыть по течению – ведь мы же гости. Он мне стал доказывать, что это Кавказ и инициативу выпускать из рук категорически нельзя. Не знаю чем бы закончилась наша дискуссия, но на площади перед домами стал собираться народ…

Мой друг почесал шишку на лбу, посмотрел на стакан с водкой, который ему возвратил сван, и выпив его содержимое, стал закусывать колбасой.

Прошло ещё какое-то время и в проёме окна появилась голова Миши:
- Откуда приехали?
- Из Ленинграда.
- Я слышал о нём - он слева от Москвы. Вы мои гости! Приехали из Ленинграда - ко мне!
- Только к тебе, дорогой! Специально ехали из Ленинграда через весь Советский Союз в гости к тебе. Кое-как нашли…

Далее пришлось покинуть машину и начать знакомиться с мужской частью населения. Дети стояли в сторонке. Ни одной женщины до самого отъезда мы так и не увидили.

Пока мужчины занимались приготовлением к празднику, резали барашка и варили какую-то кашу в котле, Виктор катал по кругу на «Победе» аксакалов и всех желающих, включая ребятишек. Это продолжалось долго, и я серьёзно начал опасаться, как говорят в Одессе – «за бензин».

Опасность застрять в горах на всю оставшуюся жизнь – была реальной.

Затем наступил вечер и праздник. Численность мужского населения не превышала 20 человек. Наша водка пошла на «ура», к сожалению 5 бутылок быстро закончились, но вина у хозяев хватило бы и на десантный полк.. В процессе праздника мы узнали, что местные жители очень редко спускаются вниз, а несколько лет тому назад даже видели трактор – это когда высоковольтку по горам тянули. Русским языком владел только Миша, он же был и переводчиком. Чтобы его не утруждать, мы старались не задавать много вопросов. Сваны тоже оказались не очень разговорчивыми - ели и пили молча, так что Витёк загрустил.

Утром начали сгущаться тучи, и надо было срочно уносить ноги.

Оставив танковую канистрочку, пустые бутылки из-под водки, пассатижи и ещё что-то в качестве подарков местному населению, и получив взамен бочоночек с вином и корзину с едой, мы покинули гостеприимный аул. Едва вышли на «тропу», ведущую вниз, как пошёл дождь…

Надо было прожить ещё сорок с гаком лет, чтобы понять какими придурками, а точнее - законченными идиотами мы были в молодости.

Одно дело карабкаться на допотопной «Победе» вверх по каменистой дороге, приспособленной для ослов. Другое дело, будучи ослами, спускаться по ней, как по крутой лестнице, в метре от края скалы куда-то в непроглядную от тумана и дождя преисподню. Когда об этом приключении я рассказывал лет тридцать тому назад – у меня это происходило со смехом, а сейчас почему-то не получается… Короче, чего только не было – и ливень с громом и молниями, и пробуксовка колёс, и как только тормоза выдержали…

А гроза в горах – это..!!!

Не помню сколько времени занял у нас подъём к другу Мише, а вот спуск длился больше двух часов. Я на своём веку «выслушал» выстрелы 305, 406, и 203 миллиметровых пушечек, но ни один из них не может сравниться с разрывом молнии и громом буквально в каких-то нескольких метрах от тебя. Такое впечатление, как-будто кто-то там наверху задался целью уничтожить лично тебя и звереет от своих промахов …

Всё когда-то кончается. Кончились и небесные боеприпасы. Показалось место нашей переправы. Но вместо тихой горной речушки, где наша машина села пузом на большой камень, предстала грохочущая лавина воды с пеной, пузырями, ветками и черт знает с чем. Вариантов перебраться на противоположную сторону – никаких!

Но мы живы и здоровы. У нас есть бочонок вина, жареное мясо, хлеб и пр. При очень экономном потреблении этих припасов можно продержаться неделю, да и кое-какой кустарник здесь растёт – можно погрызть…

Но судьба над нами смилостивилась – через два дня речка успокоилась и машина благополучно её преодолела.

Перед тем как передать «Победу» хозяину мы поцеловали её в капот, ведь только благодаря нечеловеческим усилиям и стойкости этой дамы нам удалось выйти из ада без единой царапины.

На следующий день, одарив Лёшу пустым 15-литровым бочонком и оседлав отдохнувшего от нас «Запаршивца», мы уже неслись в сторону Тамани навстречу новым похождениям…

9.64. А могло бы… и не случиться

Итак, Сванетия позади.. – впереди Крым! Вперёд, только вперёд!

Отпуск и денежные средства практически на нуле, но мы живы.

Завершаем отпуск традиционной петлёй по Крыму – Керчь, Феодосия, Алушта, Ялта, Севастополь, Бахчисарай , Симферополь и по домам!

Чтобы попасть в Крым надо погрузиться на паром и переплыть Керченский пролив.

Пролетаем, не останавливаясь Новороссийск, поворачиваем на Крымск. Из него сваливаемся на дорогу, ведущую к переправе «Кавказ» , где швартуется паром. Теперь это место называют порт «Кавказ», а раньше это был железнодорожный полустанок, где вагоны пассажирских и грузовых поездов закатывали на паром, а в свободные места набивали автотранспорт и людей для доставки в Керчь. Чтобы добраться до этого «порта» надо было наискосяк пересечь Таманский полуостров, а последние несколько километров добираться по очень узкой косе под названием Чушка. На этой косе впритык умещались только насыпи двух дорог - железной и автомобильной.

Не знаю почему, но начиная с 1956 и по 1977 год, я проводил свои отпуска на Кавказе. Не важно – с семьёй, с товарищами или в одиночку, но почему-то тянуло именно туда. Причём начальной точкой почти всегда была Джубга.

Обычно оттуда начинался старт на автомобиле в любое место Кавказа или Крыма - ведь всё , как говаривал Витя Яшин, было рядом и всё было наше.

Никаких тебе границ, таможен, хохлов, кавказских национальностей, молдаван и прибалтов. Под каждым кустом у нас был и стол и дом. А если совсем незнакомому человеку, кем бы он не был - от шофёра до кавказца, предложишь стакан, то вообще – незнакомец оказывался твоим родственником. Ей Богу!

Итак, мы «сваливаемся» на дорогу, ведущую к станции «Кавказ».

А погода-то начинает напоминать вариантик, пройденный нами в Сванетии. Те же низкие мрачные тучи, мерзкие молнии на горизонте и очень сильный юго-западный ветер.

Шоссе, по которому мы пересекали Тамань, было великолепным, дождя ещё не было, так что я выжимал максимум. За несколько километров до въезда на Чушку начался ливень с сильнейшим ветром. Болотистая равнина слева от дороги стала заполняться водой. Вода угрожающе поднимается к уровню шоссе. Выскакиваем на косу. До пристани несколько километров.

Навалилась темнота. Щётки не справляются с дождём, лобовое стекло заливает. «Видимость» метров 10. Слева до горизонта сплошная вода.

Горизонт почти упёрся в нас.

До уровня воды остаётся не больше 20 сантиметров. Ветер закидывает волны на дорогу. Справа ров, отделяющий шоссе от железнодорожной насыпи залит водой, а за насыпью Азовское море. Ветряга, дующий слева, срывает верхний слой воды и лупит по машине. Машину сдувает вправо.

Сзади сплошная ночь, так что – «только вперёд». Вроде бы скоро должна появиться пристань, там есть кое-какие здания и даже маяк… Но… дорога кончилась – ушла под воду! Останавливаюсь. Витя суёт мне в рот папиросу и пытается надеть куртку.

- Ты куда?
- Щупать дорогу! Езжай за мною. Если замёрзну – сменишь.
- Ботинки бы снял.
-Так теплее.
- Мне помнится, что дорога до пристани прямая, как струна.
- Точно. Я пойду по свету фар.

И он пошёл. Двигаюсь за ним. Вижу только его спину.

Далее неоднократно и до полного изнеможения мы по очереди возглавляли движение своего автотранспорта. И … опять «пруха» - дорога пошла вверх, затем впереди замаячили огоньки, и вскоре мы въехали на раздолбанную площадь перед пристанью. Ветер здесь был страшенный. Валил с ног. Ливень не прекращался. Оставаться в машине было опасно. Вода заполняла площадь.

Я подкатил машину к металлической мачте, стоящей на четырёх опорах. Пока искали верёвки и ремни, вода дошла до щиколодок, а когда машину привязали бампером к мачте, щиколодки уже не просматривались.

Оставшееся время до самого утра мы провели в маяке. Маячок был небольшой, но плотность населения в нём на один квадратный сантиметр превосходила плотность кильки пряного посола в стандартной банке.

«Прянность» же в маяке тоже значительно превосходила баночную.

К утру ветер стих, облачность расшвыряло, начало прорываться солнце.

Народ стал выползать наружу.

Вода спала …, а вместе с нею спало несколько цементовозов, значительное количество частного автотранспорта, складское содержимое вместе с убогими деревянными сараями.

Территория «порта» стала значительно просторнее.

Пассажирские вагоны вместе с остатками насыпи беспорядочно заполнили ров между бывшей железной дорогой и шоссе. К счастью это было выполнено «аккуратно», так что обошлось без жертв.

Совместными усилиями Черного и Азовского морей всё было тщательно выравнено и отгоризонтировано– впадины тщательно заполнены песком и всякой дрянью, а выпуклости бесцеремонно смыты.

Пока Витя стоял в позе Петра Первого, глядящего на «Ох,ту сторону», и бормотал что-то не очень цензурное, я побежал к мачте с надеждой, что «паршивчик» не отвязался и не уплыл…

Вот трансформаторная будка, за нею целёхонькая мачта. Обегаю будку и… моя голова втягивается в плечи, рот раскрывается, а глаза лезут из орбит…

Наш спаситель висит на «подмытой» мачте слегка касаясь земли. Правый бок помят и исцарапан, видимо беднягу мотало и прикладывало к одной из 4-х опор, но в остальном он неплохо сохранился.

Фундамент мачты был довольно интересный – каждая из четырех опор располагалась на своей фундаментной свае. Оказывается мы не только «прушники», но и гении!

В стороне раздались какие-то странные звуки и причитания.

Оказалось, что они исходят от стоящего на четвереньках гражданина. Он был занят откапыванем своего «Москвича». Судя по цвету крыши, тот был красного цвета. Однако, чтобы его откопать необходимо вынуть кубометров 6 земли. Двумя руками с ободранными от отчаяния ногтями это не осилить.

Подошёл Виктор, молча посмотрел на «повешенного», открыл правую дверь и еле увернулся от потока воды.

Делать нечего - с помощью трёх коллег по освоению маяка машина была поставлена на колёса, а часа через три мы затолкали её на полупустой паром.

Дело в том, что железнодорожный состав пребывал в полулежачем состоянии, цементовозы ушли в море своим ходом, личный автотранспорт в лучшем случае можно было обнаружить в бывших канавах, а народ в глубокой задумчивости бродил по порту или отрешённо сидел на камнях.

Преодоление Керченского пролива сопровождалось удивительными вещами. Что только в нём не плавало – бочки, ящики, доски, овощи, но особое восхищение произвели на нас коровы, которые дружным строем плыли навстречу нашему кораблю. Причём только на одной из них – последней, тесно прижавшись друг к другу восседало десятка два чаек. Почему они облюбовали её? В принципе мысль была правильной - чего махать крыльями, когда из Крыма на Кавказ можно бесплатно приплыть на корове.

В Керчи столкнулись с проблемой поиска места для «техничекого обслуживания» машины всю ночь плескавшейся в солёной воде.

Из порта выгнали. Там и без нас забот хватало. Ведь все материальные ценности аккуратно сложенные до урагана на территории порта – лесоматериалы , бочки, яшики и прочее, беспорядочно плавали в проливе…

Но везение нас и на этот раз не покинуло. Увидев с каким трудом мы толкали машину вверх по дороге, добрый человек прицепил нас к своему грузовику и вывез на окраину Керчи. В тенистом местечке мы установили палатку и «раскидали» машину на составные части. Сушили, драили, отскребали. Повезло ещё в том, что в полукилометре был автобусный парк и там кое-чем удалось «разжиться».

На третий день с очень большим трудом удалось завести машину и мы, махнув рукой на всякие там Ялты и Бахчисараи, поскребли в сторону Москвы.

В процессе езды в голове жужжала какая-то неопределённая мысль, но зацепиться было не за что.

И только подъезжая к Мелитополю пришло озарение – мне же в маяке «случилось» 34 года! А могло бы… и не случиться…

P.S. Вкратце напомню о «случае» с Мюнхаузеном.

Честно говоря, я не могу точно воспроизвести его рассказ, но со слов Г.К.Столярова барон, заблудившись в снежную зиму, решил слегка передохнуть. Он привязал свою лошадь к какому-то кресту, торчащему из сугроба и прилёг, закутавшись в плащь.

Разбудило его ржание лошади. Он открыл глаза и видит - лето, кругом дома, он лежит на тротуаре, а на кресте высокого собора висит его кобыла…

9.65. Последние приключения с Яшиным (часть первая)

Чтобы закрыть кавказскую тему, считаю необходимым чуть подробнее рассказать о Викторе Ивановиче Яшине (см. 9.24, 9.63 и 9.64.).

Несмотря на полное различие в характерах, темпераментах и внешних признаках, нас почему-то постоянно путали работники секретной части ОКБТ. Доходило до того, что когда я входил в 1-ый отдел, меня встречали словами: «Вот и Виктор Иванович пришёл! Зиночка дай ему почту. Она уже в папке не умещается».

Ради смеха я брал Витькину секретную почту, проглядывал её, потом возвращал со словами: « Я сейчас отойду по срочному делу, а через часик её досмотрю». Витю тоже частенько величали Юрием Михайловичем, но меня его именем - чаще. Видимо, я был больше похож на него, чем он на меня.

Активно общались мы 34 года, а последние 13 до 2005 года – эпизодически. Он был моложе меня на 4 года…

Каждый год «активного» общения, совмещённого с генерацией бесшабашных идей, мог быть последним для любого из нас, а то и для обоих одновременно.

Работа, к которой мы относились очень серьёзно и ответственно требовала равноценного противовеса, иначе, как говорил Витя – «можно быстро подохнуть».

Поэтому отдых или «приведение организма в порядок» мы проводили очень несерьёзно и очень безответственно по отношению к самим себе.

Господь со свойственной ему добротой посмеивался над нашими невинными выкрутасами и милостиво прощал..

Но были и моментики, когда мы закручивали такие сюжеты, что ему самому становилось интересно – выкрутятся эти два балбеса или нет.

А чтобы хоть на несколько мгновений отвлечься от своей многогранной деятельности, он включался в игру и становился нашим соавтором, где-то усиливая возникающие ситуации, а где-то придумывая Хеппи Энд, чтобы «сохранить материал» для следующей серии.

В 1973 году, сменив пару машин, я купил «Жигулёнок», а Витя приобрёл «Москвич». Машины требовали «немедленной» обкатки, и мы решили это сделать в условиях горной местности, т.е. опять же на Кавказе и в Крыму. Через два дня после телефонного согласования маршрута и даты старта из Москвы Яшин с нашим общим товарищем Виктором Смирновым прибыли из Ленинграда. Оба в молодости были велошоссейники. Яшин – почётный мастер спорта, а Смирнов – мастер.

«Жигулёнок» им очень понравился… На следующее утро оба Виктора в моём «жигуле», а я с Наташей в «москвиче» уже осваивали Симферопольское шоссе.

Яшин, дорвавшись до «очень динамичной машины», возглавлял нашу колонну. Чтобы не потерять его из виду и не застрять «в грузовиках» мне приходилось держать с ним интервал не более 4 метров. Он же, принимая решение об обгоне двумя машинами, включал сигнал поворота, ждал, когда я сокращу интервал до 2-х метров и … мы дружно шли на обгон. Эта тактика применялась нами в течение десятилетий и была особенно эффективна на горных дорогах. В экстремальных ситуациях мы умели действовать и мыслить синхронно, но пассажирам участвовать в наших «кренделях» было жутковато.

Без особых приключений долетели до Харькова. Там я сделал традиционную остановку, чтобы отдать три рубля «знакомому» гаишнику. Он ежегодно штрафовал меня в какой бы машине я не находился – экстрасенс какой-то. Отдав дань, двинули на Ростов, где в живописных кустах, приведя в порядок организмы, заночевали.

Утром Яшин ознакомил нас с очередной идеей. Идея заключалась в том, что его любимая кисловодская тётя с остальными многочисленными родственниками уже более 20 лет изнывает от отсутствия милого её сердцу племянника. И надо быть законченным бессердечным подлецом, чтобы не воспользоваться наличием машины и не заехать к ней хотя бы на пару дней.

- Всего каких-то 500 км, меньше чем от Питера до Москвы. Сегодня же будем там. Встреча будет обалденной! Да и Смирнов с Наташей в Кисловодске не бывали. Судя по твоей недовольной роже – ты хочешь ехать впереди? Я согласен ехать сзади. Поехали ?

Пришлось сделать выдох и сказать ему, что ехать вторым мне как-то привычнее.

В этот же день мы въехали в закрытый двор жилого комплекса, состоящего из двухэтажного кирпичного домика , пристроек и сараев. Все эти строения притулились к горе а там , где у дома кончалась крыша была небольшая горная терраса, на которой располагался маленький огород.

Последующие дни в Кисловодске вспоминаются какими-то отдельными эпизодами.

За праздничный стол я был посажен на кровать… Утром спустил ноги с кровати и упёрся в накрытый для завтрака стол… После третьего стакана… пауза…, затем спуск ног для участия в «обеде», потом опять ноги и ужин …… Помню, что закусывая, все налегали на кинзу, петрушку и сельдерей. Кинзу я не любил, но в петрушке себе не отказывал.

«Влюблённый» в меня 8-летний Витин племянник постояно следил, чтобы куча моей травы не убывала. Когда её становилось меньше, он бегал на огород за крышей дома. Так продолжалось не один день.

Моё увлечение петрушкой прекратила Витина тётушка:
- Колька! Откуда ты притащил эту дрянь!!
- С огорода..
- Где ты рвал?!
- У камней..
- Это же сурепка!!!

Не помню сколько прошло дней, и какой процент жителей Кисловодска побывал за нашим столом, но прекрасно помню, как собрал оставшиеся силы и устроил другу Вите грандиозный скандал. Краткие, но убедительные выражения дошли до Витиного примутнённого сознания, и он поклялся, что с завтрашнего дня будет организована очень культурная программа. И вообще – нам уже давно пора делать по утрам зарядку.

Действительно, утром попив только чайку , побрившись и забыв сделать зарядку, мы куда-то поехали. Проехав Пятигорск, я почувствовал неладное, пришлось выяснять - куда нас несёт? Оказалось, что едем в Минводы попить водички - видишь ли, Смирнов и Наташа никогда не пили натуральной минеральной воды.. На вопрос – почему не остановились в Ессентуках, а прёмся в Минводы, был получен логичный ответ – Ессентуки ближе, в них всегда можно попить…

Пришлось сплюнуть и сесть в машину, тем более, что до Минвод осталось не более 2 км.

В одноэтажном старом бювете с номерной водой, раздобыв какие-то подозрительные кружки, оба Витьки и Наташа дорвались до «натуральной воды» (я отказался). Затем поехали кататься на качелях и каруселях. На аттракционах кроме нас и слегка поддатого «карусельщика» никого не было.

Уговаривать его долго не пришлось - после принятого стакана все качели-карусели зафункционировали бесплатно.

Накатавшись до икоты Яшин вспомнил, что Смирнов и Наташа не представляют себе как выглядит в Кисловодске Замок коварства и любви. Затем оказалось, что им обязательно надо вскарапкаться на гору Кольцо. Подъехали и полезли на гору.

Однако, на этом культурная программа не закончилась. Пообедав у тёти и прихватив с собою двоюродного брата – бывшего скалолаза Бориса, мы поехали к Лермонтовской скале.

Чувствуя, что эта затея добром не кончится, я, как истинный моряк, начистил новые чёрные макасины и надел костюм. Шансов отказаться от этой поездки у меня не было – она была организована лично для меня, как истинного любителя куда-нибудь залезть.

Километрах в четырёх от Кисловодска открылся вид на расположенную внизу живописную речную долину, где и находилась скала, которую я «отродяся не видел».

Внешне она имела очертания корабля. Раз уж приехали, то надо было рассмотреть её вблизи, т.к. с высокого обрывистого склона, где мы оставили машины, до неё было не менее километра. Оставив у машин Витину тётушку и двух племянников, мы впятером спустились в долину и подошли к скале. Пока добирались до скалы, Борис рассказал, что здесь проходили съёмки фильма «Герой нашего времени» по повести Лермонтова, а конкретнее – эпизода дуэли Печорина и Грушницкого. Взойти на «палубу» этого корабля особых трудов не составляло, но как вскарабкаться на торчащую из неё «надстройку» был большой вопрос. На крыше этой «надстройки» была небольшая площадка, заканчивающаяся обрывом, с которого получивший пулю Грушницкий полетел вниз.

Посмотрев на вертикальные стены «надстройки», я спросил - каким Макаром на неё залезают туристы? Тут около 18 метров вертикального известняка и отрицательный угол на самом верху. Витя показал пальцем на Бориса: « Залезают за деньги и только с его помощью. Он один на всю округу знает как и за что надо цепляться. Хоть я здесь родился и вырос, но лезть на эту крышу меня палкой не заставишь! Кстати, и тебе не советую».

В разговор включился Борис: « Не слушай ты Витьку. Отчаянный он только на равнине, а высоты боится с детства. Залезть туда – раз плюнуть! Хочешь покажу? Пошли …».

Я посмотрел на Бориса – мешковатый парень в раздолбанных сандалях, на год-два старше меня, т.е. за 40… К тому же час назад треснул стакан водяры. Если уж он залезет, то я наверняка смогу. Полезли! Витя схватил меня за руку: « Не вздумай! Борька всю жизнь на неё карабкается. Это его хлеб. Здесь столько народа поубивалось и искалечилось…».

Но его слова только меня подхлестнули. Я ещё раз посмотрел на раздолбанные сандали скалолаза... Он пошёл первым.. Надо сказать, что инструктором Боря был идеальным. Буквально через каждые полметра подъёма он заставлял меня «фиксироваться» и объяснял за что надо хвататься и куда ставить ногу. Но несмотря на это где-то на высоте десяти метров ко мне стало возвращаться сознание. На высоте 15-ти метров сознание возвратилось полностью и я понял, какого идиота умудрились произвести на свет мои родители. А когда до крыши остались какие-то 3 метра, до меня дошли последние Витькины слова.

Внизу замерли три фигурки… Даже если бы я рискнул возвращаться вниз, то решительно не имел никакого понятия куда поставить ногу. А на руках долго не провисишь.. Из заторможенного состояния меня вывел голос Бориса:
- Точно повторяй мои движения.
- Слушаюсь.
- Фиксируй руку выше локтя в трещине, что слева чуть выше от тебя.
- Зафиксировал..
- Сейчас ты можешь безбоязненно висеть на этой руке даже поджав ноги. Теперь закидывай правую ногу по колено в правую трещину…

Не помню сколько минут я оползал выступ, но без участия Бориса я так бы и остался в том 1973 году.

Вот мы оба наверху. Крыша почти плоская. Окрестности изумительные - жаль нет фотоаппарата. Боря делает несколько шагов в сторону задней части скалы. Я иду за ним.

Небольшая торцевая площадка, где стоял Грушницкий, отделена от передней части скалы глубокой щелью. Чтобы на неё попасть, надо прыгнуть приблизительно на метр вперёд. Боря без разбега преодолевает это расстояние и приглашает меня.

Я решительно отказываюсь и честно признаюсь в трусости. Подхожу к краю скалы и смотрю вниз. Три фигурки, как изваяния, стоят на том же месте. Накатывается какое-то очень неприятное чувство. Помахав им рукой возвращаюсь на середину. Большая часть крыши покрыта травой и небольшими кустиками. Среди травы выделяются крупные красные цветы. Подхожу и срываю несколько цветков. Показываю их Борису.

Он говорит, что это ядовитые горные лилии, и советует их бросить.

Я перевязал букет травою, подошёл к краю и бросил его в сторону трёх фигурок.

Тут же пришло озарение – вот и цветочки на свой гробик приготовил. Надо было не в ботинках, а в белых тапках сюда залезать – меньше бы ноги скользили.

Как выяснилось позже, букет за что-то зацепился и до земли не долетел.

Я тоже не долетел до земли, а благополучно сполз к подножью скалы с помощью Бориса.

Прежде, чем спрыгнуть с последнего метрового валуна и броситься в объятия до предела напереживавшихся двух Витек и Наташи, я стал чего-то изображать.

Кончилось это тем, что подскользнувшись, приземлился копчиком на валун, и жуткая боль прошила меня снизу вверх, чуть не проломив лысину.

Эффектного возвращения на землю не получилось.

Поняв, что Всевышний сделал мне последнее серьёзное предупреждение, я навсегда завязал с попытками карабкаться на эту скалу.

Да, и Яшина моя выходка навела на мысль, что пора покидать Кисловодск со всеми его окрестностями.

Утром следующего дня он радостно объявил: « Братцы, у меня же есть ещё одна тётя – в Тбилиси! Жмём на Владикавказ! От него по Военно-грузинской дороге до Тбилиси всего пару сотен. Вперёд? ».

9.66. Последние приключения с Яшиным (часть вторая)

И опять через Пятигорск – в четвёртый раз за несколько дней. Но сейчас в сторону Владикавказа. При средней скорости 50 км/час до Владикавказа всего каких-то 5 часов езды.

Витьки, как всегда изображали авангард, несясь по середине шоссе, я же скромно держался за ними, соблюдая установленные правила. Баксан и Чегем миновали без происшествий, но где-то на горном и узком участке перед Нальчиком мне сзади посигналил таксист. Помахав ему рукой, я вежливо уступил дорогу, он тоже сделал дружелюбный жест. А вот с Витьками ему пришлось повздорить – они, решив поиграть на его нервах, прибавили скорость. Коренной кавказец, выжав всё, что мог из своей «Волги», пошёл на обгон «Жигулей» с жёсткой подрезкой. Находясь от них в 10 метрах я заметил, что таксёр и Витя успели о чём-то поговорить. Разговор кончился тем, что «Волга» подставилась под «Жигули», и Яшину ничего не оставалось, как сбросить скорость и остановиться. Впереди в нескольких метрах тормознул и кавказец.

Яшин со Смирновым выскочили из машины и бросились к нему. Он тоже выскочил.

Когда расстояние между ними сократилось до двух метров таксист выбросил вперёд правую руку со здоровенным кинжалом. Пришлось вмешаться.

Вклинившись между ними, я кое-как уговорил таксёра опустить кинжал и «словом» с применением силы загнал своих друзей в машину.

Таксёр оказался вспыльчивым, но достаточно умным мужиком, так что всё кончилось без кровопролития.

Во Владикавказ мы приехали, когда стало темнеть. Прохожие посоветовали нам остановиться в отеле «Дарьял», расположенном на выезде из города у «истока» Военно-грузинской дороги. Администрацию отеля олицетворяла одна единственная дама «кавказской национальности» необъятных размеров и убежденности в своём всевластии внутри данного отеля.

«Дарьял» был абсолютно пустой, так что мы своим пребыванием « до утра» особых интересов для неё не представляли. Тем не менее она довольно быстро обслужила двух Викторов и выдала ключ в двухместный номер. Настала наша очередь. Вот тут-то и началось…

Наташа, порывшись в сумочке, не обнаружила в ней своего паспорта, а порывшись в памяти, вспомнила, что брать его и не собиралась…

Без паспорта в советсткое время дамочек, не достигших 30-летнего возраста с тремя 40-летними мужиками дальше порога не пускали. И мы поняли, что скандалить бесполезно.

Стали искать консенсус. Администратор, выслушав несколько наших «вариантов», смилостивилась и предложила свой. Он заключался в том, что «поселить» Наташу можно только с письменного разрешения начальника милиции города Владикавказа, других вариантов, кроме возвращения в Москву за паспортом – нет!

Нет так нет, поехали искать начальника милиции. С большим трудом в полутёмном незнакомом городе нашли «главную» милицию. Оставив машины у её входа, проникли внутрь.

В столь позднее время ( в 22.30), когда все нормальные владикавказцы, включая начальника милиции, спят, ночной штат этой организации составляли два человека – капитан и младший сержант. Оба были заняты борьбой с ночной преступностью. Капитан, похожий на молодого Кикабидзе, с задумчивым видом сидел за столом, отгороженным от посетителей «прилавком», а сержант в другом конце приёмной заведовал телефонным аппаратом.

Принимая сообщения с мест событий, он через всю комнату докладывал их краткое содержание начальнику, а тот, почмокав губами принимал решение.

Когда мы подошли к «прилавку», сержант докладывал:
- Товарищ начальник, на Карла Маркса большая драка! Тех человек 6 и этих человек 8.

Кубалов просит вашей помощи. Ему одному с ними не справиться.
- Скажи ему, что я сейчас одену фуражку и побегу помогать! Он же знает, что я очень занят! Пускай сам принимает меры! Детский сад, понимаешь..

Сержант передал звонившему приказ начальника и повесил трубку.

Оценив обстановку, я обращаюсь к капитану:
- Товарищ начальник, разрешите обратиться с большой просьбой ( на всякий случай вежливо демонстрирую ему красную корочку своего удостоверения с Гербом СССР).
- Слушаю вас (вежливо отзывается начальник).

Объясняю ему создавшуюся ситуацию и прошу, чтобы он написал соответствующее указание хозяйке «Дарьяла».
- И что я должен написать?
- Всего несколько слов, что она моя жена. Поставьте Вашу подпись и печать. Все дела.

Наш разговор прерывает очередной звонок и доклад сержанта о драке на Хетагурова.

Начальник кричит сержанту, чтобы он не отвлекал его по пустякам, оборачивается ко мне и переспрашивает, что он должен написать. Я не успеваю открыть рот, как раздаётся очередной звонок, после чего сержант с криком выбегает на улицу. Через несколько секунд он возвращается:
- Товарищ начальник на нашей улице очень большая драка! Что делать?
- Закрой дверь на замок. Видишь, я с человеком решаю вопрос!

Сержант побежал закрывать дверь. Витьки бросились за ним – там же стоят наши машины!

Капитан достал лист бумаги, повертел его в руке и задал мне очередной вопрос:
- А почему это разрешение должен давать я?
- А кто же ещё может его дать! Только Вы! Кто сейчас в городе самый главный начальник? Вы самый главный начальник! Все сейчас спят, а Вы один работаете на этой ответственной должности! И печать у Вас есть! Так что никто, кроме Вас, вопросы не решает. Я правильно говорю?
- Вроде бы, да……
- У нас в Москве тоже есть должность «ночного министра». Жизнь у нас с Вами такая…

Он вздохнул, положил бумагу на стол, взял ручку и написал три слова: « Она его жена», расписался и поставил печать.

Узнав, что завтра утром мы едем «по делам» в Тбилиси, посоветовал оставить здесь машины и слетать туда самолётом, т.к на Военно-грузинской дороге хулиганят – стреляют с гор по машинам…

Через несколько минут мы уже были в «Дарьяле». Администратор, увидев бланк милиции и печать, сказала нам, что она ни капли не сомневалась, что вопрос разрешится, и приобщила милицейский документ к каким-то бумагам.

Тут-то у меня и родилась мысль – надо это уникальное брачное свидетельство привезти в Москву – такого там ещё не видели! Оно же выдано нам Владикавказской милицией! А свадьбу надо отпраздновать немедленно в придарьяльском ресторане!

Но не тут-то было – тётя наотрез отказалась мне его дать, ведь это «важный» документ, и он должен быть подшит в журнал «приезжающих». После долгих уговоров она всё же согласилась выдать его мне «до утра» под залог моего удостоверения.

Делать нечего – под залог, так под залог, главное – у нас есть что «обмывать»!

Обмыли…

Поспав часа два, разбудили «администрацию», и обменяв «свидетельство о браке» на удостоверение, покинули гостеприимный отель.

Часы показывали ровно 4 утра – время, когда все должны спать, в том числе и местные снайперы. Перед отъездом я сделал всего три фотографии своих друзей, т.к. на этом закончилась плёнка. Остальные фотографии мы делали фотоаппаратом Виктора Смирнова. Поочерёдно поработав фотографами, забрались в свои авто и тронулись в сторону Тбилиси. Проехав километров 70, нами была обнаружена горная дорога, в стороне от которой располагалась хорошо сохранившаяся сторожевая башня. Это место мы и облюбовали для завтрака. Доставая из машин аккуратно упакованные Яшинской тётей продукты, Виктор Смирнов с прискорбием сообщил нам о потере фотоаппарата.

Оказывается перед тем, как сесть в машину, он решил снять пиджак и временно положил фотик на крышу машины… Лучше бы он положил туда пиджак – тогда бы сохранилась уйма фотографий.

Оба Виктора, плотно поужинавшие всего два часа назад, попили только водички. Наташа тоже чего-то поклевала и пошла любоваться природой. Надо сказать, что после обмывания брачного свидетельства я временно потерял способность полноценно воспринимать вкус и запах пищи. Видимо поэтому, черт и дёрнул меня съесть несколько кусков кроличьего мяса…

Последствия Яшин прокомментировал просто – «ты нажрался протухшего в багажнике кролика, вот тебя и понесло…».

Конечно, при таком неоднозначном состоянии организма грандиозность и буйство красок окружающей нас горной местности стали восприниматься мною «однозначно», т.е. только с точки зрения поиска удобного места для экстренной остановки.

Таких остановок на 200-километровом пути до Тбилиси было не мене 20-ти - практически через каждые 10 км.

Тем не менее я старался вести себя «достойно», т.е. насколько это было возможно, рассказывать своей спутнице о местных достопримечательностях.

Она отвечала односложно и не спускала взгляд с номера впереди несущихся «жигулей». Вскоре у нас появилось много общего. Оказывается она тоже испробовала кролика, поэтому экстренные остановки для общения с природой Кавказа стали чаще. Самое большое впечатление на военно-грузинской дороге на меня произвёл Крестовый перевал – 2384 метра, надпись огромными буквами – «Слава Великому Сталину!» и конечно – единственный придорожный туалет !!

Ну, а дальше всё было обыденно, пока внизу справа не появился Тбилиси.

Проехав ещё немного мы остановились, подошли к обрыву и несговариваясь произнесли – « ни хрена себе!». Внизу, куда нам предстояло спуститься, была видна большая площадь. Кроме нашей дороги к её центру сходились ещё 5 или 6 дорог плотно укомплектованных различными транспортными средствами. Наша задача состояла в том, чтобы определить какая дорога ведёт к дому Яшинской тёти и каким образом проковыряться к этой дороге через гущу машин скопившихся на площади. Судя по тому, что некоторые машины с площади выезжали – у нас тоже мог быть шанс.

Почесав в затылках минут 5, мы так ничего и не придумали. А раз не придумали, то решили спускаться вниз - там будет виднее. Перед началом движения Виктор дал совет – держаться от него в десяти сантиметрах, не реагировать на гудки, матершину и угрозы, - наглость и хамство на Кавказе всегда ценится и всё побеждает. И мы победили – площадь была нами преодолена за какие-то 30 или 40 минут !

Мы победили! А победу надо всегда чем-то отметить. Первое, что встретилось на пути оказалось тиром.

Тир был полупрофессиональным, в нём можно было стрелять из малокалиберных винтовок, пневматических пистолетов, стреляющих острыми пульками с пушистыми хвостиками и из обычных пневмовинтовок. Яшин сразу же облюбовал боевое оружие и вызвал меня на «дуэль» - кто выбьет больше очков из пяти выстрелов.

Смирнов выбрал пистолет, а Наташе всучили пневмовинтовку.

За 16 лет после окончания Военмеха зрение у меня конечно улучшилось, но не настолько, чтобы одновременно видеть прорезь прицельной планки и мушку.

Короче, я без очков видел прорезь, а в очках мушку. Поэтому было принято решение стрелять без очков – результат стрельбы меня не интересовал, ведь в каждом деле наиболее интересен сам процесс, а результат – это конечная точка. Да, и Яшину будет приятно.

Чтобы совсем уж не халтурить, я посмотрел на мишень в очках. Мысленно зафиксировал её местоположение на удалённой стене. Выбрал ориентиры (задача была хоть куда-нибудь попасть). Снял очки и стал стрелять.

Одновременно с нами такую же дуэль вели два молодых грузина, за которых «болели» их друзья и даже делали ставки. Хозяин тира, подсчитав на каждой мишени выбитые очки, объявил, что победу одержал я с результатом 47 очков из 50 возможных. Яшин – чуть больше 20-ти, а лучший из грузин на два или три хуже меня.

Вот тут-то и началось!

Дуэль между грузинами была забыта, и «пуля попала в постороннего», - посторонним был я. Оказывается один из грузин слыл самым лучшим местным снайпером, поэтому незамедлительно был поднят вопрос из скольких выстрелов должна состояться наша с ним дуэль. При этом из обсуждения этого вопроса я был исключён полностью – в мою сторону даже не смотрели.

Обстановка среди грузин стала накаляться – 10, 15 или 30 выстрелов!

Пришлось вмешаться. Я подозвал снайпера, одел на него свои очки и спросил его:

« Будешь в них стрелять?». Он уставился на меня и заявил, что вообще ничего не видит. Тогда я ему объяснил, что без этих очков я тоже паршиво вижу. А если одену очки, то только мушку … И вообще – стрелять я не умею, попал в тир и в мишень случайно.

Начался шум, меня окружила толпа его поклонников. На выручку бросились Яшин и Смирнов с пневматическим пистолетом…

Не знаю, чем бы всё это кончилось, но когда рядом со мной столкнулись плечами Смирнов с грузином, раздался выстрел из пистолета и острая пулька с хвостиком впилась в мой правый ботинок. «Толпа» расступилась, и все уставились на мою ногу, из которой торчал хвостик. Пулька пробила ботинок в районе большого и соседнего пальца. Чтобы я мог снять ботинок и продемонстрировать публике рану, хозяин тира извлёк пульку при помощи пассатижей.

При ближайшем рассмотрении моей ноги все убедились, что лучшим снайпером оказался Виктор Смирнов! Он умудрился заострённой пулькой раздвинуть мне пальцы, даже не поцарапав их! Дуэль была отменена, но нам с большим трудом удалось увернуться от дружеской попойки.

Чтобы не испытывать судьбу, мы большинством голосов приняли решение отказаться от посещения тёти и развернули машины в сторону Сочи.

Странно, но во время форсирования площади и посещения тира крольчатина помалкивала. И только, когда мы выехали из Тбилиси она о себе напомнила с утроенной силой…

Кстати, употребление в пищу протухшего кролика - это великолепный способ запоминания пройденного маршрута – прошло 37 лет, а я прекрасно помню «большой крюк» - дорогу от Владикавказа и почти до Сухуми.

Эта поездка и в дальнейшем изобиловала всяческими невероятными событиями, как и все поездки с Яшиным. В ней мы чуть не погибли на задворках Очамчири, были «окопаны» на окраине Сочи, так что пришлось строить мост. Там же полностью остались без средств к существованию. Героическим трудом добывали мизерные средства на бензин и хлеб с «ржавыми» кильками, но всё же переправились на пароме в Керчь. Закрутили традиционную петлю по Крыму. Вдребезги переругались где-то под Мелитополем и до Харькова не общались.

Добрались до Москвы и, треснув какой-то кориандровой водки, до утра оклеивали стены обоями. Утром поехали в Ленинград… и т., и т. п. .., но остались живы!

Жалко, но это было наше последнее совместное отпускное времяпрепровождение.

Мы бы и дальше..., но Виктор Иванович Яшин женился и занялся строительством дачи.

Об этом … - лучше не надо.

9.67. Между Устиновым и Генштабом

В 1976 году скоропостижно скончался Министр обороны СССР А.А. Гречко и на его место был назначен Дмитрий Фёдорович Устинов.

Надо сказать, что при Гречко по целому ряду объективных причин Министерство обороны СССР было против принятия танка Т-80 на вооружение Советской Армии.

Д.Ф.Устинов, будучи Секретарем ЦК КПСС, естественно поддерживал нас, т.е. - промышленность.

Буквально в первые же дни своего пребывания на посту Министра обороны СССР он позвонил заместителю министра оборонной промышленности Л.А.Воронину и дал команду срочно привезти ему проект Постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР о принятии этого танка на вооружение.

Проект был подготовлен и согласован мною со всеми Министерствами, кроме, Минобороны, поэтому именно мне было придано соответствующее ускорение.

Ворвавшись с сов.секретным пакетом к военным я был остановлен двумя генералами И.В. Ильиным и С.Ф. Колосовым, которые откуда-то получили информацию о моём визите. С ними я был знаком и поддерживал хорошие отношения. Они попросили, прежде чем идти к Устинову, «зайти» к начальнику Генштаба В.Г. Куликову. Я с пониманием отнёсся к их просьбе, но «выдвинул» условие – только с разрешения Л.А.Воронина.

Позвонил. Получил согласие, но опять же с условием - держать его в курсе дальнейших событий.

Только вошли в приёмную Куликова, как из его кабинета выходит хмурый дядя с серьёзными погонами, сурово смотрит на нас и задаёт вопрос: «Вас вызывали?».

Я понял, что генерал-лейтенантам без его разрешения не положено появляться в приёмной начальника Генштаба, а мне – тем более.

Генералы объясняют ситуацию. Он на пару секунд задумался и скомандовал – за мной! Я тихонько спрашиваю - это кто? Мне отвечают– Сергей Федорович Ахромеев.

Оставив нас в своей приемной и сказав, что вызовет, он скрылся за дверью.

Генералы стоят, я тоже. Посматриваю на часы, проходит 5, 15, 30 минут – нас не вызывают. Дело, как говорят интеллигентные люди – хреновое, если не хуже. Министр обороны СССР приказал срочно доставить пакет, а тут какой-то Ахромеев явно тормозит.

Под предлогом ознакомления с местным туалетом покидаю приемную и вхожу в первую попавшуюся комнату. Убедительно прошу воспользоваться телефоном, и мне разрешают. Звоню Воронину, докладываю обстановку. Он меня успокаивает, мол Д.Ф.Устинов в курсе дела. Советует быть спокойным, но давить, невзирая на чины. Возвращаюсь.

Ждем ещё минут 15, наконец, выходит Ахромеев и командует идти за ним. Идём обратно в приёмную начальника Генштаба, но на этот раз насквозь – к Куликову.

Я прямо с порога заявляю, что Министр обороны СССР приказал мне немедленно доставить ему документ, а я болтаюсь больше 40 минут в приёмной Вашего заместителя!

Куликов выслушал меня и молча протянул руку. Я понял, подошел к нему и дал документ. Он взял линейку, положил её под начальную фразу – « Постановление ЦК КПСС и Совета…», и начал читать.

Мне не было предложено сесть, поэтому я стоял вплотную к столу и смотрел. Все остальные тоже стояли, но в районе входной двери.

Виктор Георгиевич секунд 10 читал первую строчку потом передвинул линейку на следующую. Всё, как в замедленном фильме. Затем линейка поднялась опять под первую строку… Не знаю за сколько месяцев ему удалось бы прочесть всё постановление, но тут раздался телефонный звонок.

Взмахом руки, отодвинув кучку бумаг в сторону вместе с линейкой, он вскочил, схватил трубку и вытянулся по стойке смирно. Из трубки достаточно громко раздался спокойный голос Устинова:
- Виктор Георгиевич, постановление по танку Т-80 у тебя?
- Так точно, товарищ Министр обороны!
- Ты его завизировал?
Небольшая пауза, и не совсем уверенный ответ:
- Так точно…
- Ну, тогда бери нужных товарищей и ко мне.

Куликов стал искать моё постановление, которое он сдвинул всторону с какими-то бумагами. Я ему помог. Потом он судорожно стал искать чего-то ещё, приговаривая: « Да где же она». Догадавшись, я вытащил из кучки линейку. Взяв линейку, смотрит на меня. Показываю места, где надо визировать, а он, укладывая на это место линейку, карандашом проводит тонкую линию и по этой линии мелкими буковками каллиграфическим почерком пишет свои инициалы и фамилию.

Завершив процедуру визирования, схватил моё постановление, подбежал к стене, нажал какую-то кнопку, в стене открылась дверь лифта, и он, крикнув – за мной, исчез за закрывшейся дверью.

Ахромеев, два генерала и я понеслись из кабинета по лестнице вниз. Буквально кубарем скатившись на второй этаж, они побежали по длинному коридору, а я был задержан стражами у входа в коридор с требованием предъявить спецпропуск.

У меня такого пропуска не было. Объясняю охране, что я из одной компании вон с теми товарищами, в ответ: «Они об этом бы нам сказали».

Генералы в конце коридора скрываются за дверью, я стою на лестничной площадке, подло брошенный и без моего совершенно секретного документа. Бегут секунды, как часы, и вдруг из коридора слышится зычный голос:
- Юрий Михайлович, ну что же вы там стоите, идите сюда.

Охрана расступается, и я, еле сдерживая злобу, иду специально замедленным шагом.

Приёмная Д.Ф.Устинова меня удивила. Два окна, между ними стол секретаря, по правую руку от него в углу - маленький детский желтенький столик на четырёх ножках, слева от входной двери расположился массивный, мрачного черного цвета круглый стол, а вокруг него четыре таких же мрачных и тяжелых стула с высокими спинками. Стол и стулья явно из Третьего Рейха – трофейные. Вот и вся обстановка!

Ахромеев, генералы и я расположились за трофейным столом, а начальник Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР за детским столиком, читал мой документ.

Военные сосредоточенно молчали, видимо, каждый из них проклинал себя за то, что не удосужился прочитать доставленный мною многостраничный проект постановления.

Буквально через минуту открылась дверь, вышел Дмитрий Федорович и пригласил нас в кабинет. Первыми прошли Куликов с Ахромеевым, следом за ними я, подталкиваемый сзади генералами, затем они.

Устинов с каждым из нас поздоровался за руку. Здороваясь со мною, слегка прищурил правый глаз. Я понял, что он полностью в курсе событий.

До сих пор не могу понять, как получилось, что все военные сели за стол справа от Министра, а я оказался в одиночестве слева.

Устинов бегло просмотрел проект постановления. Аналогичный экземпляр, но без виз заинтересованных организаций я передал ему ещё в ЦК КПСС через его помощника Свет Савича Турунова.

Наклонив голову вправо и слегка постукивая пальцами левой руки по столу, Устинов обратился к военным: «Товарищи, сегодня знаменательный день, мы принимаем на вооружение лучший в мире танк с прекрасным вооружением и газотурбинной силовой установкой. Я благодарен вам за огромный труд по моральной и технической поддержке разработчиков этой машины…».

Чем больше он расхваливал недругов Т-80, сидящих напротив меня, тем больше менялся цвет лиц у Куликова и Ахромеева…

После заздравной увертюры Министр стал задавать вопросы по технике, смотря в упор на начальника Генштаба и его заместителя.

Генштаб побледнел и поплыл. Образовалась какая-то жуткая пауза, запахло инфарктами. Министр спокойно ждал ответов. Пришлось выручать военных - я робко поднял руку, как школьник, который знает ответ на вопрос.

И началось…

Устинов доводил штабистов вопросами почти до потери сознания, а потом как бы замечал меня и предоставлял слово для ответа.

Задавал очередной вопрос, ждал ответа, и не дождавшись, в очередной раз «замечал» мою робко поднятую руку. Так было не меньше десяти раз, причем вопросы задавались как по Т-80, так и по Т-72 , и по Т-64Б. Наконец пытка закончилась. Генштаб лично убедился в полной своей некомпетентности, потерял лицо, и был «поставлен на место».

Устинов, как ни в чём не бывало, тепло поблагодарил всех, вернул мне проект постановления, при этом слегка улыбнулся и сказал, чтобы я поработал со Свет Савичем, досконально проверив документ перед подписанием у Л.И.Брежнева и А.Н. Косыгина.

Вечером, когда я вернулся в Министерство, мне позвонил один из генералов Спиридон Федорович Колосов и от имени всех поблагодарил за вовремя оказанную помощь, извинившись, что при помощнике Устинова они этого сделать не могли.

В дальнейшем особых разногласий между Д.Ф. Устиновым и командованием Генерального штаба не наблюдалось, и штабисты до 20 декабря 1984 года «дружили» с оборонной промышленностью.

Да, забыл рассказать о жёлтом столике. Исправляюсь.

Когда Д.Ф.Устинов в первый раз посетил свой новый кабинет, там еще не закончилась расстановка мебели в приёмной, и служащие вытаскивали этот столик в коридор.

Дмитрий Федорович сказал, что столик хороший и его надо оставить. Те начали возражать, ведь он полностью выпадает из общего стиля, цвета и вообще – зачем?

Устинов пошутил: «Поставьте его вот в тот уголок, и пусть за ним готовятся к докладу вызываемые мной товарищи ».

В Министерстве обороны любая шутка высшего по рангу, непонятая подчинёнными, воспринимается очень серьёзно, а шутка Министра обороны СССР – это приказ!

9.68. У истоков создания трактора «Кировец» К-700

Всё, что связано с периодом конца 50-х – началом 60-ых годов сохранилось в моей памяти, как винегрет из разношерстных событий, суеты и несуразностей не только в стране, работе, но и в личной жизни. Окончание Военмеха, Ковров, антипартийная группа, , «Кировский завод» и ОКБТ, совнархозы, самоходные пушки, танки, ракетные установки в «одном стакане», полная неразбериха с начальством, «друзьями» и недругами и т.д. и т.п.

Я ещё не определился к какому берегу пристать, а тут ко всему прочему «без отрыва от производства» - трактор на голову свалился.

В 1959 году Н.С. Хрущёв побывал в Америке. В своих воспоминаниях он писал: «Далее, согласно плану, мы должны были посетить заводы Джон Дир, крупнейшей сельскохозяйственной фирмы известной в СССР. Мы прошли по цехам ее фабрики, но у меня особых впечатлений в памяти не сохранилось». Сохранилось – не сохранилось , но рекламку трактора John Deere (Джон Дир) оттуда приволок. Её он вручил К.Н. Рудневу – председателю Госкомитета СМ СССР по оборонной технике для безотлагательного создания аналогичного трактора для сельских и прочих нужд, а тому ничего не оставалось, как срочно собрать руководителей КБ и институтов. Был задан конкретный вопрос – Кто? Оказавшийся там наш Ж.Я.Котин, сказал – Я! После «дискуссии» с представителями сельхозмашиностроения он всё же добился получения этой рекламки и головной боли на долгие годы.

Первым делом встал вопрос о срочном приобретении трактора «Джон Дир», для ощупывания, разборки на детали, передачи их конструкторам и… начала создания отечественного трактора.

Но не тут-то было. Пока Хрущёв вспомнил про рекламку, пока К.Н. Руднева на посту Председателя Госкомитета сменял Л.В.Смирнов, отношения с США опять стали портиться, и в продаже «Джона Дира» был получен отказ.

Надо уже чесать в затылках и что-то рисовать, а срисовывать-то не с чего! Изобретать заново американский трактор было бы полным идиотизмом, поэтому всё было брошено на поиски. А время шло! Пролетело несколько месяцев и наконец счастье привалило – через, кажется, Швецию удалось приобрести нечто похожее на фотографию в рекламке, а именно новенький канадский трактор фирмы «Вагнер». Его аккуратно распаковали и поставили под окнами кабинета Жозефа Яковлевича. Трактор блестел на солнце ярко жёлтой краской, был со всех сторон опломбирован и окружён будущими «трактористами» и зеваками. В числе зевак оказался я. Пломбы снять никто не решался - ждали Котина. Он привёл почти всех своих замов и начальников подразделений. Рассмотрел трактор со всех сторон, подозвал моего коллегу по отделу испытаний Мишу Венгельмана и поручил ему распломбировать дверь. Миша залез на трактор и стал крутить проволоку с пломбой. Проволока оказалась хорошей и отламываться не хотела. Решив ускорить процесс распломбирования двери, Котин обнаружил меня и со словами: «Чего стоишь, помоги товарищу», - загнал на трактор. Я дал Мише обычный дверной ключ от своего жилища, и с его помощью проволока была быстро раскручена и оборвана.

Дверь оказалась не заперта и мы пригласили Жозефа Яковлевича в кабину. Он довольно ловко забрался в трактор, покачался на мягком подпружиненном сиденье, чего-то потрогал и обратился к нам (мы прицепились на тракторе по обе стороны двери и пытались заглянуть внутрь кабины:

«Трактор надо завести. Только побыстрее. Когда заведёте позовите меня».

Первое, что сразу же бросилось в глаза, это отсутствие приборной панели и замка зажигания.

В наличии был руль, педали, рычаги и одна торчащая кнопка.

Мишка нажал на кнопку, и она осталась в полуутопленном состоянии. Он потянул её на себя и… вынул прикуриватель. Дальше началось что-то невообразимое. На трактор и в кабину полезли все кому не лень. Галдёж, толкотня! С большим трудом нам удалось выдавить наглецов из кабины. Надо выполнять приказ Котина, а «эти» лезут и не дают сосредоточиться. Я нагнулся, чтобы посмотреть, что находится под выступающей абсолютно гладкой панелью, изображающей приборную, как опять кто-то стал открывать мою дверь. Пришлось толчком этой двери попытаться стряхнуть незванного гостя на землю, но он каким-то образом умудрился не упасть и оказался заместителем главного конструктора В.А. Поляченко. Через минуту он уже сидел на месте водителя: «Вот кнопка стартёра, сейчас мы его заведём. Разгоните народ, чтобы кого-нибудь не задавить».

Давясь от смеха, мы в доходчивых выражениях передали скопившимуся вокруг трактора народу команду Поляченко, и публика проявила сознательность. Ну а дальше - кнопка была утоплена, затем выдернута и брошена на пол, а обожжённый большой палец оказался во рту. Нам была дана команда «не валять дурака», после чего Поляченко поспешил в медпункт.

Красивая и гладкая панель с дыркой для прикуривателя оказалась технологической накладкой для защиты приборной доски, и после её снятия завести трактор не составило труда. Явился Котин, толпа начальства оттёрла нас от трактора, и воспользовавшись этим мы поспешили унести ноги - нам только трактора ко всему прочему не хватало.

Однако, как выяснилось позже, унесли не очень далеко.

Долгое время наш отдел испытаний бронетехники был в стороне от тракторных дел, но от новостей о ходе создания трактора увернуться не удавалось. Завод был обклеен лозунгами, радио и телевидение не умолкало, а в ОКБТ не прекращалась суета по усилению вновь созданного тракторного КБ. Дошло до того, что там срочно потребовался начальник конструкторского отдела вооружения А.С. Шнейдман…. в качестве специалиста по гидравлике. Всё бы ничего, но главой обезглавленного отдела вооружения неожиданно для всех назначили прозябавшего 6 лет в чертёжной инспекции старшего инженера Николая Сергеевича Попова. Он выгодно отличался от профессиональных вооруженцев тем, что абсолютно не разбирался в вооружении, имел рост под два метра, а самое главное имел очень привлекательную жену, которая тоже трудилась в ОКБТ.

Короче, все силы были брошены на создание отечественного «Джона Дира». Но оказалось, что этого недостаточно…

Помните эпизод из фильма, где артист Юрий Никулин гнал самогон? Он вытряхнул сахарный песок из здоровенного мешка в котёл. Задумался. Взял логарифмическую линейку, что-то подсчитал и добавил туда ещё кусочек сахара. Вспомнили? Аналогичная история произошла со мною и Мишей Венгельманом – в 1962 году нас неожиданно бросили «на трактор», как кусочки…

Дело в том, что руководство приняло решение изготовить первые 12 опытных тракторов К-700, в связи с чем было организовано 12 сборочных бригад. Руководство ими было поручено «особо энергичным» работников ОКБТ. Мы с Мишкой попали в их число и мне досталась тракторная рама № 10.

Было объявлено соревнование. Бригада, опередившая всех, подлежала премированию и ей светило совершить торжественный выезд на проспект Стачек для киносъёмки.

Соревнование было жёстким. Бригада, чтобы оказаться первой, должна была кроме сборочных работ, обеспечивать себя узлами, деталями и необходимыми материалами, т.е. мотаться по цехам и складам, опережая конкурентов. А для этого надо было «работать с людьми» - мастерами заводских цехов, станочниками, сборщиками, кладовщицами и др.

Всё это осложнялось тем, что многие детали изготавливались, как говорится, с листа, т.е. чертёжно-техническая документация была не отработана и не отехнологичена.

Имелись ошибки, присутствовал производственный брак, который тормозил сборку.

Честно говоря, мне приходилось особенно трудно. Из восьми человек, составлявших мою бригаду, я знал только одного. Мало того, меня ещё постоянно дёргали на полевую базу в пос.Горелово, ведь от испытаний вверенного мне танка меня никто не освободил, а там были жёсткие сроки. Горелово же в 18 км от завода. Это в основном и сыграло отрицательную роль в том, что наша бригада не заняла даже шестое место.

Не знаю по какой причине была организована гонка по сборке тракторов, но нам пришлось работать круглосуточно на протяжении нескольких дней. Люди шатались, но не сдавались.

Ленинградским телевизионщикам тоже доставалось, ведь им было необходимо не прозевать выход первого трактора из цеха, а это могло случиться в любое время, даже ночью. Бедняги - их хватило только на две ночи.

Лучше всех шла работа у бригады, которой руководил некто Пилатов. Он изо всех сил стремился к первенству и даже дважды этого добивался. Первый раз пилатовцы первыми завершили сборку трактора с большим отрывом от остальных, но допустили грубую ошибку. Ошибка заключалась в том, что Пилатов лично решил вывести трактор из цеха.

Он довольно профессионально завёл трактор, бригада расчистила ему путь к воротам от ротозеев, и он, резко рванув трактор вперёд, не справился с управлением и воткнул его в застеклённую конторку старшего мастера. Девушку, которая в это время заполняла в журнале какую-то форму, спасло мастерство Пилатова – он проломив стенку конторки отодвинул её вместе со столом лишь метра на два, после чего применил экстренное торможение. В принципе все остались живы, вот только передняя часть трактора стала не фотогенична и в таком виде снимать его для телевизионного показа «некоторые» посчитали нецелесообразным. Все были очень расстроены, но не Пилатов – он не собирался сдаваться. Трактор был водружён на прежнее место, а бригада бросилась добывать новый радиатор , облицовку тракторной морды и другие необходимые детали. Не прошло и пары часов, как заново рождённый трактор под водительством того же, но уже опытного Пилатова, направился к цеховым воротам. Надо сказать, что в 2 часа ночи телевизионщики миро спали дома, поэтому сцену выезда трактора из цеха и столкновение его с 120 мм трубой, ограждающей тротуар и стену цеха с правой стороны от заводского транспорта, заснять было некому. Поверни он налево и вошёл бы в историю, как Ю.Гагарин, но он повернул трактор направо. А в историю 14 июля 1962 года вошёл моторист П. Катыкин, который повернул трактор налево, но к сожалению это был не трактор Пилатова.

Здесь можно было бы поставить точку, но мне предстояло ещё принять участие в обкатке этих двенадцати тракторов на «своём» № 10.

Опять же не знаю по какой причине, но обкатку назначили ночью. В темноте мы выехали с завода и колонной из 12 тракторов в сопровождении ГАИ и заводского автотранспорта направились в Горелово. Там в 200-ах метрах напротив нашей испытательной базы было довольно большое поле между бывшими, но хорошо сохранившимися глубокими противотанковыми рвами времён Отечественной войны.

Именно на этом поле нам и предстояло «обкатываться». Конструкция трактора была рассчитана на тяговое усилие 5 тонн, поэтому и обкатка его должна была проводиться под нагрузкой. В качестве нагрузки были применены танковые гусеницы, которые трактор таскал волоком по полю.

Ну, а раз на нём была установлена 16-ти скоростная коробка передач, то естественно надо было таскать гусеницы на каждой передаче строго определённое время. Я уже не помню сколько на каждой, но езда на первой передаче составляла не менее полутора часов, не говоря уже о второй и последующих. Нудная езда не спавших в течение нескольких суток людей, да ещё ночью, действовала лучше самых эффективных таблеток от бессоницы. Поэтому немудрено, что за каких-то два или три часа четыре трактора оказались во рву. Наш экипаж, состоящий из штатного водителя, фамилию которого я забыл, и меня – сменщика, отчаянно боролся с чарами Морфея.

Сперва нам помогала водка, припасённая заранее, и хоровое пение произведений советских композиторов от «Броня крепка…» до «Мы не дрогнем в бою за Отчизну свою..». Не были забыты романсы, а также «блатняга». Когда весь репертуар был многократно исполнен и голоса сорваны, пришлось заняться физкультурой, т.е. совершая короткие остановки, мы трусцой обегали трактор и матерились. Применялась и тактика «форсажа», а именно - отсоединение прицепленных гусениц и круговая гонка по полю на максимально возможной передаче.

Мне кажется, что благодаря нашим «экзерсисам», похожим на сумасшествие, удалось разбудить другие экипажи и сохранить от падения в ров как минимум четыре трактора ( включая наш), в результате чего они добрались своим ходом до цеха испытательной базы.

Когда я въехал в полутёмный цех (водитель мирно спал), то вместе с трактором попал в лапы работников ОТК. Первая претензия – почему не горят габаритные фонари на крыше трактора! Действительно – фонари не подавали признаков жизни. Пришлось попросить время для поиска причины. Полез смотреть предохранители – они в норме. Вставать не было сил. Так бы и заснул на полу, но пересилил.. и кое-как выбрался. Башка абсолютно не хотела функционировать, и я нащупав провода, идущие из кабины к фонарям, «полез» по ним, выбрался из кабины, добрался до крыши и…не обнаружил на ней ни одного фонаря. В результате недолгих поисков они были найдены в районе цеховых ворот.

Оказалось, что высота ворот допускала только проезд трактора без выступающих сантиметров на 10 фонарей. Мой же трактор оказался первым К-700, проникшим в этот цех за всю историю его существования, поэтому фонарями пришлось пренебречь. В связи с тем, что остальные три трактора явились на полигон с получасовым опозданием, работникам ОТК на основании моего опыта удалось предотвратить снос их верхних «габаритов» путём демонтажа перед въездом в цех.

Третье близкое общение с трактором «Кировец» произошло у меня через много лет, году эдак в 1969 или 1970-ом. Как- то осенью мне удалось выцарапать недогуленную неделю прошедшего отпуска и я, недолго думая, отправился к родственникам в деревню Дулебино в 100 с небольшим километрах от Москвы. Деревня славилась усадьбой писателя Х1Х в. Д.В. Григоровича и великолепными окрестностями (река Ока, грибные леса и пр.). В первый же день я обнаружил недалеко от деревни одиноко стоящий в поле трактор «Кировец» с задранным вверх восьмикорпусным плугом. Во второй день он оказался на том же месте в том же состоянии. Это меня заинтересовало. Судя по внешнему виду, он не один день здесь находился. Левая дверь была полуоткрыта. Я забрался в кабину. Сидения и всё остальное было покрыто приличным слоем пыли.

Попробовал его завести – завёлся. Опустил плуг. Какая скотина бросила работоспособный трактор посреди поля? От нечего делать сделал попытку пройти недопаханную полосу– пашет родной. Я бы и дальше попробовал попахать, но был остановлен двумя мужиками, выскочившими из подъехавшего «газика». Один из них оказался председателем колхоза, другой здоровенным и мрачным шофером – пришлось оправдываться. Кратко поведал о себе, о «Кировском заводе», о тракторном производстве.

Посетовал на то, что не могу показать удостоверение «тракториста», т.к. не предполагал, что встречусь с земляком на их поле. Председатель терпеливо выслушал меня и в свою очередь рассказал, что штатный тракторист запойный пьяница и негодяй. Что он удрал в другой район и не собирается возвращаться. Что срочно надо готовить поля, а подготовленного тракториста нет.

Короче, предложил мне хорошо оплачиваемую работу. Я согласился и попросил дать мне толкового помощника, которого я в меру своих сил и знаний попробую сделать трактористом.

В оставшиеся до окончания отпуска дни я с огромным удовольствием перепахал всё, что было необходимо и подготовил сменщика. Признаюсь честно – это были одни из лучших дней в моей работе после расставания с Ленинградом, тем более, что председатель расплатился со мною по-царски и за пахоту, и за обучение, и за знакомство…

9.69. Наедине с «Иваном Грозным»

В предыдущей части я поведал о своей «неоднозначной» встрече с Д.Ф.Устиновым в ранге Министра обороны СССР, поэтому как бы напрашивается рассказать о последней встрече с его соратником - Заведующим Отделом оборонной промышленности ЦК КПСС легендарным Иваном Дмитриевичем Сербиным.

Встреча состоялась в конце того же 1976 года.

Перед этим - несколько слов об этом «страшном» человеке. Вот, как о нём писал в своих мемуарах один из видных создателей вооружения: « Девятнадцатого апреля 1968 года нас вызвал к себе на Старую площадь завотделом ЦК КПСС по оборонной промышленности Иван Дмитриевич Сербин, вредный характер которого отмечали все, кто с ним сталкивался.

И.Д.Сербина неспроста называли «Иваном Грозным». Все кадровые перестановки, снятия, выдвижения, награждения и наказания руководителей военно-промышленного комплекса должны были согласовываться с ним».

Я ни разу не «сталкивался» с Иваном Дмитриевичем, но общался с ним несколько раз. Может быть поэтому полностью поддержать мемуариста не могу – Сербин запомнился мне, как очень немногословный, конкретно выражающий свои мысли человек. И хотя его скупая речь изобиловала ненормативными словами и выражениями, но зато быстро доходила до сознания собеседника и являлась хорошим стимулом осознать себя потенциальным подонком. Люди выходили из его кабинета ошарашенные и обалдевшие, но не озлобленные. Ну, а если у них находилось время объективно проанализировать произошедшее, то они убеждались в том, что Иван Дмитриевич во многом оказывался прав. И немудрено – он с отличием окончил МГУ и 39 лет проработал в ЦК ВКП(б) и ЦК КПСС на ответственных должностях, т.е. имел возможность постичь непостижимую сущность человеческих личностей.

Первая встреча «один на один» произошла, когда меня обязали срочно доставить ему «из рук в руки» секретный пакет. Что в нём было - меня не интересовало, я ехал в ЦК по своим делам. Из рук в руки – так из рук в руки, и поехал.

До сих пор помню наш разговор почти дословно:
- Доброго здоровья, Иван Дмитриевич!
- Давай! ( протягиваю ему пакет, он не берёт) Чего даёшь! Открой! (вскрываю пакет, подаю содержимое) Что это?!
- Не могу знать. Мне поручили передать Вам лично в запечатанном виде.
- Читай! (наклоняюсь, читаю заголовки, догадываюсь о чём речь).
- Проект Постановления и список представляемых к наградам …
- А говоришь – не знаю! Знаешь! (вслух начинает читать список кандидатов на награды) Александров.. кто такой?
- Вячеслав Михайлович – из ВПК, работает у Кузьмина.
- Не знаю. Афонин?
- Из КГБ, 15 Управление.
- Не знаю. Бородулин… это с носом..?
- С носом.. Из Совмина..
- Знаю! Мудак! ( берёт ручку и вычеркивает его фамилию). Воронин - ваш?
- Наш - зам. министра, Лев Алексеевич.
- Знаю! Мудак! (вычёркивает).

Таких вопросов он задал порядка 15-ти и вычеркнул всех, кого знал, с той же формулировкой.

Я задумался. Что делать, когда он зачитает мою фамилию, показать пальцем на себя или скорчить рожу и пожать плечами? Выручил телефонный звонок. Сербин, перед тем как снять трубку, отодвинул все мои документы на край стола и сказал: «Всё это отдай Дмитриеву, пускай оформляет». Я сгрёб бумаги и испарился.

Однако, мнение «Ивана Грозного» обо мне всё же пришлось выслушать.

Как-то, отмечая пропуск для выхода из ЦК в приёмной Сербина, я напоролся на него лично.

Вместо ответа на моё «здравствуйте» получил вопрос: «Мне доложили, что ты беспартийный?».
- Не успел, Иван Дмитриевич…
- Ну, и мудак!

Секретарша с сожалением посмотрела на меня – обидно разочаровываться в людях.

Как-то 25 февраля, когда я о чём-то докладывал заместителю Сербина – И.Ф.Дмитриеву, в его кабинет зашёл зав.сектором ЦК В.И.Кутейников:
- Игорь Федорович, сегодня оказывается день рождения у Ивана Дмитриевича. Вы его успели поздравить?
- Успел…
- А я решил поздравить его всем нашим коллективом. Построимся в коридоре, и когда он будет возвращаться из столовой, пожелаем ему здоровья.
- Не советую. Но если хотите – валяйте.

Минут через 20 раздаётся стук в дверь и появляется растерянный Кутейников.
- Ну, что поздравили?
- Поздравили, Игорь Фёдорович… Построились вдоль стены и хором поздравили..
- А он?
- Он молча прошёл мимо, потом обернулся , погрозил кулаком и сказал: «Бездельники, вашу мать! Я вам покажу..!!». Чего теперь ожидать?
- Да, ничего. А вот мне достанется от него за то, что распустил вас… бездельников.

Таких эпизодов было множество, но как не странно – каждый раз Иван Дмитриевич в большинстве случаев оказывался прав.

Итак, заканчивается 1976 год. Вместо ставшего министром обороны Д.Ф.Устинова секретарём ЦК КПСС назначается первый секретарь Свердловского обкома партии Яков Петрович Рябов (а на его место – Ельцин). Наш министр С.А.Зверев приглашает Рябова поучаствовать в очередном заседании расширенной коллегии министерства.

Меня вызывает Л.А.Воронин, и даёт поручение раздобыть столик и стул, поставить их у входа в зал коллегии, сесть, и когда «коллегия» начнётся отсекать неугодных и сопровождать в зал высокопоставленных лиц, опоздавших на заседание (список он мне вручил). Оказалось, что я один из немногих знал в лицо всех «высокопоставленных», включая Сербина.

Иван Дмитриевич был болен, но в связи с тем, что его новый начальник Рябов должен был присутствовать, он мог появиться.

Сижу, как сиротинушка, у двери в огромном и пустом вестибюле зала коллегии.

После вступительной речи Министра в зале должен начаться фильм об испытаниях танков, т.е. будет темно. От входной двери в зал надо спускаться по лестнице…

Слышится музыка, значит фильм начался. Появляются опоздавшие. Провожу их в зал.

Входит Сербин. Идёт тяжело, пошатывается, похудел и постарел. Вскакиваю, подбегаю к нему, беру под руку, веду к двери. Объясняю, что идёт демонстрация фильма и в зале темно.

Входим в зал, осторожно спускаемся. Подвожу его к центральному столу и усаживаю рядом с Ворониным, как договорились. Возвращаюсь. Жалко Ивана Дмитриевича – что делает болезнь с человеком…

Хоть здесь курить запрещено – закуриваю. Сидеть приказано до конца заседания, а это часа 3, как минимум. Но я обустроен – ребята, обслуживающие зал, обеспечили меня телефоном и двумя бутылками «Боржоми». Вдруг дверь открывается и выходит.. Сербин. Подхожу к нему. Спрашивает, как найти туалет. Объясняю, что туалет выше этажом и сопровождаю его туда. Как интеллигентный человек, чтобы его не смущать, делаю вид, что тоже нуждаюсь в посещении этого заведения.

В французском фильме «Скандал в Клошмерле» об открытие первого общественного туалета, наша «миссия» называлась – «исполнить гражданский долг».

Возвращаю «коллегу» в зал, закуриваю. Проходит минут 15 – открывается дверь, и вновь появляется Иван Дмитриевич. Не задавая вопросов, молча сопровождаю его на третий этаж для совместного исполнения «гражданского долга».

Проходят очередные 15 минут. На этот раз в процессе подъёма на третий этаж он кратко поведал мне о причине наших восхождений. От него я впервые узнал, что 80% лиц мужского пола, достигших его возраста обречины на такое времяпрепровождение.

В этом ритме мы действовали около трёх часов. Наконец раздался характерный шум завершившегося заседания. Поднимаюсь из-за стола, дверь открывается и появляются Сербин, а за ним наш Министр. Проходя мимо меня Иван Дмитриевич остановился, посмотрел в упор, подал руку и, сказав: «А зря», - попрощался. Министр, сделав «большие глаза», тоже подал мне руку… и началось! Все высоко и не очень «поставленные лица» с серьёзным выражением лица или улыбаясь посчитали «своим гражданским долгом» подать мне руку то ли для прощания, то ли для приветствия.

Одним из последних ошарашенно «попрощался» со мною Лев Алексеевич Воронин, а шедший за ним Игорь Фёдорович Дмитриев, подавая мне руку, догадался спросить:«Чего случилось?».

Я объяснил причину случившегося и получил совет - в дальнейшем стараться избегать встречь с коллегой по третьему этажу.

В следующие 5 лет по независящим от меня обстоятельствам встретиться с Сербиным мне не посчастливилось. Но через 5 лет 15 февраля 1981 года я посчитал своим долгом принять участие в прощании с ним на Новодевичьем кладбище.

P.S. Фразу Ивана Дмитриевича - «А зря», после долгих раздумий я отнёс к своей беспартийности, а если так, то факт причисления меня к команде «вычеркнутых» бесспорно стал вполне оправданным. Подобное Сербинскому «А зря..» впоследствии мне пришлось выслушать в ВПК, Госплане и Совете Министров, куда меня приглашали, будучи совершенно уверены, что я …

И везде мне приходилось произносить одну и ту же фразу: «Не успел…».

9.70. Нюансики 59-летней давности

В июне 1951 года я окончил 10 классов.

Все выпускные экзамены сдал на пятёрки, но «грехи молодости», а именно обилие четвёрок, переходящих из аттестата за 7-ой класс в Аттестат Зрелости (за 10 классов), не позволили мне рассчитывать на какую-нибудь медаль.

Короче, я сам себе устроил абсолютно ненужный цейтнот – если не поступаю в престижный институт, то меня забирают в армию, т.к. в августе исполняется 18 лет.

Прикинув, что пора становиться абсолютно самостоятельным человеком, я решил поступать в Академию связи им. С.М.Будённого.

Там, в конце первого курса, присваивали звание мл. лейтенанта, а это очень приличные деньги для молодого оболтуса.

Собираю необходимые бумаги и сдаю в приёмную комиссию.

В начале июля 10 вступительных экзаменов, интервал – через день.

При входе в аудиторию для сдачи экзамена надо громко докладывать:
- Товарищ полковник (или подполковник), курсант Мироненко прибыл для сдачи экзамена по… Разрешите взять билет!».

«Отстрелялся» я нормально – из 50 баллов набрал 49. Один балл потерял там, где высшей отметкой была четвёрка. Преподаватель так и сказал: «Больше четвёрки могу получить только Я. А для вас и тройка по физике должна быть мечтою!».

Но случилось непредвиденное. Когда мы сдали все экзамены и оставалось пройти только мандатную и медицинскую комиссии – откуда ни возьмись приехали 500 офицеров из войск, тоже для поступления. Им разрешалось сдавать все экзамены на тройки, а если случалась двойка, то её можно было пересдать в процессе учёбы на первом курсе.

99,9% бывших школьников были обречены на изгнание.

Под мандатной комиссией понималась «проверка на вшивость» - т.е. русский, комсомолец, в плену не был, за границей не был, не состоял, не служил, не.., не.., не.. и родственники – не были, не служили в белой армии, не состояли и т.д. Мандатная комиссия отсеивала от 30 до 50% сдавших экзамены.

Остальных «неугодных» должна была отсеять медицина.

Я не переживал – мандатную пройду со свистом, а здоровье у меня было всем на зависть. Мандатную – прошёл! Началась «медицинская»...

Нас разбили на «десятки». Моя десятка – это в 16.00, а было 8.30 утра.

Восемь часов надо было «валять дурака», и этим воспользовались тренер и штатные курсанты Академии, затянув меня играть в футбол за их команду с Лесотехнической академией. Игра начиналась в 10.00 и до медосмотра времени было навалом. Надо сказать, что о моих способностях они разнюхали, когда я ещё сдавал документы, и мне пришлось уже три раза успешно сыграть за Академию.

Игра началась не в 10, а в 12. Закончилась она в 14. Я спокойно переодеваюсь на стадионе, и вдруг вбегает Володя Семёнов – мой однокласник, и кричит: «Юрка, кончается медосмотр! Беги скорее!».

В жизни я никогда так не бегал. Мало того, что пробежал большое расстояние, надо было ещё взлететь на 5-ый этаж и уговаривать разжиревшего, как свинья, подполковника, чтобы он меня осмотрел.

Кое-как его упросил. Он померил моё давление и со словами: «Пошёл вон отсюда! Нам только гипертоников не хватало», стал выталкивать меня за дверь. На мои стенания, что я играл, что я бежал, что карабкался на 5–ый этаж, что если он даст мне 5 минут отдышаться… - ответ был один: «Я тебя вычеркнул – пошёл вон!».

Не буду подробно рассказывать:
- об учинённом мною скандале в канцелярии, когда мне не хотели отдавать мои документы – мол в соответствии с каким-то указанием они автоматически передаются в какое-то 2-х годичное училище связи;
- как я набросился на случайно зашедшего в канцелярию генерала, и как он, чтобы прекратить матершину в адрес Академии, канцелярии и всех остальных сволочей и негодяев с погонами и без – приказал отдать мне документы;
- как я, забыв отметить пропуск для выхода, плюнул на него и прилепил ко лбу солдата, пытавшегося меня задержать на проходной;
- как выбежав на площадь, вскочил на площадку проезжавшего трамвая и на первой же остановке увидел огромную рекламу Военнно-механичекого института, куда и поехал сдавать документы!

Стипендия – 450 рублей на первом курсе – это, конечно, не 1100 руб в Академии, но не надо сдавать 10 экзаменов, а только 6, не надо орать о своём «прибытии» на экзамен, не тянуться по стойке «смирно», не «пожирать» глазами начальство и выслушивать, что на 5-ку знает только он - экзаменатор.

Играючи, но с небольшим нюансиком, сдал 6 экзаменов, заработал 30 баллов, и стал студентом Ленинградского ордена Красного Знамени Военно-Механического института, а не какой-то там связной академии с её свиноподобной сволочью от медицины, экзаменатором, который лучше всех в мире знает физику, а свои двоечники имеют преимущество перед чужими отличниками.

Примечание: слово «Механического» тогда писалось с большой буквы.

И, видимо, на это имелись серьёзные основания!

О «нюансике». Имея опыт сдачи экзаменов с 4-го класса, и сдав за три неполных месяца 1951 года 26 экзаменов ( в школе, академии и военмехе), я шёл на последний экзамен с наплевательским настроением.

Взяв билет, и, мгновенно решив задачку, я чересчур «раскованно» попросил разрешения ответить «на все вопросы».

Экзаменатор по физике, симпатичный мужчина лет 35, улыбнулся и спросил: «Вы куда-то торопитесь?». Я ответил, что не тороплюсь, а просто надоело сдавать экзамены - скорее бы освободиться… Он махнул рукой и сказал: «Начинайте».

Я быстро отстрелял три вопроса и доложил решение задачи.

Он задал несколько вопросов. Я «нагло» на них ответил. Он предложил мне решить простенькую задачку и собрался было отойти к другому товарищу, но меня «понесло». Нахально прошу его «секундочку» обождать и тут же при помощи мела решаю её на доске. Экзаменатор улыбается и задаёт мне «последний» вопрос – « что такое интерференция».

Я слово в слово поведал ему формулировку из учебника, но он покачал головой и сказал: «Неправильно. Думайте, вспоминайте».

Беру мел и пишу на доске «официальную» формулировку - слово в слово. Он говорит – «неправильно». Предлагаю ему сверить формулировку на доске с учебником. Он отказывается и говорит: «Плохо. Очень плохо!».

На последнем экзамене надо было отдать зачётку экзаменатору.

Моя зачётка лежала на его столе. Он развёл руки в стороны и сказал, что я свободен. Пытаюсь чего-то говорить, но он заявляет, что и так очень долго провозился со мною… Понимаю - меня завалили!

Домой я пришёл в свирепом настроении.

Единственное, что я хотел – «чтобы он сдох!». И как можно скорее!

Отец, потрясённый моим рассказом, утром следующего дня поехал в институт за моими документами. Вернулся он через два часа в радостном настроении: «Ты принят в институт и «торчишь» в списке, а физик тебе поставил пятёрку. Ты набрал 30 из 30!

1 сентября 1951 года, когда я пришел в институт, в вестибюле висел некролог с фотографией скоропостижно скончавшегося экзаменатора по физике, поставившего мне пятёрку. Видимо, его шутка тоже кому-то не понравилась.

Вот вам и нюансик…

9.71. Немножко о каникулах

Читая литературные перлы троих из одного ларца (509-го), у читателей может создаться впечатление, что в период с 1951 по 1957 год эти уникумы только учились, проходили всяческие «практики» и любовались видом Ленинграда с бывшей царской яхты по пути в Кронштадт. Нет, братцы, мы ещё умудрялись отдыхать от всей этой тягомотины, причём каждый по-своему.

И хотя времени на отдых оставалось маловато, я его тоже проводил - или в Ерцеве или в спортивных лагерях. Что касается спорта, то отдыхом его назвать нельзя – это труд, нагрузки, дисциплина и режим. Совсем другое дело – Ерцево. Ерцево – это сплошной праздник жизни с массой ярких впечатлений!

Что такое Ерцево? Ерцево – это железнодорожная станция, расположенная на краю большого посёлка с тем же названием. От станции начиналась «Центральная» улица, заканчивающаяся… лагерем заключённых - Каргопольлагом МВД СССР строгого режима.

Именно отсюда пошла известная поговорка –«конвой шуток не понимает – шевелиться только по моей команде! Шаг вправо, шаг влево – считается побегом. Стреляем без предупреждения!».

Поселок Ерцево состоял в основном из одноэтажных деревянных домов. Двухэтажных было всего несколько. Из них на главной улице находились только два здания, стоявшие рядом, - клуб-столовая и Управление Каргопольлага МВД СССР. Начальником этого заведения был товарищ моего отца по детству в Ташкенте и по «борьбе с басмачеством» - полковник Максим Васильевич Коробицын.

В конце 20-х годов за ратные подвиги их премировали – батю направили в Ленинград учиться в Академию Художеств, а Максима в НКВД. Имя полковника Коробицына постоянно звучало на просторах Каргопольлага. В его распоряжении находились более ста тысяч заключенных, в том числе специалисты в самых разных областях, свои депо и железнодорожные ветки, лесозавод, леспромхоз и многое другое. А учитывая, что лагерь располагался на территории двух крупных областей - Архангельской и Вологодской, Коробицын обладал большей властью, чем первые секретари обкомов партии этих областей.

Он мог помочь им рабочей силой для уборки урожая, построить, где надо, мосты, дороги и пр., обеспечить медицинскими, инженерными и другими специалистами и консультантами столичного уровня.

О безграничности власти Коробицына в самом Каргопольлаге не приходится и говорить.

Все улицы посёлка были вымощены метровым слоем утрамбованных опилок, поставщиком этих опилок был свой же Ерцевский лесозавод. Посёлок со всех сторон окружали леса, а прорезающие их дороги, представляли из себя гати, покрытые тоже толстым слоем опилок.

Для полноты восприятия добавлю, что главная улица упиралась в большую площадь, перегороженную высоким деревянным забором, над которым были натянуты ряды колючей проволоки. Посреди забора, как раз напротив улицы, были видны широкие двустворчатые ворота, над которыми располагался лозунг: “ЧЕСТНЫЙ ТРУД — ДОРОГА К СВОБОДЕ”.

Через эти ворота ежедневно по утрам выводили на работу бригады заключенных - кого на лесоповал, кого на лесозавод… , а после честного труда… их загоняли обратно за колючую проволоку.

Часовых в будках, возвышавшихся на углах забора, огораживавшего «зону», называли “вертухаями”.

Когда через много лет я побывал в Берлине и оказался перед Бранденбургскими воротами, разделяющими площадь на «советскую зону» и английскую, мне сразу же вспомнилась Ерцевская площадь с её воротами. Те и другие ворота мало отличались друг от друга, пожалуй только архитектурой, материалом «забора» и вооружением вертухаев.

Напрашивается вопрос – какого чёрта тебя в это Ерцево потянуло? Отвечаю – дорога к свободе!

Дело в том, что сын Максима Васильевича – Борис Коробицын, на год позже меня поступил в ленинградский институт, только не в Военмех, а в Текстильный. И его отец, чтобы сузить свободу разбитного сынишки, по договорённости с моими родителями, поселил его в нашей квартире, точнее - в моей комнате. С Борькой мы быстро поладили. Он жил по своим правилам, а я по своим.Что же касается «отпуска», то я безоговорочно следовал за ним в его Пенаты, т.е. в Ерцево. В Ерцеве Борька пользовался большим авторитетом, как среди молодёжи, так и у зеков всех мастей и сроков. Его отец создавал нам все условия, как сейчас говорят, - для отрыва. В нашем распоряжении были клубные мотоциклы, газики, спортивный и рыболовный инвентарь, моторные лодки, материальные средства для «отвода души» и… полная свобода передвижения по Архангельской и Вологодской областях. Ну, а в контингенте «сопровождающих» отбоя не было. Самое интересное то, что даже в Ерцеве мы старались не надоедать друг другу – каждый «развлекался» по своему усмотрению. У него была своя команда, а у меня, быстро утвердившегося в паханской должности – своя. Иногда мы объединялись… Боря был очень крепким парнем и настоящим ярким блондином. Учился он, как говорится, на хорошо и отлично, но любил побаловаться спиртным, при этом не всегда соблюдал оптимум. Когда норма перевыполнялась – частенько становился неуправляемым. Как ни странно, только мне удавалось сдерживать его безумную энергию и останавливать на краю пропасти. Это вызывало ко мне уважение окружающих, в том числе его отца.

Весь уголовный мир Каргопольлага знал его в лицо и «восхищался» очередными выходками. Неоднократно мне приходилось слышать от расконвоированных – «Борька? Это наш человек!».

Частенько, «путешествуя» по округе, на нашем пути встречались колонны заключённых, которые конвоировались вооружёнными «стрелками» и злющими собаками. По Ерцевским правилам мы должны были быстро освободить дорогу, отойдя на 20 метров в сторону, и лечь на землю вниз лицом.

Борька был единственным человеком, которому разрешалось отойти метров на 5 и не ложиться.

Немудрено, что быть с ним в Ерцево – это находиться в полной безопасности.

В Ленинграде, во время амнистии воровской братии 1953 года, я и Борис, гуляя ночью со своими девушками в районе памятника «Стерегущему», разошлись по разным дорожкам.

Пройдя метров 15, я услышал какой-то хруст и топанье в стороне, куда направился Борис.

Время было тревожное, и, приказав своей подруге не двигаться, я побежал в сторону Бориса.

Чутьё меня не обмануло, в свете фонаря я увидел его в окружении четырёх мужиков.

Приблизившись на расстояние четырёх метров, спрашиваю: «Что происходит?».

В ответ – «выходи на проспект, ребята отоварятся, там и встретимся». Действительно отовариваются - Борькин фотоаппарат висит на шее одного из бандюганов, а другой нежно ковыряется с ушком Борькиной девушки, явно отстёгивая серёжку. Пока я принимал решение, что делать, из кустов появился пятый и подошёл к Борису. Вглядевшись в его лицо, он выкрикнул: «Коробицын! Это ты что ли?». Борька шутливо вытянулся по стойке «смирно» и доложил – «Так точно! Я – Борис Максимович Коробицын!». Далее «плёнка» закрутилась в обратную сторону – фотоаппарат вернулся на Борькину шею, деньги в его карман, а серёжки в уши хозяйки. Мало того, я получил официальное приглашение от бандитов принять участие в распитии спиртного по случаю исторического знакомства освободившихся воров с сыном начальника Каргопольлага, в котором отбывал срок их «руководитель».

Пришлось бежать за своей подругой. В те годы ещё соблюдался воровской закон – у своих не воровать.

Вот, пожалуй, и всё. А если у читателей появится желание подробнее узнать о «ерцевской жизни» и нашем отпускном «времяпрепровождении», то достаточно высказать его, в разделе форума по обсуждению нашей мультиматерности.

9.72. Мой товарообмен с Великобританией

Свой обалденный талант создавать шедевры «живописи» я не позаимствовал у отца, окончившего Ленинградскую Академию Художеств, а выковырил из себя сам.

Батя, конечно, заложил в меня много хорошего, но мне было некогда долго в себе копаться – ковырнул и «будя».

Первый мешок своих акварелий на тему «Три поросёнка» я привез в Ленинград из Мурманска в начале 1940 года, когда мне было 6 лет. Посмотрев в «сотый раз» фильм Диснея, у меня возникла идея перенести образы поросят на обёрточную бумагу – другой бумаги в Мурманске, изолированном войною с финами от страны, в то время просто не было.

Мешок с рисунками я подарил своей бабушке Гойке. Так я нарёк её в двухлетнем возрасте, и ей ничего не оставалось, как всю остальную свою жизнь откликаться на это звучное имя.

В Ленинграде я занялся другими делами, а затем началась Отечественная война и до 1944 года мне было не до художеств.

Где-то в январе 1944 меня занесло в Эрмитаж. Там было относительно тепло и очень красиво. Затем я оказался в Русском музее и увидел подлинник «Девятого вала» - это меня потрясло. Так и хотелось засунуть палец в воду… Это «происшествие» послужило толчком для посещения Ленинградского дворца пионеров, где я и «записался» в кружок-студию ИЗО. Кружок вела строгая женщина. Она подвела меня к столу, за котором сидел маленький рыжеватый паренёк, подвинула его вместе со стулом к краю, в результате чего я обрёл себе место для творчества. Мне была выдана кисточка и коробочка с акварельными красками, но временно. К следующему уроку я должен был принести свои кисточки и краски. Бумагу нести не требовалось, она выдавалась здесь, но не больше одного листа на урок.

Для начала мне было поручено «хоть что-нибудь нарисовать», и был выдан лист белой чистой бумаги, приблизительно формата А4.

Будучи уверенным , что лучше всего у меня когда-то получались поросята – я быстренько нарисовал штук 20 поросят на обеих сторонах листа, чем развеселил всё ИЗО, включая скульпторов, которые прибежали из соседнего зала. Не знаю сколько бы они хохотали, но пришла тётя с большой корзинкой, наполненной кусочками хлеба, и «даром»! стала их раздавать. Я тоже получил кусочек!

Когда меня обсмеивали, я твёрдо решил, что больше сюда ни ногой! Однако, ощутив хлеб в своих руках, понял, что надо повременить с уходом. В дальнейшем чего только я не рисовал… - и каких-то гипсовых бородатых старцев, и глиняные груши с яблоками, и произведения на вольные темы… Рисовать здесь меня не учили – выдавали только бумагу и хлебушек. Это скорее всего происходило потому, что я и рыженький сосед были младше остальных года на два. Хотя вру, однажды преподавательница подошла ко мне и сказала: «Что это у тебя за дорога? Добавь грязи!».

Как добавить грязи я не знал, поэтому подошёл к стеллажу, где лежала кипа творений моих коллег, нашёл грязную дорогу и воспроизвёл её на своей «картине». Эта кипа уже никому не нужных рисунков стала для меня кладезем знаний. «Исследуя» технику рисунков старших ребят и используя свою довольно хорошую зрительную память, я стал прогрессировать в деле создания художественных образов глиняных фруктов, голов доисторических старцев и булыжной мостовой. Где-то на третий или четвёртый день мне вручили удостоверение члена студии ИЗО Дворца пионеров! С этим удостоверением я мог беспрепятственно посещать практически все музеи и художественные выставки в Ленинграде! Так что благодаря кусочку хлеба и первому в жизни удостоверению «моей личности», я понял, что быть художником – это моё призвание!

В феврале или в марте я обнаглел до того, что взялся за создание настоящей картины. Как-то блуждая в районе Лиговки и Греческого я стал свидетелем того, как из Греческой церкви матросы вытаскивали торпеды. Был хмурый день, шёл снег. Рядом с церковью мрачно просматривался остов разрушенного бомбёжкой дома. На этой «картине» единственными, относительно светлыми пятнами, были два огромных серебристых аэростата воздушного заграждения, стоящие у стен церкви. Слямзив во Дворце пионеров кусок загрунтованного холста, размером 30 на 40, я решил воссоздать эту грустную картину «маслом». Творческий процесс воссоздания проводился дома.

Натура находилась в 15-ти минутах бега трусцой от моего дома, поэтому для сверки с оригиналом мне приходилось трусить к церкви и обратно раз десять. Можно, конечно, было «писать» с натуры или набросать эскизы, но это немедленно бы привлекло внимание знакомых или просто лиговской шпаны, и мой «авторитет» был бы начисто подорван. Дело в том, что мне приходилось тщательно скрывать от ребят свои занятия художеством. Чтобы нормально существовать в «обществе» надо было быть «нашим» или «своим» - «слюнявая интеллигенщина», мягко говоря, не поощрялась».

Прошли долгих два дня и картина была создана. Папа в это время наводил какие-то переправы в Нарве, мама тоже по какой-то причине отсутствовала, поэтому оценивали мой труд только Гойка и братик Шурик, которому не исполнилось ещё и 5 лет. Бабушка была потрясена моим талантом – она всегда была уверена в моей гениальности, а Шурик был так восхищён, что не удержался и провёл пальчиком по невысохшему холсту… Демонстрация шедевра, как и принято… закончилась скандалом, а после реставрации мрачный пейзаж был спрятан в месте, недоступном для посторонних.

С приходом весны и тепла я принял решение сменить Дворец пионеров, на посещение читальных залов. Дело в том, что всю литературу, кроме энциклопедий, редких книг и дореволюционных художественных альбомов, мы употребили за три года войны для разжигания железной печурки-буржуйки, труба которой выходила в форточку. Поэтому жажду к чтению можно было удовлетворить только в читальных залах библиотек, где книги чудом сохранились.

К этому времени в студии ИЗО я обзавёлся уже собственным ящиком в столе, и чтобы окончательно покинуть кружок, надо было кое-что из него забрать. За неполных четыре месяца я нафигачил уйму картин, на которых были изображены виды Ленинграда, очереди за хлебом, пленные немцы, копавшие что-то у нас на 7-ой Советской, короче – очень серьёзные произведения.

Скорострельность в написании картин у меня была обалденная – выше, чем у пулемёта системы Гочкис образца того же 1944 года.

Рисовал я их быстро, как трёх поросят.

И пока я рылся в своём ящике, пришёл какой-то пионерский начальник и объявил: «Завтра к нам приезжает из Англии жена ихнего премьер-министра Черчилля – Клементина. Она обычно к раненным и детям приезжает всегда с подарками, поэтому хоть она и буржуйка, но женщина добрая, и мы должны показать ей свои творения. Поэтому соберите лучшие свои картинки и сегодня же до вечера развесьте их на стенах вашей студии.

Услышав слово – подарки, я, не долго думая, принял решение временно отложить свой уход из студии. А поразмыслив о том, что я могу предложить этой Клементине, решил сбегать домой за «двумя аэростатами и церковью». Причиной выбора стала рамка, в которую я вставил эту картину. Чудом сохранившуюся застеклённую рамку с какой-то фигнёй я снял со стены квартиры в разбомблённом доме.

Фигню выбросил, а свою вставил. Я на 100% был уверен, что буржуйка «купится» на застеклённую рамку, т.к. никто из коллег не догадался хоть чем-нибудь обрамить свои картины.

Наступил следующий день. Нас построили в одну шеренгу, повесили на шеи красные галстуки, а на головы водрузили красные пилоточки. Ожидание жены Черчилля было долгим, но мы терпеливо ждали и дождались. Высокая седая тётя в меховом пальто и меховых перчатках в сопровождении каких-то дядек и фотографа наконец-то появилась. Ей долго чего-то говорили, она тоже долго чего-то нам говорила, потом стала разглядывать наши картины. Мне стало грустно – у всех картины были с солнцем, а у меня сплошное уныние, - развалины, коричневая греческая церковь без крестов и тёмно-серебристые аэростаты совсем не веселили. Но… Клементина остановилась у моего полотна, которое повесили в самом низу на уровне её живота. Она наклонилась и в упор стала его рассматривать.

Длилось это нестерпимо долго, потом она подозвала кого-то из своих, что-то ему стала говорить, а он кивать головой. Потом он подозвал нашего начальника и нашу преподавательницу и что-то стал им говорить, а потом преподавательница задала нам вопрос – чья это картина?

Ребята указали на меня, пришлось выйти из строя, подойти к стене, снять картину, повернуть её и показать на обороте надпись – «март 1944г. Греческий пр. Греческая церковь. Юра Мироненко»

Преподавательница зашипела мне в ухо: «Надо было мне сказать». Потом англичанин-переводчик обратился ко мне с просьбой Клементины, чтобы «я подарил ей эту картину»!

Уже тогда я у Гойки перенял выражение «ради Бога», которое до сих пор употребляю, когда мне надо от чего-нибудь отделаться.

Ну, и тогда я, не думая, выдал: «Да, ради Бога!», чем вызвал непонятную радость у англичан. Меня потрепали по тому месту, где у меня сейчас лысина, и забрали картину. Черчилль продолжила рассматрение наших творений и отобрала ещё три.

Ну, а затем наступило то, ради чего я и пришёл – началась раздача подарков. Клементина одарила всех, но мне показалось, что я получил самый объёмный запечатанный и тяжёлый пакет.

При вручении пакета она мне что-то говорила, переводчик мне это переводил, но я или ничего не слушал, или ничего не запомнил.

Единственное, что я до сих пор помню – это то, что меня сжигало желание поскорее узнать, что внутри пакета. Он оказался с ручками, и я , ухватившись за эти ручки понёсся бегом от Аничкова моста к себе на 7-ую Советскую.

Продолжалась война, жили «на карточках» - иждивенцам по 250 г хлеба в день, а на месяц - по 150 г масла и сахара, плюс 600 г крупы или «макаронных изделий». Однако, за получением оных надо было занимать очереди накануне и «безвылазно» стоять день и ночь напролёт без всяких гарантий их получения на следующий день.

По 5 г в день масла и сахара и 20 г крупы – это круто?!

Когда я припёр этот пакет домой, и мы его раскрыли, Гойка заплакала – чего там только не было. Уйма баночек с какими-то паштетами, колбасой, сыром, плитки с шоколадом, баночки с чаем и кофе, какое-то печенье нескольких сортов, раличные конфетки, сухарики, галеты и т.д. Мало того, там была очень красивая рубашечка, которая оказалась Шурику в самый раз.

Прошло много лет и я к своему великому удивлению узнал, что Клементина Черчилль, как и я, является кавалером ордена Трудового Красного Знамени! Эту награду супруга британского лидера получила за огромную помощь СССР во времена войны.

Она возглавляла фонд помощи России и руководила сбором средств для советских граждан.

И.В.Сталин, в отличие от моего министра, не ограничился вручением ордена, и при личной встрече подарил Клементине уникальное кольцо с большим бриллиантом.

Что касается Греческой церкви, располагавшейся между Лиговским проспектом и Греческим, то в 60-ые годы её снесли, и на этом месте сейчас стоит Большой концертный зал «Октябрьский», в котором Военмеху был вручён Орден Ленина.

Кстати, после того как была снесена церковь и построен «Октябрьский» оказалось, что ещё во времена Ленина церковь за большие деньги была навечно продана Греции. За её снос СССР пришлось выплатить Греции «огромадные деньги», во много раз большие, чем стоимость нескольких «Октябрьских»!

9.73. Ерцевские эпизодики

В предыдущем рассказе о Ерцеве я, кажется, не очень осторожно коснулся нашего сурового прошлого. А впрочем, почему я должен осторожничать? В каждый период волей или неволей приходится соблюдать какие-то правила поведения. И во время учёбы, и в процессе трудовой деятельности, да и просто в обычной жизни, каждый из нас встречается с необходимостью соблюдать «технику безопасности». Соблюдать её надо в общении с преподавателями, с различным руководством от декана до ректора, с непосредственным начальником, тем более - с вышестоящими лицами. Соблюдать её надо в общении с техникой, вооружением, даже с лекарствами, короче со всем, что может тебе навредить или тебя уничтожить. Даже заколачивая гвоздь, можно стукнуть по пальцу. Можно и нужно пойти на смертельный риск ради спасения людей, но самому упрямо добиваться того, чтобы «Тот», кто «В ЗАКОНЕ» или кодла подонков, окружающих Его, тебя искалечила или убила – это идиотизм.

Ещё можно понять «необразованных», которые не прошли курсы техбеза и допусков с посадками, но если тебе преподавали, и даже оформили «допуск» для существования на данной конкретной территории, то не забывай, что существуют и «посадки». Мой родственник, назначенный по приказу Фрунзе комиссаром к Батьке Махно, бравший вместе с ним Перекоп, а в дальнейшем генерал авиации, за неосторожную фразу в конце 1941 года получил 10 лет «строгого». Когда же в 1955 году я спросил его – за что, то получил короткий ответ: «За собственную дурость! Мог быть расстрелян или погибнуть на войне, а вот жив и здоров. Повезло! А дураков – надо учить!».

В Ерцево, где 80% заключённых по статье 58 составляли «болтуны», я столкнулся с огромным количеством образованных и по-своему очень талантливых людей, которые по неосторожности или ради понта, пренебрегая своими самыми близкими людьми, форменным образом напарывались на статью 58.10. – за «болтовню», и на 10 лет бросали на произвол судьбы своих детей, жен и родителей. Я ещё понимаю, если на человека наплели черт знает что, оговорили с ног до головы, но если он сам…

У нас в России с Рюриков - у всех были «хаты с края» - ни у кого - в середине. А если индивид старался выпендриваться или пытался поставить хату в центре, то «Ударный труд – путь к свободе», а в худшем случае – секир башка!

От Тухачевского – до Ходорковского!

А «друзей народа», которые воевали против «социал-демократов», завсегда было навалом (половину фразы спёр у В.И. Ленина).

Даже у нас в 509-ой находились деятели, которые пытались исключить из комсомола и из института своих товарищей - одного за потерю топора в колхозе, а другого за то, что он надел бабочку и шляпу. В одном случае топор был «социалистической собственностью» и «орудием» производства - а комсомолец его потерял! В другом случае – комсомолец уподобился «стилягам», борьба с которыми должна быть не на жизнь, а на смерть!

Повод же был очень, очень серьёзный – уничтожить конкурента на получение повышенной стипендии... Каково?!

Ну, меня, кажется, опять понесло не в ту сторону, поэтому вернусь к своим каникулам.

Итак, я осваиваю Ерцево. Посёлок не хуже колхоза на границе с Финляндией, где я проходил «практику» после 1-го курса. Там я добровольно в скотских условиях и голодный, по разнарядке рыл траншеи, валил лес и заготавливал мох на комариных болотах, здесь же…

Здесь – я сыт, ухожен и балдею по своему усмотрению, однако и тут нашлись привилегированные лица, идущие в строю, которым я обязан уступить дорогу, быстро отбежав на 20 метров в сторону, и лечь на землю вниз лицом. Парадокс!

Они воры, убийцы и «враги народа», частью которого являюсь я, - хохочут и издеваются, а я лежу и жду, когда они пройдут.

Кто-нибудь другой в этот момент может быть и захотел оказаться на их месте или встать с земли, но мне почему-то не хотелось - jedem das Seine! Лучше добровольно быть голодным и в комарах, чем «привилегированным» и «с личной охраной». Сейчас – в 21-ом веке, людям, не ходившим в Ерцевском «строю», и никогда не лежавшим в 20 метрах от этого «строя», почему-то постоянно не хватает свободы. Они добровольно сколачивают «бригады», строятся в колонны, и вместо того, чтобы идти валить лес или рыть канавы - срывая голоса, требуют «свободы» нарушать статью 58.10, отменённую 50 лет тому назад.

Сдвиг по фазе – не иначе!

И так я приехал. Первым делом мне был «прочитан» курс «техники безопасности», а затем я был представлен толпе моих будущих друзей и подруг, которые пришли поприветствовать нас с приездом. 70% ребят и девчат были детьми репрессированных, отсидевших своё, и по разным причинам оставшихся жить и работать здесь. Остальные были детьми офицеров и служащих Каргопольлага.

Жили они очень дружно, невзирая на разницу в «положении» своих родителей, ведь «от сумы до тюрьмы» расстояние здесь было минимальным.

Никакого подобострастия и подхалимажа – все были равны от сына начальника лагеря до сына посудомойки. Ценился интеллект, юмор, изобретательность и способность дружить.

Такого доверительного отношения друг к другу и взаимопомощи я не встречал ни в Ленинграде, ни в «Большой зоне», как называли местные жители нашу страну.

И немудрено – редкие поезда останавливались в Ерцеве только на 2 минуты, и многие из взрослых ближайшую Коношу считали чуть ли не Парижем, не говоря уже об их детях. Жизнь ребят резко оживлялась с приездом учившихся в больших городах.

Моё появление в Ерцеве совпало с приобретением руководством лагеря двух дорожных мотоциклов ИЖ-49 и одного кроссового Иж-50Б. До этого ни в посёлке, ни в окрестностях такого чуда не видели. У моего ленинградского приятеля по 158 школе такой мотоцикл был, и я частенько помогал его чинить и усовершенствовать. За пару лет общения с этим мотоциклом мне даже удалось несколько раз им поуправлять. Короче, его конструкцию я изучил вдоль и поперёк, умел ездить, но о правах на вождение даже не мечтал, а правила дорожного движения для меня были «тёмным лесом».

Мотоциклы прибыли в Ерцево накануне нашего приезда, и их не успели даже распаковать.

Когда Максим Васильевич Коробицын рассказал нам о приобретении мотоциклов, Борис тут же объявил отцу о моих теоретических и практических знаниях и способностях. В связи с чем, отец принял решение о назначении меня главным по вскрытию тары, приёмке содержимого и вообще преподавателем, тренером и прочая, и прочая... Так что на следующий день Ерцево затарахтело, а я стал «авторитетом», хотя тогда этого слова не было и в помине.

Самое потрясающее - на третий день моего пребывания в Ерцеве, секретарём парткома мне торжественно, в присутствии расконвоированных работников пожарной части, были вручены документы на вождение мотоцикла, выданные ГАИ г.Вологда!

А на пятый или шестой день произошло ЧП.

Сидим мы у дома, человек 5 на лавочке в тенёчке. Впереди нас в трёх метрах «улица», покрытая опилками, шириною 2,5 метра, за нею кювет, за кюветом полянка, на которой мужик колет дрова и складывает их стеночкой в метре от сарая. Стеночка дров уже стала ростом с мужика. И вдруг раздаётся треск приближающегося из-за поворота мотоцикла. Судя по звуку, скорость у него должна быть не менее 60. Первая мысль – это Борис, т.к. кроме него и меня взять в Клубе мотоцикл невозможно. И вот из-за поворота на нашу улицу врывается гоночный мотоцикл, на котором, съёжившись в калачик, сидит Вовка Торопов. Первой на Вовку среагировала собака, участвовавшая в нашем отдыхе на лавочке.

Она с лаем бросилась наперерез мотоциклу. Когда они поравнялись, Вовка поднял левую ногу и попытался пнуть собаку. Пинок у Вовки не удался, а вот мотоциклу от этого замаха удалось повернуть направо, перескочить кювет и направиться прямо в мужика, коловшего дрова. Мы сидим на скамейке, как в кинозале, и с ужасом смотрим на происходящее.

Мужик каким-то чудом умудрился отскочить в сторону, а Вовка, вместо того, чтобы тормозить, дал газу и, проломив стенку с дровами, врезался в сарай. Всё произошло невероятно быстро. Через какие-то секунды мы уже были у сарая.

Я в своё время с удовольствием читал Фенимора Купера («Зверобой», «Последний из Могикан» и др.). В его романах частенько индейцы снимали с врагов скальпы, и это было страшно себе представить, но то, что увидел я, меня потрясло и обездвижило. За время войны я, кажется, всего насмотрелся, но это.… На меня остекленевшими глазами смотрел Вовка Торопов, у которого кожа с великолепной шевелюрой лопнула на лбу, чуть выше бровей, и как чулок была задрана на затылок. На том месте, где она раньше находилась, был окровавленный череп с множеством кровеносных сосудов. Единственное, что мне удалось сделать – это сесть на груду дров и обхватить руками свою собственную голову. Среди нас были две девушки, работавшие в местной поликлинике, их все называли «за глаза» - медичками. Так вот - они оказались самыми стойкими. Благодаря им, была вызвана подмога, и Вовка оказался в больнице. Его мать, в своё время «отсидевшая» положенный срок, работала врачом и приняла необходимые меры для проведения срочной операции. Как потом рассказывал Вовка, приехавший на следующий год в Ленинград для поступления в институт – « мне просто натянули кожу с волосами на прежнее место и пришили ко лбу и над ушами. Потрогай, держится крепко».

Где-то в 60-ые годы я встретил его на Невском. К этому времени у меня уже стали проявляться небольшие залысины, а у Вовки – грива, и никаких намёков на залысины, только на лбу остался ещё заметный кривой шрам.

Следующего случая долго ждать не пришлось.

Копаюсь я как-то в боксе пожарной части с мотоциклом, и ко мне подходит с просьбой одна из местных девиц. Видите ли, она закрутилась и опаздывает в соседнюю деревню на какой-то праздник или мероприятие. Машине, которая должна была доставить её в деревню, надоело ждать, и она уехала в другом направлении. Вариантов, кроме использования моего мотоцикла – нет, и если я откажусь – она покончит с собой.

Волноваться я не должен. До деревни на мотоцикле минут двадцать, а дорогу она знает.

Видик у девицы был весьма занятный, чего только она на себя не напялила. Особо картинно она выглядела в короткой красной и узкой юбке с двумя или тремя большими золотыми пуговицами на бедре. Принимая во внимание, что ростом и габаритами она некоторым образом превосходила меня, то «прикид» на ней выглядел очень даже «убедительно». Ну, как отказать такой красотке… Я сажусь на мотоцикл и командую ей освоить заднее сидение.

Она делает попытку сесть, но юбка издаёт предупредительный треск. Моё предложение – снять юбку, она на полном серьёзе отвергает – «ведь в таком виде ехать через Ерцево некрасово». В конце концов, юбка была как-то зафиксирована, и мы понеслись через лес по опилочной дороге. Девица трещала, не умолкая, особенно она восхищалась высоченным шлейфом опилок, который мы поднимали за собой.

Всё бы хорошо, но в одном месте, где был небольшой подъём, я чуть повернулся назад, а когда возвратился вперёд - дорога кончилась… Кончилась в полном смысле этого слова – впереди метров на 10 простиралось озерцо, а дальше дорога возобновлялась и была покрыта опилками. Я зачем-то крикнул «держись!», и переднее колесо резко ушло в трясину.

Меня сорвало с сидения в сальто, и последнее, что я успел увидеть – это девицу по имени Галка, летевшую молча через меня. Ухожу с головою в грязь, а когда «выныриваю» и поднимаюсь, упираясь ногами в утонувшую на полметра дорогу, опять валюсь в грязь, умирая от хохота.

Почему-то мне сразу же вспомнилась Пушкинская Царевна-Лебедь, хотя то, что я увидел, не имело ничего общего с царевнами и лебедями. Передо мною стояло нечто невероятно грязное с одной голой грудью, явно принадлежащей женщине, но без юбки. Я бы и дальше визжал и катался в грязи от смеха, но гражданский долг заставил меня вспомнить о мотоцикле, ведь он был казённый. Пока я старался выволочь 160-килограммовую и двухметровую махину на «сушу», пришлось выслушать от «царевны» кучу проклятий в мой адрес и в адреса Ерцево и его окрестностей.

Потом она неожиданно прекратила ругань и стала требовать, чтобы я немедленно снял рубашку и штаны.

На мои слова: « Ну, и ненасытная же ты особа! Нашла место…», она закричала – «Снимай скорее! Машина едет с людьми, а я голая!». В ответ на мою шутку – « всё равно не успеем..», она стала с остервенением стаскивать с меня насквозь грязную рубашку…

Делать нечего, как интеллигентный человек, я снял штаны сам и вручил их даме.

Подъехавшие – два офицера и двое гражданских смеялись и издевались над нами минут 5, затем кое-как развернулись и, сказав мне, что они позвонят в Ерцево о моей беде, укатили обратно. Часа через два, когда Галка, постирав мою рубашку и штаны, облачилась в них и приняла более или менее приличный вид, подъехала машина с Борисом и двумя крепкими мужиками. Мотоцикл был вытащен из болота и погружен вместе с нами в кузов.

На этом данное приключение завершилось, но каникулы набирали темп.

P.S. А юбка с золотыми пуговицами навечно спряталась в трясине.

9.74 А, если бы следователь…

Поздняя осень 1950 года. Мы, учащиеся 10 класса 158 школы Смольнинского района г. Ленинграда, теряем своего товарища Валерку Кузьменко. Уже проходит вторая неделя, как он не ходит в школу. Странно, но наш классный руководитель Анна Сергеевна Гольман, директор и парторг школы - зоологичка «Амёба», абсолютно невозмутимо отмахиваются от наших вопросов. Самое интересное, что никто из нас никогда не был у него дома и даже не знает точного адреса. Знаем, что где-то на улице Воинова – и всё.

Постепенно класс успокоился – что с Валеркой может случиться, у него же отец секретарь Ленинградского Обкома…

Где-то в начале декабря вечером раздаются четыре звонка в нашу квартиру.

Это условный звонок ко мне. Так звонят только мои друзья. Выхожу. На лестнице полутемно. Передо мной стоит парнишка лет десяти. Вид у него хулиганисто-беспризорный.

Он тихо, но нагло спрашивает:
- Ты Юрка?
- Отвечаю, что я.
- Назови фамилию.
- Отвечаю – Мироненко.
- Слушай, Мирон, Валерка Кузьменко в «Крестах». Просит, чтобы вы (он посмотрел в какой-то листок) с Сашкой Хрединером передали ему в «Кресты» чего-нибудь пожрать и покурить. Читай! С возвратом!.....
- Понял.
- Ну, если понял, то бывай. Чтоб не замели, передайте за бутылку через какого-нибудь хмыря.

Ждать утра я не стал и тут же понёсся к Сашке Криденеру, который жил напротив Таврического сада. После серьёзного обсуждения «ситуации» мы решили новость не разглашать, правдами-неправдами раздобыли гроши и приобрели 15 пачек папирос «Красная звезда», какую-то полукопчёную дешёвую колбасу, хлеб и ещё что-то. Хмырь был найден недалеко от «Крестов», отоварен бутылкой «Ленинградской» за 2.20 и минут через 40 принёс нам квитанцию.

Вечером, дня через три прибегает ко мне домой Сашка, как говорят, весь в нервах.

Оказывается, когда он пришёл из школы, дворничиха вручила ему повестку срочно посетить Литейный пр.4, т.е. «Большой Дом», и он только оттуда…

Потом Сашка засуетился, полез запазуху и вытащил повестку на моё имя – завтра явиться на Литейный 4 через бюро пропусков Литейного 6, и стал божиться, что передать повестку его заставил следователь.

В результате моего жёсткого допроса, он сознался, что меня не закладывал, тому известно, что я сидел с Валеркой за одной партой и играл вместе с ним в баскетбол. У следователя он со страху ревел белугой и навзрыд, с Валеркой не дружил и не общался, в баскетбол играть не умеет и вообще… Насчёт передачи папирос и колбасы в «Кресты» следователь не спрашивал, а он ему и не говорил. Так что мне бояться нечего!

На следующий день в положенное время, получив пропуск, я оказался в Литейном 4.

Сопровождал меня на пятый этаж интеллигентный молодой человек в костюме и галстуке. Внутренняя отделка здания удивила меня своей строгой красотой. Круглые колонны под черный мрамор, стены, покрытые серым мрамором, красивые полы – все было очень солидным и не вызывало отрицательных эмоций. За всё время пока мы добирались до нужного кабинета, было впечатление, что кроме нас в здании нет ни единой души. Тишина абсолютная, даже звуков от проходивших по Литейному трамваев не было слышно.

Следователь, когда мы постучались и вошли, встал из-за стола, сказал моему сопровождающему «спасибо» и предложил мне сесть. Сперва он попросил кратко рассказать о себе и близких – я «кратко» рассказал. Во время моего выступления он ничего не записывал.

У меня создалось впечатление, что он хорошо подготовлен и хорошо информирован.

Затем следователь спросил, что мне рассказывал Сашка. Я слово в слово рассказал ему о Сашкиных воспоминаниях, его поведении и слезах. Подтвердил, что Валерка Сашку не любил за бестолковость и неуклюжесть. И даже не давал Сашке, сидящему сзади него, списывать во время контрольных работ. Вертеться и что-то придумывать я не старался.

Достоверно, правдиво и обильно освещал всю мелочёвку. О Валерке отзывался хорошо.

Рассказывал, что он был отличным спортсменом, великолепно играл в футбол и баскетбол, был чемпионом школы по прыжкам в длину. Несмотря на то, что у него папа был каким-то большим начальником в Смольном и жили они, как кто-то рассказывал, на улице Войновой в престижном доме, вёл он себя нормально, одевался, как все мы, был совершенно прост в общении, но…

Тут я почесал в затылке и сказал, что я с ним просидел за одной партой довольно длительное время – шутили, болтали, дурачились, но какое-то неуловимое расстояние между нами чувствовалось постоянно. Он ни разу к себе домой не приглашал, а я не люблю навязываться. Мне с Сашкой намного комфортнее, чем с Валеркой. Сашка хорошо играет на гитаре и хорошо рисует. А то, что он плохо учится и еле вытягивает на тройки – но не все же рождаются Эйнштейнами, - кому-то и за станком работать надо. Я трендел, как заведённый, и ему приходилось меня притормаживать.

Слушал он меня, улыбаясь, ничего из меня не вытягивал. Я ему рассказал, что, когда Валерка исчез, я интересовался – куда он мог подеваться. Спрашивал у нашей классной и у «Амёбы» - ни та, ни другая ничего толком мне не ответили. Затем я попросил разрешения задать ему вопрос: «А Вы не скажете, что с ним случилось? Валерка был парнем вспыльчивым и у него были отвратительные отношения с нашей Таврической шпаной. Были драки и ему часто угрожали. Я сам уже года полтора обхожу эту Тавригу стороной».

Он ответил, что никаких секретов нет - Валерий попал в тюрьму, а ему поручено разобраться в этом деле. Затем, взяв со стола мой пропуск, проставил в нём время, расписался и вызвал по телефону сопровождающего. Мне же он, улыбаясь, вручил листочек с телефоном и попросил, что если появится что-либо интересное о Валерии, позвонить ему. Я «радостно» поблагодарил его за листочек и сказал – «обязательно!». В общем у меня создалось впечатление, что мою «тактику» он раскусил, и я зря старался… Скорее всего, он был хороший человек.

Так состоялось моё общение с «Большим Домом» - обителью ГПУ, НКВД (МГБ, КГБ).

Прошло 6 лет.

В 1956 году за несколько месяцев до окончания Военмеха, будучи дома, я услышал 4 звонка и вышел открывать дверь. Передо мною стоял солидный бородатый мужчина в отлично сшитом ратиновом пальто и в шляпе. На мой немой вопрос он ответил вопросом:
- Меня трудно узнать? Я… Валерий… Кузьменко.

Перед тем как передать слово Валерию, привожу копию документа, имеющего отношение к судьбе его отца и всей семье Кузьменко.


Совершенно секретно

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(б)
товарищу СТАЛИНУ И. В.

При этом представляю список на остальных арестованных по ленинградскому делу. МГБ СССР считает необходимым осудить Военной Коллегией Верховного Суда СССР в обычном порядке, без участия сторон, в Лефортовской тюрьме, с рассмотрением дел на каждого обвиняемого в отдельности: Первое. — Обвиняемых, перечисленных в прилагаемом списке с 1 по 19 номер включительно: СОЛОВЬЕВА, ВЕРБИЦКОГО, ЛЕВИНА, БАДАЕВА, ВОЗНЕСЕНСКОГО, КУБАТКИНА, ВОЗНЕСЕНСКУЮ, БОНДАРЕНКО, ХАРИТОНОВА, БУРИЛИНА, БАСОВА, НИКИТИНА, ТАЛЮШ, САФОНОВА, ГАЛКИНА, ИВАНОВА, БУБНОВА, ПЕТРОВСКОГО, ЧУРСИНА, — к смертной казни — расстрелу, без права обжалования, помилования и с приведением приговора суда в исполнение немедленно. Второе. — С 20 по 32 номер списка включительно: ГРИГОРЬЕВА, КОЛОБАШКИНА, СИНЦОВА, БУМАГИНА, БОЯР, КЛЕМЕНЧУК, КУЗЬМЕНКО, ТАИРОВА, ШУМИЛОВА, НИКАНОРОВА, ХОВАНОВА, РАКОВА и БЕЛОПОЛЬСКОГО, — к 25 годам заключения в тюрьму каждого. Третье. — С 33 по 38 номер списка: ТИХОНОВА, ПАВЛОВА, ЛИЗУНОВА, ПОДГОРСКОГО, ВЕДЕРНИКОВА и СКРИПЧЕНКО, — на 15 лет заключения в особый лагерь каждого. —Прошу Вашего разрешения.

7220/А 1950 год              В. Абакумов


С октября 1950 г. начались аресты и допросы членов семей обвиняемых.

Ну, а теперь рассказ Валеры о том, чего мы с Сашкой Криденером не знали:

«Первым исчез отец. Маме сказали, что его срочно командировали в Москву на совещание.

Затем не пришла с работы мама. Мы остались втроём – бабушка, я и маленькая сестрёнка. Поползли слухи об арестах. Бабушка пробовала куда-то звонить, бесполезно – ничего путного ей сказать не могли или, услышав вопрос, вешали трубку. Честно – я боялся оставаться дома на ночь. Перестал посещать школу. И вот после трёх или четырёх дней такой напряги, переночевав в Репино у знакомых, возвратился в Ленинград. Когда подходил к своему дому, меня остановила соседка и сказала, что ночью увезли сестрёнку и бабушку…

Я домой не пошёл. Мне повезло в том, что в последнее время бабушка себя плохо чувствовала и всё, что было связано с продуктовыми магазинами, лежало на мне, при мне были и почти все оставшиеся в семье деньги. Вот с этими деньгами и в чём был я остался на улице. Было уже холодно, ночевал я или на товарных станциях или в подвалах в районе улицы Декбристов и Мариинки. Познакомился с бездомным хулиганьём, они ко мне отнеслись нормально. Жил с ними. Особо комфортно и тепло было в подвалах Мариинского театра. Арестовали меня, когда я сдуру решил наведаться в свою квартиру за тёплыми вещами.

Попал я в «гостиницу Большого Дома» - определили меня в двухместный «номер».

Измучили допросами до полного озверения. Номер освещался круглосуточно, окон не было, потерял ощущения дня и ночи. Не били, но постоянно меняли соседей – бывали всякие, и болтливые и не очень, однако все явно подсадные. Чего ко мне привязались? Ведь я ничего из себя не представлял – сопляк-десятиклассник, хотя и здоровый «лоб».

Однажды подсадили «психа», он не давал мне спать, угрожая, что, когда я засну – меня задушит. На третий день я не выдержал, бросился на него и чуть было не задушил. Ещё бы несколько секунд и его кадык я бы превратил в труху. Помнишь, как мы придуривались в ЦПКиО ? Я зашкаливал на спор кистевой силомер - все 50-70, а я за 120!

Спасла его вбежавшая охрана – это меня, в конечном счете, и спасло. Следователь оказался хорошим мужиком и вместо 58-ой статьи влепил мне уголовную – «попытка убийства». Мне влепили 10 лет общего режима со всеми привилегиями, которых нет у «врагов народа» - условно-досрочное освобождение и расконвоирование за «хорошее поведение и ударный труд». Так я оказался в «Крестах», где и получил спасительную посылку от незнакомого человека. Посылку отобрал у меня пахан с верхнего яруса, он же обнаружил на одной из пачек «Звёздочки» два слова, написанных твоим почерком – «Держись, Валерка». Я не высказал никакой обиды за то, что пахан взял у меня «посмотреть» и не вернул твою (ну, вашу с Сашкой!) посылку, а только попросил дать мне хотя бы одну папиросочку, чтобы не «отвалились уши». Это пахану понравилось. Я попал в любимчики. А когда через два дня «пошёл по этапу» в «Краслаг», он мне доверил бумажку с именами зеков, которым я должен передавать приветы от «Тихого» из «Крестов» - так я стал телеграфистом. До Краслага мне пришлось осваивать четыре пересылки, и везде меня принимали, как своего, а очередные паханы поручали мне передавать приветы от них.

Передача приветов проходила так. Входя в вагон или камеру, я громко кричал: «Здорово, братья, мне Тихий приказал передать из «Крестов» горячие приветы ……… и их близким!

«Близкие» находились всегда и везде, а я принимался в долю на 50%-ный налог со всех получаемых посылок и распределяемый среди «своих».

В Красноярском лагере меня «устроили» на курсы экскаваторщиков. Я стал получать приличную зарплату, 25% которой передавался в «общак», а 150 рублей «на руки» каждый месяц. Через полтора года меня расконвоировали, а через две трети срока – дали «условно-досрочное». А всё это благодаря следователю, с которым мне повезло, и вам, которые познакомили меня с «Тихим». Если бы не это, сдох бы я в шахте или на лесоповале, а так жив-здоров и не кашляю!

P.S. Отец Валерия, получивший 25 «строгого» выжил и был реабилитирован. В 60-ые годы он трудился в Новгороде, возглавляя местный Обком партии. Валерий уехал к нему, и их дальнейшая судьба мне неизвестна. Мама Валеры умерла в лагере. Сестрёнка опознала меня в 1967 году, когда я зашёл в 164 школу на 6-ой Советской. Я бы никогда её не узнал, так как встречался с нею всего один раз, когда она вернулась из ссылки уже повзрослевшей девочкой. Узнать в очень симпатичной учительнице английского языка школьницу 5-го класса у меня бы никогда не получилось, а вот она меня узнала…

Поведать читателям эту «историю» меня заставили воспоминания о «каникулах» в Ерцеве. Как жизнь разбрасывает людей! И как эту жизнь им приходится одновременно проживать – одним в лагерной робе, а другим рядом с лагерем на «каникулах»…………

Да, от сумы до тюрьмы – один шаг. А если бы мой с Сашкой следователь захотел пополнить «до кучи» список «врагов народа», то каникулы бы в Ерцеве не состоялись - это точно.

9.75 Противостояние

В качестве иллюстрации к рассказам 9.73 и 9.74 мною было приложено фото ГРАМОТЫ, выдаваемой в своё время заключённым ГУЛАГ-а за ударную работу по «построению бесклассового социалистического общества».

Вряд ли до такого могло додуматься руководство страной – это явно инициатива «среднего» звена. В данном случае начальника Дмитлага С. Фирина. Но подумайте сколько таких инициативных идиотов населяло да и продолжает населять нашу страну. Эти-то хоть «награждали».

А сколько же было безымянных «служак» и «борцов» за поставку человеческого материала для построения бесклассового общества и представления к таким наградам? Не счесть!

Кстати у нас последнее время модно подсчитывать количество невинно осуждённых, но непонятно по каким причинам отсутствуют данные по количеству доносчиков, а это цифры пострашнее… Ведь не каждый донос «удовлетворялся»…

Кстати, о птичках…

Я уже не помню точную дату «позорного события в жизни советского студенчества», которое рассматривалось партийно-комсомольским активом с обязательным присутствием всех комсомольцев Ленинградского военно-механического института.

Происходило это в актовом зале. Обстановка была напряжённой.

На сцене был сооружён длинный стол, за которым плотно разместилось руководство института, партийные и комсомольские вожди, а также представители какого-то райкома ВЛКСМ и чего-то ещё. После того, как зал набили битком, встал секретарь парткома института, опёрся руками на стол и, наклонясь вперёд, мрачно уставился в сторону масс. Массы затаили дыхание.

Выдержав паузу, секретарь торжественно-кладбищенским голосом туманно поведал нам о преступлении, совершённом студентом нашего Краснознамённого института в отношении ответственного работника одного из ленинградских райкомов ВЛКСМ. Гнусность и мерзость этого страшного поступка не имела аналогов во взаимоотношениях рядовых комсомольцев с ответственными лицами райкомов за всю историю существования человеческой цивилизации.

Он ещё долго и не очень определённо говорил о том куда мы перманентно сползаем и до чего мы в конце концов можем докатиться под тлетворным влиянием Запада и его авангарда – стиляг.

Затем, будучи одёрнутым за рукав, предоставил слово представителю райкома, ставшему жертвой преступления.

К нашему всеобщему удивлению «жертвой» оказалась невзрачная девица. Она выкарабкалась из-за стола и подошла к микрофону.

Девица, как девица, даже не подумаешь, что она представляет собою райком ВЛКСМ. Вышла довольно бодро, не хромала, синяков, шишек и тем более разорваной одежды на ней с четвертого ряда не наблюдалось…

По залу пронёсся лёгкий шумок, тут же пресечённый секретарём парткома. Девица постояла у микрофона, помолчала и, обернувшись к столу трибунала, что-то Ему сказала. Он зашевелился.

Последовали какие-то команды… , и наконец на сцене был поставлен стул, а на него посажен высокий симпатичный парень.

Представители старших курсов зашумели, видимо, узнав в нём своего товарища. Зал затаил дыхание в ожидании рассказа о преступлении. И…. девица начала его излагать.

Месяц или два тому назад она, как работник райкома, решила познакомиться с нравами молодёжи, посещающей танцевальные площадки г.Ленинграда. На танцах она познакомилась с довольно приличным молодым человеком, который отрекомендовался студентом Военмеха. После танцев они решили погулять и неожиданно оказались в тёмном подъезде какого-то дома. Поначалу всё шло вроде бы ничего, но потом её новый знакомый по фамилии Залихман (имя она забыла, но фамилию запомнила) предложил с ним целоваться. Она, как комсомольский работник, решительно отвергла это предложение.

Тогда он заявил: «Или ты меня сама поцелуешь, или я тебе нос откушу!».

Спасла её пожилая пара, которая неожиданно вошла в подъезд.

Выскочив на улицу, инструктор райкома бросилась к трамвайной остановке.

Залихман же почему-то догонять её не стал. Однако его смех и угроза: « Я тебе нос откушу!», - до сих пор вызывает у неё страх и жить с этим страхом становится невыносимо.

Актовый зал выл от смеха, и только через несколько минут секретарю парткома удалось кое-как его утихомирить.

90% президиума еле сдерживали рвущиеся из них рыдания…

Трагедия стала перерастать в фарс.

Перекрикивая секретаря парткома мы стали требовать объяснений со стороны «потерпевшей», почему она в течение двух месяцев скрывала от общественности такую интересную историю.

Залихман, не дождавшись официального разрешения, вскочил со стула и закричал: «Ребята, это же шутка! В ходу есть такое выражение - «я тебе нос откушу, но это же совершенно не значит, что нос обязательно будет откушен…».

Последние слова подхлестнули «генерального прокурора».

Он в отличие от Гоголя придал истории с носом политический характер. Это мол не шутка и не хулиганство, а посягание на весь наш Всесоюзный союз молодёжи, который олицетворяет собою инструктор райкома …

Самое интересное - райкомовские работники вели себя спокойно и с нескрываемым любопытством посматривали на нашего оратора.

Обладательница неоткушенного носа явно чувствовала себя не в своей тарелке и заметно грустила. Тем не менее, театр одного актёра, набрав максимальные обороты, пошёл вразнос.

Секретаря понесло. Его требование немедленно исключить Залихмана из комсомола уже было пройденным этапом.

В администрацию и в массы было вброшено требование об исключении его из Военмеха без права поступления в другие ВУЗ-ы.

Ещё немного и он договорился бы о терроризме и вражеских происках. Кто-то из нашей «толпы», почувствовав недоброе, выкрикнул: «Надо его остановить, а то он нас всех исключит и пересажает!».

Зал угрожающе загудел и затопал. Не знаю чем бы всё это кончилось, если бы президиум не осознал, что всех не исключишь и что иногда с массами лучше не связываться.

Секретарь, умевший держать свой нос по ветру, догадался повернуть его к трибуналу – трибунал стал делать вид, что он рядовой президиум обычного комсомольского собрания.

Пришлось применить резкое торможение.

Ничего лучше не придумав, секретарь, пошептавшись с руководством, объявил 15-минутный перерыв и увёл президиум за кулисы.

Народ повалил в вестибюль, а бедный Залихман растерянно топтался вокруг своего стула пока его однокурсники не догадались забраться на сцену.

Перерыв кончился. Поредевший президиум занял свои места, а погрустневший секретарь парткома, сложив руки на груди, стал сосредоточенно рассматривать дальнюю люстру.

Настал момент постараться сменить революционную ситуацию на поиск консенсуса. И кто-то, но не секретарь, задал вопрос залу: «Товарищи, у кого какие будут предложения по рассматриваемому вопросу?».

«Товарищи», почувствовав «смену тональности» решили подыграть президиуму и вышли с инициативой. Ведь давно известно, что в массе студенты намного умнее либого преподавателя и тем более секретаря парткома. Суть инициативы заключалась в том, что учитывая ещё имеющиеся морально-этические недостатки у отдельных товарищей и патологическое отсутствие чувства юмора у большинства ответственных работников, студенты такого-то факультета просят администрацию, партийную организацию и т.п., включая невинную жертву… (кстати, где она?), поручить им заняться воспитанием Залихмана. Они уверены в своих силах и возможностях.

А за плоскую шутку в адрес ответственного работника ВЛКСМ следует поставить Залихману «на вид» или даже обьявить выговор.

Этот случай противостояния объединённого студенчества «проискам» администрации и партийно-комсомольских органов показал, что сплочённость – это сила.

В дальнейшем нам удавалось не раз отстаивать свои интересы. Это вскоре повторилось на таком же собрании по исключению нашего товарища Вити Гуркина из комсомола и из института за 25-ваттную радиолу, которая всю ночь сотрясала общежитие на Обводном канале.

В качестве прокурора и на этом «процессе» выступал тот же парторг.

Апогеем же явилось «Ленинградское дело студентов ВМИ» (см.3.6.), где опять же неугомонный парторг был в конце концов обесточен и получил строгий партийный выговор с занесением в учётную карточку, а это круто!

P.S. Удалось ли перевоспитать Залихмана или он успел вовремя закончить институт - я не знаю, но то, что Витю Гуркина перевоспитать не удалось, и он, работая в Ковровском ВНИИ «Сигнал», стал Лауреатом Государственной премии СССР – знаю точно.

Что же касается секретаря парткома то, как говорится, бог ему судья…

9.76 Бой местного значения

Каникулы, отпуска и отдых – это прекрасно!

Но хорошего понемножку – пора и за работу.

Итак, Украина и войсковые испытания установочной партии танков.

Я и мой тёзка майор Гущин, замыкаем колонну танков на авто типа «козёл». Погода отличная, настроение соответствующее, всё вроде бы ничего, но вдруг из колонны «вываливается» один из танков, уходит в правую сторону и метрах в 50 от дороги останавливается.

Подъезжаем к нему. Командир докладывает – неполадки в моторно-трансмиссионном отделении. Надо выяснять причину.

Нет худа без добра - пока экипаж танка доставал инструменты и отбалчивал надмоторную крышу, мы с майором занялись обтряхиванием шелковицы, обсыпанной гроздьями созревших до чёрного цвета ягод.

Экипаж танка - три человека: инженер-испытатель Володя Костров, водитель Виктор Демидов, а за командира - лейтенант из Кубинки. Ребята знают своё дело. Не успели мы «вкушаться» в шелковицу, как они обнаружили дефектный топливный шланг. Пришлось передать шелковицу в их распоряжение и вызывать по рации грузовик с запчастями. Не прошло и часа, как шланг был заменён, шелковица оставлена ребятам с грузовика, и мы с танком понеслись догонять колонну.

Командир танка, нарушая все правила, неожиданно загнал его с грунтовой дороги на шоссейку.

Цель понятна – догнать танковую колонну, пока она осваивает «большой привал». Однако, гнать одиночный танк по автомобильной дороге без сопровождения– это грозит многими неприятностями. Шоссе узкое, часто попадаются встречные машины.

Пока мы взбирались на автомобильную насыпь между нами и танком успела вклиниться фура и две легковушки. Потуги нашего водителя как-то обогнать автомобили успехов не имели.. Скорость танка не превышала 50 км/час, согнать его с шоссе у нас не было никаких возможностей. Рации не было, до мобильников ещё не додумались, а на наши гудки шоферня внимания не обращала. Мало того, высота дорожной насыпи подошла уже к двум метрам…

«Да, слезьте вы с дороги, вашу мать!», кричит Гущин в пустоту.. и вдруг… фура поворачивает налево, за нею две легковушки, а танк, продолжая двигаться прямо, летит под насыпь прямёхонько в направлении белой хатки с тремя окошечками и соломенной крышей…

Или водитель забыл повернуть налево, или что-то произошло непредвиденное…

Пока же нам остаётся выступать в роли зрителей. Наш четырёхколёсный кинозал затормозил на том месте, откуда улетел танк, и с этого места было прекрасно видно, как он, чуть снизив скорость, разнёс высокий фундамент и фасад дома вместе с тремя окошками одновременно.

Ведь ширина танка больше 3-х метров.

Далее, одев на себя соломенную крышу, он вместе с нею уехал вперёд метров на 10-15, где и остановился в виде здоровенной кучи с нахлобученной на неё соломенной шляпой. Это жуткое зрелище усилил кто-то из соседней машины: «Там же наверняка были люди! ».

От дороги до дома метров 30-40. Наш водитель поворачивает машину, пытаясь съехать с насыпи по направлению к бывшему дому, а в это время от примыкающего к нему огорода с душераздирающими криками бегут в сторону «кучи» две женщины. Мы выскакиваем из машины и направляемся в сторону дома. Только теперь обнаруживаем, что под насыпью заболоченный участок с торчащей осокой. Юра Гущин, как положено офицеру в сапогах, а я в полуботиночках. Он , опережая меня, влетает в это болотце по колени, я же, успев притормозить, только теряю один ботинок. Пока ищу в грязи ботинок, Гущин кое-как форсирует болотце и матерясь бежит к дому. Я, потеряв пару минут на поиск ботинка, обегаю топкую часть болотца.

Со стороны руин несутся мужские и женские истерические крики, вопли и матершина. Меня догоняют мужики из остановившихся на дороге машин. Первым, с кем я сталкиваюсь, обегая поваленный забор, кусты и развалины, оказывается всё тот же майор Юра Гущин, который прикрывая голову двумя руками, пытается увернуться от запущенной в него мотыги. Мотыга делает в воздухе полусальто и деревянной стороной прикладывается по его спине. Я каким-то чудом умудряюсь перепрыгнуть через неё, и встречаюсь с хозяйкой дома. Хозяюшка килограмчиков на 20 или 30 потяжелее меня, но вариантов нет. Чтобы не произошло смертоубийства, встаю на её пути в позе вратаря. Она врезается в меня, как разъярённый буйвол, и мы кувырком летим на землю. Подбегают шофера. Вчетвером кое-как удаётся обездвижить даму – она и дралась, и царапалась и кусалась, но шофера-дальнобойщики – настоящие профессионалы.

Как выяснилось позже, хозяйка с дочкой занимались прополкой огорода и в момент столкновения танка с домом располагались к нему «спиной». В доме людей не было, но в пристроенном к нему хлеву находилась корова и раскормленная до предела свинья. Хатка была размером 4 х 6, но на высоком бетонном фундаменте. От удара об этот фундамент у танка был выбит левый ленивец и сброшена гусеница. Водитель очень прилично «приложился» лицом и головой о приборную панель, а причины травм, полученных командиром и Володей Костровым так и остались невыясненными… Дело в том, что когда хозяйка дома, обернувшись на грохот, увидела, что всё, что нажито непосильным трудом превращается в развалины, бросилась к танку…

Обо всём, что происходило опосля не трудно догадаться.

Грандиозная дама, вооружившись увесистым дрыном, начала достойно встречать вылезающих из под обломков горе-танкистов.

И если по следам крови на месте водителя можно было догадаться о причинах полученных травм, то серьёзную травму головы и перелом руки у командира, и сотрясение мозга и перелом ключицы у Володи Кострова можно отнести как к фундаменту, так и к хозяйке дома.

Что касается Юры Гущина, попавшего под «раздачу» и одного из шоферов, укушенного в ногу, то тому есть свидетели, включая меня с порванной штаниной. Были и безвозвратные потери, в их число вошли корова, свинья и по настойчивым уверениям хозяйки - несколько куриц.

Экипаж танка в полном составе был отправлен в госпиталь. Вокруг хозяйки и её дочки обосновался хоровод из представителей воинской части, соседей и местного руководства. Я же, оседлав «козла», понёсся звонить в Ленинград директору «Кировского завода» Александру Александровичу Любченко на предмет – «что делать?».

С Любченко у меня были очень тёплые и доверительные отношения. Он очень редко называл меня по имени и фамилии, а обычно – «крёстным» (это отдельная история). Прервав меня на середине повествования, он дал следующий совет: «Слушай, крёстный, не теряя времени, встречайся с командиром воинской части и договаривайся, чтобы он немедленно направил в район разрушенного дома бригаду строителей и все необходимые материалы. Дом должен быть построен в недельный срок. От командира позвони мне, и я дам ему гарантии полнейшей с гаком компенсации произведенных им затрат. Действуй!».

На пятый или шестой день председатель местного сельсовета и хозяйка дома пригласили командира части, меня и всех пострадавших от её возмездия на новоселье. От промышленности был я и Костров, а от в/ч - зам. командира и несколько «строителей».

Жители села встретили нас, как родных. Особенно усердствовала, обхаживала и обнимала нас хозяйка дома. Вот именно дома, а не хаты под соломенной нахлобучкой.

Отличный просторный дом с крышей из оцинкованного железа, террасой и хозяйственными постройками… За корову, свинью и куриц хозяйка получила «наличными». Какие только тосты нам пришлось выслушать - аж память отшибло. Но один я всё ж-таки запомнил:

«Дорогие наши танкисты, почаще забывайте во время ремонта ваших двигателей в моторных отсеках большие гаечные ключи и всё, что может сделать ваши танки неуправляемыми. А забыв, немедленно направляйтесь в наше село и крушите без разбору все хаты.

Единственная просьба – посигнальте, чтобы мы успели выбежать».

Мы конечно клялись и божились, что обязательно разнесём всю деревню в пух и прах, но… в этот район судьба нас больше не занесла.

9.77 Испытатель Володя Костров

В предыдущем рассказике я упомянул Володю Кострова, который пострадал от рук хозяйки разрушенного дома, а точнее от того, чем эти руки его лупили. Он был моим коллегой и товарищем по отделу испытаний, когда я работал на «Кировском заводе». Он был…

Познакомились мы в 1957 году и вместе неоднократно тратили свои лучшие годы жизни на мотанку по стране от Мурманска до Кавказа, от Белоруссии до Хабаровска и от Северного Урала до Туркмении. Ломали руки, ноги, рёбра, сотрясали мозги, мёрзли при минус 50-ти, варились при плюс 50-ти в тени. И кто только не пытался нас сожрать – и клопы, и комарьё, и гнус, и мокрецы, и пендинки… А сколько на нас лилось матершины, угроз, проклятий и прочего негатива – не счесть!

Однако, мы, как фотографы - из негатива умели получать позитив и упрямо раскрашивали его во все цвета радуги. Володя Костров обладал таким даром! Я никогда не видел его в «нахмуренном» настроении. Весь перевязанный бинтами от головы до ног, он с какой-то непонятной радостью рассказывал о случившемся с ним происшествии. Драма превращалась в юмористический рассказ, и слушатели тряслись от хохота. О его инженерно-человеческих качествах можно рассказывать бесконечно. Ко всему прочему он входил в сборную Ленинграда по стрельбе из спортивного пистолета и был моим первым тренером по стрельбе… из танковых пушек. По темпераменту он чем-то напоминал «хозяина» Главы 10 этих мемо – Владлена Саврея. Ну, хотя бы тем, что и тот и другой затащили меня на соревнования по «своей» спортивной специализации. Саврей – на международные соревнования по фехтованию, где участвовали выдающиеся рубаки д'Ориола и Манджаротти, а Костров на тренировку лучших снайперов Союза.

Кстати, и Саврей и Костров невольно оказались причастными к одному забавному случаю, чуть не стоившему мне жизни.

Случилось это в 1959 году, а берёт начало со студенческих лет.

Где-то в середине 50-ых годов, по инициативе неугомонного Саврея, я оказался на ночном сеансе в кинотеатре «Гигант». Была Пасха, и партийное руководство, чтобы отвлечь народ от посещения церквей, организовало во всех ленинградских кинотеатрах ночные сеансы по просмотру трофейных фильмов, недоступных обычной публике в обычное время.

И вот в два часа ночи нам удалось посмотреть «обалденный» для того времени французский фильм «В сетях шпионажа»! Фильм был о том, как французкая разведка внедрила своего агента в какую-то мафиозную банду. Там был эпизод, где главарь банды заставляет агента выстрелом из пистолета сбить пролетающую птичку. Агент же вместо птички с довольно приличного расстояния навскидку пулей сбивает огонёк у сигареты, торчащей во рту у главаря.

И вот в 1959 году другой «неугомонный» Костров затаскивает меня в спортивный тир, где знакомит с лучшими пистолетчиками СССР, в том числе с Махмудом Умаровым – рекордсменом мира, Европы и многократным чемпионом СССР. В процессе общения и перекура меня «потянуло за язык». И я выдал что-то вроде того, что «стрельба по мишенькам – это здорово, но вот я с Савреем видел французкий фильм, где один «мужик» навскидку сбил пулей огонёк у сигареты, которую держал во рту мафиоза. Вот это да!

Включился Махмуд:
- Какое расстояние было до сигареты?
- Метров 10
- Суй в рот новую «беломорину» и пошли.
- Куда?
- Куда-куда, в тир! Я у тебя огонёк собью.

Не могу передать своё состояние, но мне тогда стало как-то не по себе. Если бы мы были вдвоём, то я мог бы ещё попытаться отвертеться от стрельбы по мне, но в курилке было человек восемь, в т.ч. две женщины… Всем стало весело, и мне ничего не оставалось, как умереть смертью храбрых…

Самое противное, что пока Костров раздумывал, одна из курильщиц, как потом оказалось тоже чемпионка Союза, любезно приволокла мне стул …

Сижу, закуриваю, думаю… Убийца готовит оружие. Почему-то вспомнился сын Никиты Хрущёва - лётчик, который на пьянке поспорил с кем-то, что собъёт с его головы стакан с водкой выстрелом из пистолета.

Стакан был сбит вместе с головой.

Там был стакан на голове, а здесь огонёк на папиросе, торчащей из головы…

Но голь же завсегда хитра на выдумки – поворачиваюсь в профиль, вытягиваю на весь возможный максимум губы с торчащей из них папиросой, как можно дальше от головы и … будь , что будет.

Героическим жестом делаю отмашку рукой. Выстрел. И сигарета сама поворачивается почти на 90 градусов – огонька нет.

Самое противное во всей этой истории, что никто, кроме Володи Кострова не оценил мой героизм, поздравляли только Махмуда.

Я тоже подошёл к нему и от всего сердца поздравил с прекрасным выстрелом. Выстрелом, который позволил мне дожить до пенсионного возраста.

А вот ни Махмуду Умарову, ни Володе Кострову это не удалось – они оба погибли молодыми. Умаров трагически погиб в следующем 1960 году, а Володя в конце 60-ых по преступной халатности одного из водителей был раздавлен во время заводских испытаний нового танка.

9.78 «А не найдется ли у Вас…»

24 декабря этого 2010 года Предводитель и Организатор нашего мультиматерного раздела в Неофициальном сайте Военмеха – Сергей Владимирович (партийный псевдоним – Хо-Ха ) задал мне вопрос: «А не найдётся ли у Вас, случайно, какого-нибудь новогоднего рассказика в свете приближающихся праздников?».

Это застало меня врасплох:
- во-первых, сегодня уже 25 декабря и готовых рассказиков у меня нет. Всё, что я «публикую», приходится еженедельно выковыривать из памяти, а она уже не та… Как говорится – запомнить-то легко, вспомнить трудно;
- во-вторых, порывшись в памяти, я обнаружил, что не все новогодние воспоминания могут быть «печатными»;
- в-третьих, оказалось, что после «отпразднования» новых годов память о них почему-то не возвращалась вообще. А если и возвращалась, то в лучшем случае через неделю в виде недоеденного винегрета…;
- в-четвёртых, пятых…- это в большинстве случаев происходило на вокзалах, в аэропортах, поездах дальнего следования и вообще – черт знает где!

Из всех встреч Нового года, пожалуй, можно полуцензурно вспомнить только один год, который более или менее можно отнести к студенческо-бронетанковой тематике - это то ли 1960-ый, то ли 1961-ый…, а может быть и 1964-ый.

В том году я два раза пытался добраться до дома, чтобы, как все нормальные люди, встретить Новый год.

Первый раз это произошло за десять дней до Нового года. Закатив на ж/д платформу прошедший испытания в подмосковной Кубинке танк, и накрыв его деревянным «домиком», мы обустроились рядом в вагоне типа «теплушка» для перевозки скота и заключённых.

Это сейчас все танки возят по железной дороге в открытом виде. При Советской власти опытный танк укрывали брезентом, затем деревянным сараем, чтобы никто не смог догадаться, что там находится. Мы же – это три танкиста, включая меня, и два милиционера для охраны танка.

Декабрь в том году выдался очень холодным, поэтому от перемещения из столицы нашей родины в Ленинград мы не получили никакого удовольствия. Вагон был наскоро обустроен мебельным гарнитуром, состоящим из нар, табуреток, украденных на полигоне, 10мм листа фанеры для сооружения стола и железной печки-буржуйки. Да, была ещё куча тряпок и пакли для затыкания щелей и дыр, а также дрова для печки. Температура «за бортом» теплушки колебалась от минус 15 до минус 20 градусов, в вагоне же при раскалённой докрасна буржуйке нам иногда удавалось создать «ташкент», который через полчаса после её «выключения» превращался в зимний «салехард». Трём танкистам в меховых лётных костюмах, шлемофонах и унтах было ещё ничего, а вот милиционерам в шинельках, сапогах и фуражках было паршиво. Их к нам подсадили буквально за пару часов до отправления эшелона, и единственное, чем мне удалось им помочь - это раздобыть дополнительно два матраса и четыре одеяла. С заводским механиком-водителем и слесарем я познакомился тоже в день отъезда. Их прислали на смену моего экипажа, который срочно переправили на другой полигон и вместо которого я оказался в теплушке.

Накануне, да и в этот день, мне пришлось вертеться, как белке в колесе. Надо было досогласовать отчёт по испытаниям танка, разыскать и притащить несколько ящиков с запасными частями и вышедшими из строя деталями, заправить танк, раздобыть доски, брёвна, скобы и фанеру для укупорки танка на платформе. Мало того, надо было подумать о себе и о людях – разорить полигон на «постельные принадлежности» (матрасы и одеяла), «мебельный гарнитур», соорудить «систему отопления», да и о еде на три дня надо было позаботиться… Вот с едой-то я и промахнулся. Промах заключался в том, что этот вопрос я поручил своему новому экипажу, и он сработал «по-кировски», т.е. все деньги они потратили в основном на приобретение водки. Суточные им выдали на пять дней (2руб.60 коп х 5 дней = 13 руб.) Значит на двоих получено 26 рублей. Бутылка водки – 2р 87к + плавленый сырок - и сутки пропиты.

А они приехали из Ленинграда на поезде – значит, под стук колёс им пришлось ликвидировать треть полученных средств. Мало того, это были заводские цеховые ребята, т.е. не привлекавшиеся к испытаниям танков в других городах. И они, не поверив мне, решили, что от Москвы до Ленинграда (750 км) дорога займёт не больше суток, ну максимум - два дня, и, посоветовавшись с милиционерами, все деньги, в т.ч. и мои, вгрохали в водку и закуску. Надо сказать, что от моих «командировочных» к тому времени осталось ровно 12 рублей на «купейный вагон» и 5 копеек на троллейбус № 10 от Московского вокзала до 7-ой Советской.

Итак, состав трогается, я присаживаюсь на одну из четырёх табуреток и обнаруживаю торчащий из-под нар ящик с 15-тью бутылками водки.

На мой вопль последовал весьма обоснованный ответ – «каждому - 3 бутылки на 3 дня ». Скандалить было бесполезно, деньги все истрачены, тем более от милиции поступило деловое предложение - «принять» по случаю отъезда…

Двое суток мы проторчали на какой-то сортировочной в пределах северной оконечности Москвы… Нас то отцепляли, то прицепляли, то затаскивали на «горку», то с «горки» спускали.… На третьи сутки мои спутники звериным взглядом стали сверлить мои подушки, под которыми я спрятал две свои «родные» бутылки с водкой, пару сырков и кусок хлеба. И если заводчан я пока особо не опасался, то наличие у милиционеров револьверов типа наган стало вызывать у меня не очень приятные мысли… На четвёртый день мы добрались до Ярославля и опять попали на сортировку, там мне удалось устроить выгодный обмен с сортировавшимися рядом солдатами – за бутылку водки я получил 4 буханки чёрного хлеба. Одну из этих буханок мне с большим трудом удалось сохранить до утра.

Самое противное, что было страшно удаляться от вагона, т.к. время «отправления» нам никто толком доложить не мог. В поисках пищи мы срывали пломбы и вскрывали соседние вагоны, но ничего съедобного не обнаруживали.

Просьбы и обращения к ж/д рабочим помочь нам в беде - результатов не давали. А эти проклятые богом сортировочные станции, почему-то находились всегда вдали от продуктовых складов и магазинов. Однажды милиционерам удалось найти где-то полмешка мороженой картошки. Скорее всего, её выкинули из проезжавшего состава. Более мерзкой гадости я не пробовал со времён войны. На шестой день нам повезло – где-то впереди произошла авария и с рельс сошли и перевернулись несколько вагонов.

Наш состав остановился на перегоне между Вологдой и Тихвином рядом с большой деревней. С одной стороны нам грозило простоять в этом месте не один день, с другой – появилась возможность продать душу дьяволу, что мы, вернее я, как командир нашего бронепоезда, и сделал. В роли дьявола выступил местный «кулак». Оценив обстановку и поняв, что у нас за душой – ни копейки, он поначалу попытался лишить нас одежды, т.е. шлемофонов, лётных костюмов и унтов, но встретив отчаянное сопротивление, согласился, наконец, купить у нас фанеру, доски, брёвна и скобы, короче «домик», которым был укрыт наш танк. Домик был солидный - площадью более 25 кв.м и высотой за 3 метра - «дров» и фанеры на его постройку ушло много.

Несмотря на это, своевременно не расстрелянный в 30-ыё года «кулак», заплатил нам сущие копейки. Этих копеек нам еле-еле хватило, чтобы не замерзнуть и не протрезветь до Ленинграда.

29 декабря мы кое-как достигли Тихвина. К этому моменту я, честно говоря, уже потерял всякую надежду на встречу Нового года в кругу семьи.

Однако участок в 300 км от Тихвина до Ленинграда оказался в Божьих руках, и ночью этого же дня я тепло попрощавшись с милиционерами и экипажем, оказался дома.

Всё бы хорошо, но на горизонте появилась грозная туча в виде ещё не завершённого плана по выпуску танков на «Кировском заводе».

30 декабря мне, словесно «вставив» за продажу «домика» и обматерив за то, что я «где-то болтался» в течение восьми дней, решили включить меня в процесс сдачи танков ОТК и военной приёмке.

На промерзший и не выспавшийся организм навалились круглосуточные 50-километровые заводские и сдаточные пробеги на танках, а затем «сдачи их стрельбой» на Ржевском полигоне в урочище Нясино.

Радость прибытия в Ленинград для встречи Нового года стала омрачаться перспективой встречи его в урочище…

Единственное, что некоторым образом согревало меня, как типичного представителя советского народа – это то, что не я один оказываюсь в такой ситуации, а больше сотни человек вляпались в то же самое.

Итак, наступило 31 декабря, «пробеги» с горем пополам сданы, остаётся стрельба в Нясино. И если бы только стрельба – это было бы частью беды. Мне поручено не только сдать военной приёмке наспех собранные танки, а ещё по личному поручению Котина доставить ему и ещё для кого-то самые роскошные ёлки высотою не менее 2,5 метров и обязательно с шишками.

Ну, вы понимаете, с шишками – это значит надо у огромных ёлок отрубить верхушки…

Директором завода поставлена задача умереть, но танки сдать заказчику до утра 1 января Нового года, а Котиным – искать какие-то «паршивые» елки для него и для неизвестно кого. Срубить их, привезти в Ленинград до 31 декабря Старого года и не позднее 23.00 …

В декабрьском лесу в 4 часа дня уже наступает ночь!

Всё бы ничего, но у меня в Нясино нет ни одного подчинённого, кому бы я мог поручить преступную порубку ёлок - я сам придан в распоряжения заводских начальников…

Уж лучше бы сидеть в теплушке на какой-нибудь сортировочной станции и давиться мороженой картошкой, чем стать одновременно личным врагом директора «Кировского завода» и выдающегося конструктора тяжелых танков Ж.Я. Котина. Положение – безвыходное, но есть какие-то Высшие Силы! И они становятся на мою сторону.

В 18 часов, подсвечивая стрельбовые щиты, мы, только благодаря снисходительности моих друзей-военпредов, с горем пополам «сдаём» стрельбу.

Государственный план по выпуску танков «Кировским заводом» выполнен!

В процессе «обнимания» и принятия боевых 200 грамм чистейшего спиртяги мне неожиданно легко удаётся выпросить ЗИЛ-157 с кунгом и в придачу четверых добровольцев для заготовки ёлок.

Чтобы не связываться с комендантом Нясино майором Иосифом Виссарионовичем Габараевым, который строго запретил нам «не только попытаться срубить ёлки, но даже смотреть в их сторону», нам пришлось отъехать от стрельбища на приличное расстояние.

Не буду рассказывать, как мы буквально по пояс в снегу бродили по лесу, подсвечивая верхушки ёлок китайскими фонариками. Как, обдираясь и карабкаясь на них, рубили эти верхушки. Противно и стыдно вспоминать! В конце концов, нужное количество ёлок было трелёвано на себе и уложено на дороге. Машину мы временно отпустили, чтобы она не мозолила глаза в случае, если появится Иосиф Виссарионович на своем гусеничном вездеходе.

И он, зараза, появился!

Мы еле-еле успели спрятаться, как он затормозил прямо на нашей куче ёлок. Мало того, что он наехал на ёлки - он ещё повертелся на них гусеницами.

Затем, отведя душу, вылез из транспортёра и пригласил ехавшую с ним девицу посмотреть на результаты своей деятельности. Девица отказалась вылезать, и он, пнув остаток ёлки ногой, залез в транспортёр и уехал.

Выползаем на дорогу. Ну, ладно – мы негодяи, а ёлки-то причём!

Больше всех «возмущался» я! Чего я только ему не желал и в каких выражениях, совсем забыв, что к тому времени некоторые из моих проклятий скоропостижно сбывались…

Нам ничего не оставалось, как начать всё с начала. Это было тяжко, силы были на исходе, но ёлки всё ж таки нарубили.

Не было ещё 23.00 как мы с шофёром ЗИЛ-а притащили одну из ёлок к дверям котинской квартиры. Дверь открыла жена Котина, Наталья Петровна. Я поздоровался и доложил, что ёлки прибыли. Она равнодушно посмотрела на красавицу с шишками и сказала – «обождите», после чего ушла, закрыв дверь.

Через пару минут к нам вышла какая-то женщина с двумя наполовину налитыми стаканами и нахлобученными на них бутербродами с колбасой. Она ничего лучшего не придумала, как сказать: «Это велено вам передать». Я же вместо сердечной благодарности свинцовым голосом выдал:

«Они ошиблись. Мы не дворники, а инженеры». Шофёр меня понял, и мы ушли.

Елки, причитавшиеся «ещё кому-то», мы выбросили из машины и уехали.

Самое удивительное, что я с ёлкой прибыл домой минут за 15 до Нового года. Мы успели только втащить её в комнату, прислонить к стене и надеть на неё парочку каких-то игрушек, как по радио раздался бой кремлёвских курантов.

Ну, а чтобы засадить пробкой шампанского в потолок, ни ума, ни времени много не надо!

P.S. Не помню уже какого января, когда я «вышел» на работу, меня ошарашили новостью…- 31 декабря Старого года где-то между 20 и 21.00 часами погиб Иосиф Виссарионович Габараев – комендант Нясинского стрелбища. Его бронетранспортёр «поскользнулся» при въезде на мост через какую-то речку, и проломив перила ушёл под лёд. Погиб он, ехавшая с ним девушка и водитель транспортёра. Так что, если узнать на Ржевском полигоне, когда погиб комендант Нясино майор И.В. Габараев, можно точно определить год, о котором шла речь в этом рассказе. К сожалению, у меня нет возможности связаться с Ржевским полигоном. Ржевка – это часть Ленинграда, а я в 700 км от него.

P.P.S. Да, самое главное!
Сердечно поздравляю всех читателей, Руководство неофициального сайта и всех студентов Военмеха – бывших и настоящих, с наступающим Новым 2011 годом! Желаю крепчайшего здоровья, удачи во всём, свершения всех желаний и долгих лет обеспеченной всем необходимым – жизни!!!

9.79 Встреча нового директора

В рассказике 9.76. о встрече танка с домом под соломенной крышей я упомянул о генеральном директоре Ленинградского «Кировского завода» Александре Александровиче Любченко, который «величал» меня «крёстным».

В том рассказе я неосторожно упомянул, что это отдельная история, а раз замахнулся, то… приходится опять возвратиться в «гороховецкие» времена, а конкретнее в 1965 год.

В тот год А.С.Ермолаев немедленно сослал меня в «Гороховец», узнав, что я рассказал в компании, где присутствовал Ж.Я.Котин, анекдот про генерала и денщика. Котин сам был генералом, и анекдот мог послужить поводом для … Это было своевременное и гениальное решение, а то не миновать бы мне беды.

Надо сказать, что накануне приезда в ссылку, дела на полигоне у нас совсем не ладились. Управляемые снаряды летать туда, куда надо - не хотели, танковая «автоматика» постоянно отказывала, «личный состав» - ИТР и рабочие, очень мягко говоря, были недовольны своим руководителем Н.С.Поповым и даже не делали вид, что работают. Сам Попов разругался со всеми соисполнителями и мечтал, как бы стряхнуть с себя эту работу и унести ноги в сторону Ленинграда.

Итак, всё было не очень хорошо, поэтому моё появление вызвало радость у обоих противоборствующих сторон.

На полигон я добрался поздно вечером, поэтому приёмо-передачу дел мы с Поповым перенесли на утро.

Как там в сказке про Буратино – солнце ещё не взошло, а в Стране Дураков уже вовсю кипела работа… Короче, в 4 часа утра поднимает меня отставной полковник М. Н. Рыбин и со свойственным ему юмором «докладывает»:
- Вставай начальник и принимай тело.
- Какое ещё дело ?
- Не дело, а тело, что весит на велосипедной покрышке. Вверенный тебе шофёр грузовика повесился на заборе перед твоими окнами. А ты спишь, как младенец. Кроме тебя и Попова, все уже давно на ногах. Еле до тебя достучался.
- Какой шофер? Что за грузовик ?
- Он по просьбе Попова привёз из Ленинграда какие-то материалы для полигона и дня четыре квасил напропалую. Теперь ты начальник - тебе и отвечать...
- А Попов где?
- А хрен его знает… Он оказывается ещё вчера взял ключи от 69-го газика и укатил на 18-ый километр. Там у него интерес образовался… Кстати, это была последняя машина, которая осталась на ходу – остальные в ремонте. Решай вопрос, как любит говорить твой любимый Ермолаев.

Делать нечего – пришлось заняться решением вопросов.

Первое, что пришло мне на ум – это вызвать милицию и попросить у командира полигона носилки и машину. Вместо машины я выслушал такую обвинительную речь, на которую вряд ли был способен великий прокурор - товарищ Вышинский.

Кем я только не оказался – даже перечислять противно…

Но самое главное, что ЧП произошло на территории «вверенного Ему» полигона. И такую пакость смог подложить только Мироненко, который то танки ворует, то своих подчинённых развешивает на заборах!

Мне ничего не оставалось, как просить у добрейшего Виктора Ивановича Тодоракиева прощения и уверить его в том, что если бы я знал о намерениях шофёра, то собственноручно повесил бы его за периметром полигона – но я же не знал!

Выручил меня заместитель Нудельмана - Женя Рачицкий. Он сделал всё возможное и невозможное – даже на второй день нашёл Попова и ГАЗ-ик, у которого в лесу кончился бензин и потёк радиатор.

Кстати, Евгений Александрович Рачицкий за долгие годы нашей совместной работы сделал мне столько добра, что я, как ни старался, и тысячной доли этого не смог ему возвратить.

Итак, увертюру к «последующему» я закончил.

Прошло дня три, и наступило «последующее» - пришло известие, что «ко мне ещё вчера» выехал новый директор «Кировского завода» по фамилии Любченко.

Звонивший из Ленинграда его в «в глаза не видел», однако знает, что выехал он один без сопровождающих лиц и зовут его Александр Александрович.

До того, как направиться «ко мне» он работал то ли в Ленинградском Совнархозе, то ли главным инженером Ижорского завода.

После этого сообщения связь с Ленинградом прервалась и мне осталось только материться и гадать, во сколько и на чём он выехал.

Дело в том, что ближайший вокзал в 15 км от полигона на станции Ильино, а аэродром - в Нижнем Новгороде, который в 60-ти километрах.

Обилие непредвиденных событий и связанные с ними нервотрёпки некоторым образом дестабилизировали мою нервную систему.

А неожиданный уход моего ангела хранителя - директора завода Ивана Сергеевича Исаева, окончательно вывел «меня из себя». Короче, настроение было такое, что выразить его можно разве что непечатно.

Первым делом я решил оформить новому директору пропуск для прохода на техническую территорию полигона и приличный номер в гостинице. Что касается номера, то тут вопросов не было – с администрацией у меня были отличные отношения, а вот с заочным оформлением пропуска пришлось «подискутировать» с начальничком бюро пропусков. Началось с того, что я, как говориться, «влез без очереди», чем эту очередь и начальника бюро очень обидел. И если два мужика – один в ватнике и кирзовых сапогах, а второй в грязном плаще и с небритой и немытой мордой, - помалкивали, то бабы, явно из Мулино или из Золино, а может быть и из Пыры, совместно с начальничком, подняли невероятный крик.

Мне ничего не оставалось, как сорваться и «пожелать» им (таким-сяким) немедленно заткнуться …

У меня же вопрос срочнейший - с минуты на минуту может прибыть МОЙ директор, которого несёт сюда «нелёгкая», будь он трижды…ды-ды-ды-ды!

И что у меня не принято, чтобы мои начальники, в том числе и этот, черт его знает – откуда-то взявшийся … директор, торчали в очередях за какими-то погаными пропусками, а с тобой, старлей, я не первый год знаком, и ты меня знаешь! Знаешь?! Так вот, пиши – Любченко Александр Александрович!

Кто?! Генеральный директор Ленинградского «Кировского завода»!!!

В это время в бюро пропусков заглянул мой зам. по хозчасти Молчанов.

Я, не дав ему раскрыть рта, скомандовал, чтобы он на куске картона или фанеры написал - ЛЮБЧЕНКО - и с этой фанерой по стойке смирно ждал директора на перекрёстке Горьковского шоссе с дорогой, ведущей в Смолино. Перекрёсток – всего-то в 200-ах метрах от бюро пропусков.

Пропуск, наконец, выписан, я вручаю его обалдевшему Молчанову и и бегу искать машину для «транспортировки» директора по местным «пенатам».

И опять же меня выручает Женя - он предложил мне свою личную «Волгу»!

Вроде бы жизнь потихонечку начинает налаживаться. Вот и командир Тодоракиев обо мне вспомнил - просит по телефону, чтобы я срочно к нему зашёл.

С наглой мордой сажусь в «Волгу», осваиваю её и, преодолев на ней 150 метров, подъезжаю к штабу. Неспеша вхожу в кабинет командира полигона и… Виктор Иванович, обращаясь к небритому мужику в грязном плаще, спрашивает: «Вы не знакомы? Это Юрий Михайлович Мироненко – руководитель испытаний…».

После чего, узрев мою реакцию на свои слова, продолжает «А это ваш директор – Александр Александрович…».

Слов у меня не нашлось и в качестве ответа я только додумался сделать глубокий реверанс, широко разведя руки в стороны и наклонив голову почти до пола.

Не знаю сколько бы я, так ничего и не придумав, находился в такой позиции, если бы директор не предложил мне разогнуться и пойти в гостиницу.

Будучи уверен, что всегда и во всём лучшей защитой является нападение, я по дороге в гостиницу накинулся на директора со словами, что он во всём категорически не прав. Что любого занюханного работягу мы встречаем на вокзале и привозим на машине. А распроклятые секретари и помощники генерального директора величайшего из заводов не соизволили сообщить, когда и куда он прибудет! Да мы…!

Тут он меня остановил и как будто ничего не произошло, стал рассказывать о своих приключениях. Оказывается он прилетел в Горький (Нижний Новгород) вчера вечером. Никто из таксёров везти его в Смолино, т.е. в наш «гороховец» не захотел, поэтому высадили его на окраине города для ловли попутной машины. На дороге он простоял около часа, обдуваемый проносящимися мимо попутками. Пришло решение – идти пешком. Всего-то ничего – каких-то 40 или 50 километров, там по ходу и машина какая-нибудь подвернётся…

Стемнело, пошёл дождь. Теперь проносящиеся мимо «попутки» не только обдували, но и поливали грязью. Ко всему прочему он, уезжая из Ленинграда надел новые немецкие полуботинки с кожаными подмётками... Не доходя 15 км до Смолино обе подмётки протёрлись насквозь… Он снял «туфлю» - дырка до стельки.

Так что мои матюги по сравнению с тем, что он пережил в дороге – божья роса.

Встал вопрос – срочно привести внешний вид Александра Александровича в полное соответствие с занимаемой должностью.

Что касается обуви, то размер ног у нас оказался одинаков, и мои почти новые полуботинки отечественного производства очень удачно разместились на его ногах. Вопрос с одеждой тоже решился в течение 20 минут - мой товарищ одессит Гера Толмачёв снял с вешалки свой выходной костюм и рубашку. Директор и Гера были одного роста и даже длина рук у них оказалась одинаковой. Походные вещи директора мы тут же отправили в Дзержинскую химчистку и вечером они были, как новые.

Ну, а дальше всё, как обычно. Я познакомил директора с нашим коллективом и соисполнителями. Он полностью ознакомился с ходом работ после чего позвонил из штаба в Москву Д.Ф.Устинову, по указанию которого он здесь и оказался. Затем ознакомился с окрестностями, пособирал грибы на полигоне, которых в тот год было видимо-невидимо, и остался очень доволен нашим приёмом.

Вечером он пригласил меня и командира полигона на товарищеский ужин, где мы со смехом вспомнили «приём», который был организован ему в бюро пропусков.

На следующий день я доставил его в Дзержинск, откуда и проводил в Ленинград. Перед тем, как зайти в вагон он по-доброму поблагодарил меня за всё и обратился с просьбой – не смог ли я организовать в Смолино под моим «присмотром» отдых недельки на две-три его жене и дочери. Получив утвердительный ответ, он обнял меня и уехал.

Отдых жены и дочери мы с командиром полигона организовали на высшем уровне так, что по прошествии многих лет при очередных встречах с Любченко я получал от них приветы.

Жизнь штука сложная - генеральным директором завода он пробыл только семь лет с 1965 по 1972 год, после чего был переведён в Ленинградский ЦНИИ материалов.

Прошло много лет и как-то в Госплане кто-то громогласно окликает меня по имени отчеству. Оборачиваюсь – высокий пожилой человек с большой чёрной бородой. Сообразив, что я его не узнаю, кричит: «Ну, ты зазнался! Ведь я твой крестник!».
- Александр Александрович ?!
Он сгрёб меня в свои могучие объятья.

P.S. А.А.Любченко навсегда останется в памяти многих, и не потому, что он был лауреатом Ленинской премии, профессором, доктором технических наук и автором многочисленных научных работ, а потому, что он был просто очень хорошим человеком.

9.80 По независящим от него…

Периодически на испытаниях в мою команду попадал некто Смоляков. Это был типичный представитель «кировцев» - квалифицированный слесарь-сборщик, спокойный, пьющий «в меру», но дисциплинированный. Как говорится, дай бог, чтобы все были такими.

Однако, по совершенно независящим от него обстоятельствам и без его личного вмешательства, я умудрялся получать довольно ощутимые неприятности.

Началось с того, что в самом начале моей «трудовой деятельности» на Кировском заводе, когда я принимал участие в сдаче танков закзчику на Ржевском полигоне в Нясино, решительно не заладилась стрельба с ходу. Мои недоброжелатели воспользовались этим и виновником стали выставлять меня – это мол «ковровский спец» напахал с выверкой и регулировками. Поэтому-то и лучший котинский наводчик и снайпер Смоляков больше 30% попаданий вытянуть не может.

Я «возмутился»:«Если вы такие умники тут собрались, то пашите сами! ». Многие примолкли, но один особо рьяный тип догадался объявить: « Он так всё зарегулировал, что теперь надо вызывать академиков, да и они вряд ли справятся!».

Когда я уверен на 100%, что прав, а это бывает довольно редко, то особенно не церемонюсь с «оппонентами», какие бы должности они не занимали. В данном случае потребовал предоставить мне возможность самому сделать несколько выстрелов. В ответ хихиканье – мало того, что всё испортил и по его вине столько снарядов угробили, он ещё и сам решил их «пожечь»!

Вступился за меня только начальник опытной базы Г.Т. Кабацкий, и то не очень уверенно.

В который раз всё перепроверяю – нормально. Может быть стволы кривые… или схожу с ума? Прошу прислать заводского или полигонного наводчика – кукиш…, Смоляков любимец Котина стреляет уже не один десяток лет.

Подсказку мне дал ведущий инженер А.М. Константинов: « Юрик, секрет за бутылку - присмотри за Смоляковым. Я уже давно отстранил его от стрельб из зенитного пулемёта, он стареет и стал, мне кажется, бояться выстрела, поэтому заменил его на Васю Носулю. После обеда я тебе это продемонстрирую. Дам ему команду сделать пару очередей, а ты будь рядом и внимательно присмотри за его лицом. После этого – всё зависит от тебя, мне не положено вмешиваться – я же пулемётчик».

Обед кончился, Смоляков прицеливается, лицо у него сморщивается, пауза, и идёт длинная очередь из КПВТ, через пару секунд с начала очереди лицо разглаживается и… глаза раскрываются.

Учитывая, что 122 мм пушка, это не 14,5 мм пулемёт КПВТ, и стрельба производится из движущегося танка, то «ожидание выстрела» в течение 2-х секунд при точности стабилизации «по горизонту» 3 т.д. (тысячной дистанции) плюс гироскопический увод, от которого никуда не уйдёшь (16 т.д в минуту) – это явный промах!

Ну, а дальше я подзываю весёлого молодого штатного заряжающего Славу Елесичева, отвожу его к опушке леса и… при помощи веточки рисую на песке поле зрения стабилизированного в двух плоскостях танкового прицела и объясняю «секреты» стрельбы из движущегося танка.

Славка – парень толковый и если он умудряется заряжать пушку во время движения танка и не реагирует на выстрел, то лучшего наводчика не найти. Тем более, что это почётно, с неминуемой денежной надбавкой и премиальными.

Короче, то чему меня учили 6 лет в Военмехе, я Славке популярно выдал за полчаса. Через час же, после соответствующего скандала, который я незамедлил закатить недоброжелателям, Слава для начала положил в цель 8 из десяти снарядов и на ближайшие 10 лет стал лучшим штатным наводчиком «Кировского завода», пока не зазнался.

Что касается Смолякова, то он чистосердечно признал свои «недостатки» и распрощался с почётным званием «лучший котинский стрелок».

Второй или третий случай произошёл в артиллерийском тире ВНИИ трансмаш. Неожиданно для себя ответственные за боеприпасы работники нашего ОКБТ обнаружили, что у нас на складе «валяется» 50000 ненужных патронов к пулемёту КПВТ и от них надо поскорее избавиться…

Решение о способе «избавления» было принято незамедлительно – взять пулемёт и патроны в тир ВНИИ трансмаша и стрелять там до полной их ликвидации. Общее руководство «стрельбою» было поручено мне, а техника – вопросы обеспечения возможности стрельбы из пулемёта вне танка поручили лаборатории А.А.Курочкина.

В связи с тем, что одному человеку «осилить» 50000 выстрелов – это довольно скучное дело, я решил сколотить команду из четырёх человек, в которую вошли: естественно – Я, Женя Нырковский от Курочкина, Вася Носуля и …Смоляков.

В тире был специальный бронеколпак, поставленный на бетонное кольцо с амбразурой для пулемёта и дверным проёмом. Стреляющему оставалось только крепко держать пулемёт руками и нажимать на гашетку.

Пару слов о КПВТ. Это очень мощная машина, родственная 14,5 мм ручному противотанковому ружью, которое в Отечественную войну било немецкие танки! Он и сейчас прошивает 5-сантиметровую броню НАТО–вских бронемашин, а очередью проламывает и большую…

Наш пулемётик имел длину ровно 2 метра, весил почти 50 кг, обладал скорострельностью – 600 в/мин, прицельно лупил на два километра и имел начальную скорость за 1000 м/сек !

Первым вызвался стрелять Нырковский. Женька был парень очень прочный и не раз отстреливавший КПВТ. Постреляв минуты три или пять, он выбрался из колпака весь «в мыле» и решил передохнуть.

Вторым пошёл Носуля и тоже долго не выдержал. Было лето, жара и 50 кг с приличной отдачей. Третьим ушёл под колпак Смоляков…

Мы сидим на холмике метрах в 15-20 сбоку от колпака, болтаем и ждём, когда Смоляков начнёт стрелять. И вот из амбразуры пошла очередь, потом пулемёт продолжил стрелять, но… внутри башни.

Сколько секунд он гремел внутри башни уже трудно вспомнить, но кажется очень долго.

Наконец, стрельба, прекратилась, и мы кубарем скатились с холма и понеслись к ДОТ-у. Я влетел туда первым, было полутемно, но то, что я увидел меня обездвижело. На полу, покрытом скопившимися за долгое время стреляными гильзами, рядом с пулемётом лежал на спине окровавленный Смоляков. Лежал без движения. Я рванулся к нему и чуть не грохнулся, поскользнувшись на гильзах.

Сознание и способность двигаться вернулись к нему только, когда он был вынут из ДОТ-а и положен на траву. Смотреть на него было жутковато – весь покрыт растёкшимися каплями крови и кровоточущими царапинами, однако отверстий от пуль обнаружено не было. Как мы догадались, его посекла стружка стального колпака, которую выбивала пулемётная очередь. Самое главное, что глаза остались целы. Вскоре мы занялись шпаклёвкой его «ран» при помощи ватки и «зелёнки». А минут через 35-40, уже после употребления второго стакана, он в пятый или в седьмой раз стал нам рассказывал, как он поскользнулся на гильзе, продолжая стрелять в потолок не сдуру, а потому, что «судорогой свело палец».

Но это было уже никому не интересно.

И на этот раз мне повезло – Смоляков остался жив, хоть и стал вылитым мультипликационным Шреком – такой же толстый и зелёный.

Третий, а может быть и пятый случай произошёл в «Гороховце».

Ночная стрельба с ходу, движение фронтальное. Мы – все, кто не в танке расположились в 50 метрах от танковой трассы. Тут же стоит наш автотранспорт. Стрельба производится ПТУРС-ами, обстановка напряженная. После второго промаха образовалась длительная пауза.

Стоять надоело и я залез в наш грузовик ГАЗ-63 и, положив руки и голову на руль решил вздремнуть. Однако, вздремнуть не удалось – рядом с дверью послышались голоса: «Он спит, ты с ним по-аккуратнее, не сразу выкладывай». Затем голос Фимы Шмуклера: «Я знаю как и что. Он парень крепкий». Открывается дверь со стороны пассажира и голос Фимы: «Михалыч, проснись – важное сообщение, только ты держи себя в руках… Звонили из Смолино, получена телеграмма… У тебя несчастье… – умерла дочка..».

Включаюсь… Жена и дочь дней 5 тому назад уехали в Джубгу отдыхать. Что могло случиться? Все были живы здоровы… Не верится – хоть убей.

- Кто сообщил?
- Телеграфистка...
- Кто подписал телеграмму?
- Не знаю. Позвонила телеграфистка, сказала – найдите Мироненко, у него … Мы пытались узнать полный текст, но связь пропала. Тебе надо принимать решение.
- Еду в Смолино к телеграфистке. Ты со мной?
- Конечно!

Завожу машину, включаю фары. Перед машиной три человека машут руками. Кто-то открывает мою дверь – это Колька Шибаев. Пытается выдернуть ключ зажигания и кричит: «Не вздумай ехать – в таком состоянии разобъёшься! Держи его ребята и тащите его в нашу машину!

- С этими заботливыми психами, Михалыч, лучше не связываться, пошли в их машину. Витька Халтурин с завязанными глазами нас довезёт.
- Ты прав, Фима, пошли.

УАЗ-452, водитель Витя Халтурин, несёмся по ночному лесу со скоростью под сотню. В машине я, Фима и вся бригада ЦНИИ АГ в полном составе.

Если разобьёмся, то будет 9 трупов. Однако, не суждено – пересекаем Горьковское шоссе и через несколько секунд чуть не сносим местный телеграф. Подбегаю к двери – закрыта. Ломлюсь – без толку. Витя кричит: «Поехали, я знаю, где она живёт!».

Подъезжаем. Поднимаем на ноги весь дом. Выскакивает полуголая телеграфистка.

- Где телеграмма?! Что в ней написано конкретно?!
- Не знаю. Получала начальница, а звонила моя напарница.
- Где она?!
- Уехала в Дзержинск. Куда – не знаю…
- Поехали смотреть телеграмму!!

Шесть человек бросаются на телеграфистку, стаскивают её с третьего этажа и запихивают в машину. Несёмся обратно – на телеграф.

И вот я держу в руках телеграмму… Она адресована …. Смолякову.

Из её текста следует, что у него … скончалась внучка, похороны через два дня.

Фима хватает за шиворот телеграфистку: «Причём здесь Мироненко?!!».

В результате… выясняется, что кто такой Смоляков - никто не знал, но после долгих опросов выяснилось, что Смоляков из команды Мироненко, а Мироненко – это 30-летний парень с Кировского завода.

Напарнице было поручено найти Мироненко и передать ему, что у него… умерла внучка. Напарница меня знала и была убеждена в том, что внучки у меня решительно быть не может, а вот дочка быть может….

Я перерыл всю входящую почту этой конторы за неделю и убедился, что на фамилию Мироненко ничего не приходило…

Последующее решение пришло само собой – через полтора часа Смоляков был доставлен в Смолино. И, несмотря на его попытки уговорить меня, что его внучка родилась несколько дней назад весом около 700 грамм и без вариантов…, что у него нет ни желания, ни денег для поездки в Ленинград – он был тут же отправлен в Ильино, где ему на мои деньги купили билет до Ленинграда и запихали в поезд.

После этого случая я больше не получал неприятностей по независящим от Смолякова обстоятельствам, т.к. дал сам себе клятву – больше не брать его в своё подчинение. А мужик и слесарь он всё же был очень хороший.

9.81 Попался!

Работая в Миноборонпроме, мне частенько приходилось «мотаться» к военным на «Фрунзенскую набережную» в Главкомат сухопутных войск к танкистам, артиллеристам и др., реже к «Устьинскому мосту» и на улицу Фрунзе.

Вопросов, подлежащих решению, было предостаточно. И их решение радости не представляло ни для меня и ни для тех к кому я приезжал. Особо тяжко было в первые годы, т.к. контакт между поколениями на равных не очень получался. У «них», как и у «нас» происходила смена поколений, но по-разному. Если у нас так называемое «среднее звено» - начальники отделов и главспецы, «выдавливалось за ворота» при достижении 60-65 лет, то у них «особо ценные» представители этого контингента переводились в разряд «гражданских служащих» и оставались работать в тех же отделах. Вот с этими товарищами и с теми начальниками, у которых истекал срок их деятельности в качестве военнослужащих, было работать очень тяжело.

И те и другие – выслуживались, как говаривал автор «Конька-Горбунка» – « изо всей… мочи».

Одни – чтобы их не исключили из числа «гражданских лиц», другие, чтобы получив пенсию, стать этими «лицами». Чтобы доказать свою «нужность» им надо было превратиться в «неподдающихся» или «цепных…», т.е. всё отвергать и душить, лишь бы случайно не «подставить» начальство. Короче, с чем к ним придёшь - с тем и уйдёшь. Ни одного вопроса с ними решить было нельзя, а когда их припрёшь к стенке, «бежали» к начальству, чтобы соответственно его подготовить…

Наши «квадратнозадые» по сравнению с ними были просто ангелами.

Не очень удобно говорить, но самым «упёртым» из всех представителей родов войск было, в основном, среднее звено чиновников-танкистов ГАБТУ, ведающее заказами и контролирующее производство на предприятиях промышленности.

С артиллеристами, ракетчиками, химиками, моряками и пр. можно было нормально посоветоваться и найти компромиссное решение, но только не с танкистами. У них ответ был один – «я против, пускай решает начальство».

Таким как я, «молодым», вышеуказанная «смена поколений» нервишек много потрепала. Приходишь на работу и видишь затылки своих коллег, приезжаешь в ГАБТУ и напарываешься на рога…

Чтобы в конце концов исключить «бодание» с низшем и среднем звеньями, я всяческими правдами и неправдами стал напрямую прорываться к высокому начальству, т.е. к тем людям, которые имели право подписи.

При этом взял за правило – никогда не врать, ничего не утаивать и всегда предупреждать о возможных «последствиях». Это настраивало на доверительный разговор и на поиск «консенсуса».

Причём, для экономии времени и оберегая хозяина кабинета от поиска им оптимального решения, я предлагал ему несколько вариантов, защищающих интересы его ведомства и устраивающие нашу сторону. Его же «спецы», как правило, действовали на отбой, не предлагая ничего.

Кстати, до сих пор не понимаю, как можно в условиях разобщения и противоборства между заказчиком и исполнителем создавать что-то дельное. Тем более в обстановке недоверия и обмана.

В последующем большую помощь в работе с Министерством обороны мне оказывали «ребята» из войск, военных приёмок и «Кубинки», т.е. офицеры, с которыми за время испытаний мне пришлось съесть не один пуд соли на просторах нашей Родины.

Лучшие из них в конце 60-ых и в последующие годы были переведены на работу в «центральный аппарат».

У нас было полное взаимопонимание , доверие друг к другу, а со многими – личная дружба на долгие годы. Приходили они младшими офицерами, а провожал я их на пенсию в чине полковников и генералов.

А пока приходилось работать с «наличным» составом и в тайне от него прорываться к его же начальству.

На близкое знакомство с действующим «генералитетом» ушло около года, но контакт был налажен и я получил право в «особых случаях» звонить им лично, что и использовал в «корыстных» целях.

Такое решение серьёзных вопросов экономило драгоценное время «больших начальников», т.к. исключало участие широкого круга критически настроенных «специалистов» и просто болтунов. Были случаи, когда мне задавался вопрос – «здесь всё чисто?», и после утвердительного ответа документ подписывался или утверждался, будучи бегло прочитан. Так мне удавалось «работать» с маршалами А.Х. Бабаджаняном (ГАБТУ) , П.Н.Кулешовым (ГРАУ) и с большинством их заместителей. Особо хочется вспомнить первого заместителя Бабаджаняна генерал-лейтенанта Юрия Алексеевича Рябова. Это был строгий, высоко квалифицированный военный специалист и очень порядочный человек, которого, мягко говоря, не переносили многие руководители КБ и заводов. Я же до сих пор считаю за честь, что мне повезло с ним встречаться и находить решения по многим «не решаемым» проблемам. Он был первым, кто не посчитал зазорным контактировать со мною - «не со своим уровнем», что освободило моих высоких начальников от «удовольствия» общаться с ним. Благодаря ему, открылись двери и к его руководству.

Обычно я договаривался на приём к начальникам к концу рабочего дня, когда у них «снималась основная нагрузка».

Но и тут не обходилось без нюансиков. Об одном из них я и задался целью рассказать.

Итак, если выписать пропуск в единственное здание нашего министерства, можно было посещать все главные управления – иначе в Минобороны, т.к. оно размещалось в нескольких зданиях, расположенных в разных частях Москвы.

Мало того, даже в здании Главкомата сухопутных войск на Фрунзенской набережной при необходимости посещения танкистов и артиллеристов, надо было выписывать отдельные пропуска.

Посетив одних, надо было отметить пропуск, сдать его, выйти на улицу, бежать в бюро пропусков, выстаивать очередь и выписывать пропуск к другим.

Если же опять появились какие-то вопросы к первым надо было снова отметить и сдать второй пропуск, договариваться, чтобы тебе заказали повторный пропуск к первым и опять бежать в бюро пропусков, выстаивая очередь…

Сумасшедший дом - и ты его пациент!

Можете себе представить сколько времени надо было потратить на беготню, чтобы оформить совместное решение нескольких Главков Министерства обороны СССР. Сейчас же - и того хуже…

Однако, как «заведено» у нас на территории России - в любом законе, указе, постановлении и приказе предусмотрены «дырки», которые при наличии «особосерого» вещества обнаруживаются мгновенно, и тогда - никакой закон не писан!

Такой «дыркой» в огромном трёхкорпусном здании Минобороны на Фрунзенской набережной оказалась общая подвальная часть.

Она была предназначенна для складских помещений, бомбоубежища и всяческих коммуникаций – кабелей, труб и прочего. И хотя высота прохода в некоторых местах не превышала 1,2 метра – всё равно это был великолепный выход для ускоренного решения вопросов по созданию и производству бронетанковой техники и не только её.

Договорился с танкистами, спускайся в подвал и фигачь метров 300 до артиллеристов.

Самое главное – не засадись башкой об очередную трубу и вовремя вернись обратно, т.к. в 18.00 все входы-выходы подвала закрываются решётками с амбарными замками и…выключается освещение.

Вот как-то засидевшись в правом крыле здания у артиллеристов, я спохватился, что уже 17.50. Пришлось бежать в подвал, ведь пропуск у меня был выписан в левое крыло и его надо было там быстренько отметить и покинуть здание до 18.00 !

Скорость в подвале особо не разовьёшь, но я старался… Когда до выхода из подвала оставались считанные метры, я резко затормозил, полез во внутренний карман пиджака… и не обнаружил паспорта с вложенным в него пропуском. Дело в том , что беседу мы начали за длинным столом для совещаний, где я по какой-то причине его достал, а потом пересели за стол начальника…

Пришлось бежать обратно, т.к. П.Н. Кулешов, у которого я был, попрощавшись со мною, собирался уходить…

Повезло – не ушёл! Хватаю паспорт с пропуском и опять в подвал.

Бегу. Остаются какие-то метры до выхода и… выключается свет.

Метров 15 пробираюсь на ощупь. Чуть светлеет. Поворот направо, ступеньки вверх и… решётка, запертая на замок.

За решёткой площадка и уходящая вверх освещённая лестница, но я по эту сторону решётки. Полчаса трясу решётку и ору благим матом –бесполезно. Хорошо, что при себе есть папиросы. Курю и периодически трясу и ору. Закуривая уже не помню какую по счёту папиросу, слышу топот и голоса. Вскакиваю со ступенек и трясу решётку. Появляется охрана – двое солдат и старшина.

Несмотря на попытки объяснить случившееся и вызвать кого-нибудь от танкистов, оказываюсь в комендатуре. Сопротивление – бесполезно. Хорошо, что при мне ещё паспорт и пропуск…

Допросы и полное отсутствие взаимопонимания с периодическими докладами по телефону какому-то «начальнику» о ходе следствия.

Наконец – звонок «начальника» и приказ, - вести меня в ГАБТУ к генералу Н.В. Мамонову.

20.00, а Мамонов ещё на работе! Ура!

Конвой ведёт меня к Николаю Васильевичу, и он, после получасовых дебатов с «начальником» в чине майора берёт меня на поруки «без последствий»! Хотя последствия были.

Приблизительно неделю подвал запирался в дневное время, а у решёток был организован караул. Однако то ли из-за необходимости проведения регулярных «подвальных» работ, требующих постояного отпирания и запирания решёток, то ли из-за ограниченного штата солдат – решётки вообще перестали запирать даже на ночь.

Затем слухи о моём аресте всё же дошли до руководства нашего Министерства, в результате чего не без моего участия родилась мысль обменяться постоянными пропусками – пятерым военным для беспрепятственного прохода в наше здание и пятерым нашим – для прохода во все «подъезды», кроме центрального, в здание на Фрунзенской набережной.

Нет худа без добра! В число пятерых «наших» (после долгих дебатов) был включён – я.

P.S. Совет – если Вы задались целью решить важный вопрос, то никогда не связывайтесь со средним звеном чиновничества. Лучше потратить уйму времени на поиск пути к начальнику, чем, взывая к Богу и проклиная Всё и Вся, бесконечно и без толку бодаться с его подчинёнными.

9.82 О Каракумах, Копет–Дагах и клопах

В Ашхабаде и в его окрестностях (Келята, Теджен, Мары и др.) в общей сложности я был раз десять. Раз семь – как испытатель, а остальное – как член различных комиссий и делегаций. Если рассказывать о каждой поездке, целях, задачах, программах и прочей дребедени, то можно навлечь такую скуку и головную боль не только на себя, но самое главное – на читателя.

Ведь всем известно, что любые испытания, кто бы их ни проводил, связаны с выходом из строя деталей, узлов и систем, как следствие конструктивных и производственных просчётов, ну, и соответственно – «человеческого фактора». Неважно, в какие годы создаётся новая техника – просчёты, недоработки и просто ляпы были, существуют и будут всегда существовать.

Какому бы «гениальному» или «выдающемуся» главному конструктору не предписывалось создание новой машины, всё равно, её создавал большой коллектив людей – или, как теперь говорят – личностей.

А личность – существо, опять же, сугубо «индивидуальное» и «неповторимое». Чем сложнее машина – тем больше в её создании участвует этих индивидуальностей, как среди заказчиков, так и со стороны проектировщиков. В результате их совместной деятельности рождается – «компромисс», т.к. каждому приходится чем–то жертвовать, «наступая себе на горло». Особенно туго пришлось конструкторам танков, когда Н.С. Хрущёв с подачи А.А. Морозова загнал их в габариты среднего «харьковского» танка. Беднягам на протяжении 30 лет приходилось, не вылезая из этих габаритов и веса, соревноваться с американцами и немцами по боевым и эксплуатационно–техническим характеристикам. В результате чего теперь мы там, где раньше были они.

Ну, меня опять куда–то понесло…

А вообще–то я хотел сказать, как говорит наш президент, что «принял решение» объединить поездки в Туркмению как бы в одну – ведь в «моей» 9–ой главе, как мы договорились, речь должна идти о «комических моментах» «драматических» ситуаций. Так что отвлечёмся от технической драматургии и окунёмся в Каракумы и их окрестности.

Итак, речь идёт об одной «обобщенной» командировке в Туркмению периода 1961–1978 годов, и…. в течение этого рассказа я «состарюсь» на 18 лет.

Май 1961 года. Мы, вылетев из Ленинграда, где по Неве шёл ладожский лёд, и было холодно, приземляемся на Ашхабадском аэродроме в + 28!

Моим соседом в самолёте оказался туркмен–археолог, благодаря которому я многое узнал об истории Туркменистана, его народе, природе и достопримечательностях. Это положительным образом сказалось на моём поведении и, несмотря на достаточно трудные условия командировочной жизни, этот край мне стал очень интересен. Если многие из моих коллег с радостью унесли ноги из этих «каракумов» и больше сюда ни ногой, то я, честно говоря, снова и снова с удовольствием их посещал.

Пару слов об Ашхабаде. В 1948 году город до основания был разрушен страшным землетрясением и в течение короткого времени был заново построен.

В 1961 году он представлял из себя симпатичный городок с населением где–то под 170 тыс. человек, в котором было всё, что должно быть в столице союзной республики. Что меня тогда удивило – это количество детских садов– больше 100, не считая других дошкольных учреждений. Вообще–то в Ашхабаде я в основном был проездом – прилетал и улетал, а также несколько раз был на базаре и в госучреждениях типа Совмина, ЦК и Академии Наук.

Основное время, а это за «10 раз» составило около года, пришлось проводить вдали от цивилизации – в «нечеловеческих условиях» барачных и палаточных военных городков, разбросанных в десятках километров от иранской и афганской границ (районы Келяты, Ашхабада, Кушки) и юго–восточной части пустыни Кара–Кум (Теджен и Мары).

Самое удивительное в Туркмении – это весна в марте–апреле. Тот, кто видел пустынные предгорья только летом, даже представить себе не может, что выжженная земля способна покрыться разнотравьем и морем тюльпанов и маков. Очень жалко, но это цветочное царство просуществует чуть больше месяца и исчезнет, как будто его и не было.

Аналогичное чудо я встречал только в тундре, когда она на такой же срок, как и пустыня, зацветает… грибами – подосиновиками и подберёзовиками!

Обидно, но у нас всё время с раннего утра и до позднего вечера было занято танками и всем тем, что с ними связано – рассмотрением результатов «пробегов», стрельб и выполнения специальных задач.

В результате этих «рассмотрений» выявлялось невыполнение «технико–тактико–технических требований», «выходы из строя» и т.д. и т.п., и как следствие – нервотрёпка, скандалы, перерастающие в откровенную ругань между конструкторами и производственниками, а потом между «промышленностью» и «военными». Самое интересное, что особо яростно схватывались между собою «высокие» лица, представляющие КБ и заводы с «высокими» лицами от Минобороны.

Мы же – среднее звено и тех, и других – никогда друг с другом не ругались и всегда находили общий язык и соответствующие решения, удовлетворяющие обе стороны.

Ко всему этому добавлялась 50–градусная температура в тени, палящая температура «на солнце» и местная вода с её «лямбиями», отравлениями и … поносами со рвотой до изнеможения. Самое интересное, когда всем этим, наконец, удостаивались «руководители», то они «уходили» сперва «в себя», потом «из себя», и склоки постепенно затихали.

«Уйдя», люди становились спокойнее и старались быстрее прийти к консенсусу, чтобы всецело заняться решением личных проблем. У нас даже было выражение, касающееся особо рьяных из вновь прибывших начальников – «скорее бы он акклиматизировался», т.е. скорее бы его «пробрало».

Однажды из нас образовалась очень даже мирная общность гражданских и военных, где председательствовал всеми уважаемый генерал Валентин Петрович Дикий. Испытания танков практически были завершены, и оставалось только «создать» и согласовать объёмный акт по результатам проведенных работ. Все хотели поскорее завершить эту работу, но тут ни с того ни с сего у Валентина Петровича начались неприятности с «желудком». Неприятности – это мало сказать…

Жили мы в полевых условиях и все «удобства», включая то, без чего не мог обойтись генерал, располагалось в предгорьях Копет–Дага. Чтобы продолжать бегать туда каждые три минуты под палящим солнцем – надо было иметь железное здоровье, а генерал уже был в возрасте.

Работа встала… Вроде бы намечается консенсус, а тут надо бежать…

Сперва у меня была мысль поставить на месте приземления генерала что–то вроде большого зонта, оборудовать это место продырявленной табуреткой и протащить туда полевой телефон для руководства комиссией. Но вскоре эта мысль оформилась в предложение «создать» из довольно «приличных» досок полуразрушенной казармы садовый туалет и сделать его постоянной резиденцией нашего Предгорседателя. Недолго думая, я набросал в секретном рабочем блокноте эскизный проект этого сооружения с соответствующим генеральским троном внутри и входной дверью, срезанной сверху так, чтобы генерал видел нас, а мы его голову.

Он спокойно сидит в тени на свежем воздухе, а не в бараке, и с расстояния 10–15 метров общается с нами, а мы с ним. Нам я тоже предусмотрел четыре столба с крышей из танкового брезента. Чтобы не вызвать преждевременных возражений у интеллигентного генерала, пришлось тайно собрать своих ребят и дать им задание по строительству генеральской резиденции. Мой заместитель Гена Скобкин, назначенный прорабом, творчески подошел к воплощению моего проекта и накрыл «место установки» большой солдатской палаткой. Через несколько часов палатка была снята и взорам членов комиссии предстала «генеральская резиденция»!

Затем после точно выдержанной театральной паузы между дверью и крышей появилась физиономия Гены Скобкина, радостно объявившая о завершении порученного ей Михалычем задания. Вроде бы на этом можно было бы и остановиться, но физиономия вдруг озлобилась и нецензурно понесла «бездельников», которые забыли принести «ковёр» и расстелить его перед входом…

Бездельники засуетились, и вскоре у входа в резиденцию был постелен неизвестно откуда уворованный полутораметровый коврик.

Не буду рассказывать о гомерическом хохоте и визге всего присутствующего и сбежавшегося «личного состава». Самое главное, что генерал «не очень возражал» и после небольшого перерыва работа комиссии закипела с новой силой. Мы рождали «согласованные» разделы акта, посыльные в чине не ниже подполковника передавали написанное генералу, а он, пообщавшись с нами, уточнял кое–что и документ возвращал в комиссию.

Чуть позже у кого–то родилась мысль радиофицировать генеральский дворец, что позволило Валентину Петровичу знакомить общественность с последними новостями…

Обычно в процессе испытаний нам редко удавалось вырваться в ближайшие населённые пункты – поселки, станции, города и тем более в Ашхабад. Раза три мне повезло сколотить компанию для посещения музеев, но в основном народ интересовали базары и «злачные места», коими являлись станционные буфетики и ресторанчики. В некоторых воинских частях, куда нас заносила «судьба», своим автотранспортом мы не располагали, поэтому приходилось пользоваться оказиями или… ослами.

В 60–ые годы «прошлого столетия» наш генеральный секретарь Никита Сергеевич Хрущёв догадался обложить налогами всю живность, находящуюся в частной собственности. Под этот указ попали и туркменские ишаки. Но голь в СССР завсегда была хитра на выдумки, в данном же случае самой хитрой оказалась туркменская… Если во всех республиках крестьяне и различные частники, имевшие живность, матеря Никиту, всё же платили налоги, то туркмены смешивали своих баранов с колхозными – попробуй отличи частного барана от колхозного, а ослов просто выгнали – «нет у меня ишака и не было!».

Бедные ишаки просились домой, а их гнали палками. В конце концов они стали сбиваться в стада и ошиваться рядом с человеческим жильём, надеясь на лучшее… И лучшее иногда случалось. Когда туркмену требовалась тягловая сила, он брал кусок хлеба, подзывал голодного ишака и эксплуатировал его по своему усмотрению. Кончалось всё тем, что ишак получал ногой под зад и оказывался опять в стаде.

Пару раз я тоже уподоблялся туркмену. Выбирал симпатичного ишака, кормил его, привязывал на шею верёвочку, чтобы в будущем отличать его от других, и верхом добирался до места назначения.

Первый раз, проехав несколько километров, я объяснил ему, что дальше вдвоём нам ехать опасно, поэтому временно надо расстаться... Он не возражал, тем более что рядом понуро стояло штук пятнадцать таких же ослов. Через час, возвращаясь на место нашего расставания, вижу сценку – здоровенный пожилой туркмен пытается что–то взгромоздить на осла, а тот орет благим матом и брыкается. Подойдя ближе, узнаю в бунтаре своего ослика, а он меня… Пришлось подарить туркмену бензиновую австрийскую зажигалку…

По прибытии «Серый» нагло обосновался в нашем лагере. Его стали подкармливать, а он безоговорочно выполнял поручаемые ему задания…

Немножко о туркменском базаре. Не знаю, как сейчас, но в 60–ые годы, имея два–три рубля, ты чувствовал себя на базаре Рокфеллером. И чего там только не было, и какие ароматы!

Два слова о моём первом посещении продавцов вина. Место открытое, солнце жарит нестерпимо.

Продавцы, как положено в туркменской провинции, в чалмах и невероятно грязных халатах. Вокруг них огромное количество ос (ос – это желтый и полосатый мух). Перед нами трое работяг по очереди пьют из одного стакана. Стакан от массового употребления покрыт толстым и липким слоем усохшего вина и ползающими по нему осами. Подходит наша очередь. Спрашиваю продавца:
– А у тебя другой – чистый стакан есть?.
– А этот тебе не нравится?.
– Он же грязный и липкий!.
– Счас сделаем чистым (берёт стакан и тщательно протирает его внутри полой своего грязного халата).

Нам ничего не остаётся, как вежливо поблагодарить его и, сославшись на какую–то очень важную причину, покинуть винный ряд. После этого случая мы больше никогда не пользовались услугами базарных виноторговцев, предпочитая им станционные буфеты и магазины.

Крайне редко удавалось выкроить время на знакомство с достопримечательностями Туркестана – развалинами древних городов, живописными ущельями и оазисами Фирюзы, Мары и Теджена. Обычно же развлекались тем, что ловили тушканчиков, черепах, ушастых и очень симпатичных маленьких ёжиков и прочую живность, включая мохнатых пауков – фаланг, скорпионов и даже дикобразов. Ведь чем–то надо было гасить отрицательные бронетанковые эмоции и пополнять организм положительными…

В Туркестане, где около 80% территории занимает пустыня Кара-Кум, существует настоящий земной рай – это место называется Фирюза.

Благодаря тому, что городок расположился на высоте порядка 800 метров вдоль ущелья, орошаемого горной речкой, даже в самые знойные дни здесь всегда свежий и чистый воздух. Лесные чащи и сады обосновались вдоль реки, а сам чудесный городок с расположенными в нём санаториями, домами отдыха, детскими оздоровительными лагерями и великолепным парком – стал курортной столицей Туркмении.

А какие там огромные многовековые чинары! Красота!

Как ни крути, но приходится сказать пару добрых слов и о Н.С. Хрущёве. В 1959 году, когда он осуществлял свой визит в США, какой–то американский бизнесмен удивил его рассказом о существовании на территории СССР в Бахарденской пещере уникального подземного озера Ков–Ата («Отец озёр»). Прошло два года, и в 1961 году, приблизительно через два месяца после моего приезда в Туркмению, Хрущёв неожиданно вспомнил рассказ американца. Последовала немедленная команда, и за три дня пещера с озером была «найдена».

В ней соорудили железобетонные лестницы с поручнями, провели освещение и обустроили спуск в воду.

Мне удалось побывать там до и после «хрущёвской команды», так, что я одним из первых ощутил реальную заботу генерального секретаря о моей персоне.

Первый раз, войдя в пещеру, пришлось спускаться к озеру на 70 метров вниз по огромным камням и скользкой шатающейся и угрожающе скрипящей деревянной лестнице, теперь же… обалдеть!

Раньше от железнодорожного разъезда на 88–ом километре от Ашхабада надо было фигачить 10 км пешком к подножью северного склона Копет–Дага на поиски оврага, где протекал ручей. Потом спуститься в это овражище и продираться через кустарник по крутому склону вверх, откуда этот ручей сбегал.

Вход в пещеру находился на обрывистом склоне горы и от него круто вниз шли два высоких грота – главный длиною метров 60, заваленный глыбами камня, и второй, в котором располагалось подземное проточное озеро с сероводородной водой. Ручей, по руслу которого мы карабкались вверх, вытекает из этого озера через трещину в горе, что поддерживает в нём чистоту и постоянный уровень воды. Вода изумрудно–голубого цвета настолько прозрачна, что на дне видны мелкие камешки. Воздух густой, тёплый и влажный пахнет сероводородом, купание в озере благотворно действует на организм и улучшает кровообращение, т.к. в воде присутствует половина элементов таблицы Менделеева.

Длина озера метров 70, ширина около 30, средняя глубина 10 метров, среднегодовая температура воды +35°С.

Существует поверье, что если доплыть до торчащей из озера скалы, за которой сплошная жуткая темень, и оплыть его вокруг, то простятся все грехи и будущее будет прекрасным. Я это сделал два раза – до и после Хрущёвской «команды». Поэтому не удивительно, что у меня последние 50 лет прошли вроде бы…. не очень плохо…

Да, совсем забыл – в пещере дружно проживает огромное количество летучих мышей различных пород, а зимой к ним добавляются голуби, воробьи и разные местные птички. Ведь зимнее время температура воздуха в пещере не опускается ниже +20°С.

Ну, и чтобы завершить рассказ о Бахарденской пещере, хочется поведать о … постельных… клопах.

Большинство моих читателей не имеет о них никакого понятия, но тем, которым «случилось» с ними познакомиться, вероятно, будет интересно узнать нижеследующее.

Оказывается, что помимо жилищ человека, постельный клоп встречается и в природе: в дуплах деревьев… и в Бахарденской пещере.

Располагаются они в той её части, которая лишена света, но населена огромным количеством летучих мышей и их «вкусными» голыми детёнышами.

Нажравшись, эти кровососы частенько падают в озеро и их трупы иногда прибивает к берегу… Клянусь – сам видел! Там же я узнал, что самый здоровый клоп отдаёт концы при температуре ниже минус 14°С и при + 49°С и выше. Так, что ежели они завелись у кого-нибудь в диване, то поливать его кипятком и посыпать дустом не следует. Надо просто вытащить на мороз или приволочь в Туркмению и поставить на бархан – клопы все передохнут!

За время моего пребывания в Средней Азии не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь был покусан ядовитыми змеями и насекомыми, а вот клопы их грызли без зазрения совести.

Однако клоп – это не самый страшный туркменский зверь.

Самая страшная зверюга – это пендинка. И не потому, что имя у неё какое–то полуцензурное, а потому, что она уродует людей на всю оставшуюся жизнь.

Сама эта мошка не ядовита, но является переносчиком пендинской язвы. Появляется прыщик, потом он плотнеет и растёт, переходя в язвочку, которая делается все больше и больше, достигая в отдельных случаях размера средней ладони.

Язва может просуществовать от нескольких месяцев до нескольких лет и в конце концов рубцуется. Противное рубцевидное пятно остаётся навсегда. Если эта мерзость на ногах или руках – это полбеды, но чаще она уродует… лицо… Лекарств от неё не существует. Там, где протекают реки и есть орошаемые поля, этих москитов тьма. Нас они грызли практически каждую ночь, но меня Бог миловал, посылая незараженных пендинок.

Видимо, я вовремя избавился от накопившихся грехов в подземном озере, а новых совершить просто не успел.

И последнее. Если вам повезёт приехать в Каракумы в разгар лета и у вас под руками не окажется ни кастрюльки, ни воды, ни сковородки, ни примуса, ни даже газовой плиты, то не расстраивайтесь. Возьмите обыкновенные куриные яйца и слегка утопите их в песок бархана. Затем покройте их сверху небольшим слоем того же песка.

При обычной температуре воздуха (+50°С в тени), вы сможете довольно быстро опытным путём определить время приготовления яиц «всмятку», «в мешочке» и «вкрутую». А чтобы водка не закипела, пока яйца варятся, её надо закопать в тот же бархан (хотя можно и в соседний) сантиметров на 30, а при отсутствии линейки – по колено вашей спутницы.

Если же вы решите приготовить яичницу–глазунью, то это проще простого – действуйте по примеру моего друга и заместителя Гены Скобкина. А именно – возьмите «люминивую» тарелку и положите её на подбашенный лист танка в районе люка водителя или на надмоторную крышу. Сделать это надо приблизительно за час до того как ваша спутница согласится принять «на природе» стакан местной водки.

А далее, как обычно – слегка раскалываете яички о выступающую часть танкового подкрылка или какого-нибудь кронштейна и вываливаете их содержимое на тарелку. Она к этому времени нагреется свыше 80 градусов. Не забудьте посолить! И приятного Вам времяпрепровождения!

9.83 Марш-бросок в сторону Финляндии

Чтобы окончательно не погрязнуть в описании «событий», связанных с производственной деятельностью, захотелось хоть чуть-чуть окунуться в студенческие годы, перевернуть «страницы» назад, а там уж как получится.

После окончания 1-го курса, честно говоря, я уже не помню, добровольно или по принуждению, я получил направление на работу в приграничный с Финляндией колхоз «Авангард». И хотя Геннадий Столяров настаивает, что он назывался «Большевик», в моей памяти зарубцевался «Авангард». Он же фигурировал в пропуске, выданном мне в «запретную зону» и именно его я разыскивал, когда шел туда из Выборга.

Надо сказать, что в «молодости» ни от каких «приключений», санкционированных «высоким» начальством, я никогда не отказывался.

На субботник – так на субботник, в колхоз – так в колхоз, к чёрту в дыру – в Дарданеллы узкие, так туда, - было бы, о чём вспомнить. Кстати, до сих пор не могу понять, почему только двенадцать человек из гр.509 тогда поехали в колхоз и куда делись остальные 13.

Выходит, что мы были… добровольцами.

Не знаю, как оформлялись пропуска в приграничную зону ребятам, обитавшим в общежитии, но нам – ленинградцам (Сахарову, Самохину и мне) - были вручены персональные. Это некоторым образом и осложнило на пару дней мою жизнь.

Дело в том, что, то ли чёрт меня попутал, то ли в голову пришла очередная гениальная мысль, но я по каким-то причинам «вывалился» из коллектива и понял это только на следующий день, когда все уже уехали.

Почесав в затылке, стал рассматривать «проездные» документы: комсомольскую путёвку, выданную горкомом ВЛКСМ г. Выборга и пропуск, на котором стояла печать Управления Госбезопасности. Пропуск как пропуск, но на обороте слова «при неиспользовании указанного пропуска он должен быть сдан в трёхдневный срок в Управление МГБ СССР г. Выборга» и ещё что-то грозное, связанное с каким-то пунктом уголовного кодекса...

Пришлось консультироваться с отцом. Консультация была краткой – немедленно езжай в Выборг. Там - в горком комсомола, а они уже подскажут, что делать дальше. Самое лучшее – это просить отправить тебя в колхоз – мол, опоздал, а без колхоза жить не можешь.

На следующий день в 7.30 утра я уже стоял перед закрытыми дверями горкома ВЛКСМ г. Выборга, а в 8 утра беседовал с секретарём горкома в его кабинете. Секретарь оказался симпатичным парнем, и я, не задумываясь, честно рассказал ему историю опоздания в колхоз.

Слушая мой рассказ, он по-доброму смеялся и предложил мне последовать совету отца, т.е. поехать в колхоз. Однако возникли трудности. Дело в том, что в сторону Финляндии, где находился наш колхоз, ходил паровозик с четырьмя вагонами только два раза в день – в 8.00 утра и в 16 с «копейками».

8-ми часовой ушёл во время нашего разговора с секретарём, а 16-часового надо было ждать больше 7-ми часов, т.е. где-то болтаться по Выборгу. Меня это не прельщало, и я спросил секретаря - можно ли туда добраться пешком… Он улыбнулся и сказал, что в принципе можно, но придётся шагать строго по железной дороге, т.е. по шпалам, километров эдак 30-35. И где-то, не доходя пары километров до станции Лужайка, увидев уходящую вправо натоптанную тропу, «дуть» по ней километров шесть пока не упрёшься в колхоз.

Ознакомив меня с маршрутом, он с усмешкой спросил:
- Готов на такой подвиг?
- 40 километров.… Если идти солдатским шагом – 4 км в час, то получается около 10 часов… Чем болтаться почти 8 часов по Выборгу – я лучше пойду. Девять плюс 10 – это доберусь я где-то к семи-восьми вечера. Белые ночи! Пойду!
- Не советую, но если решил – молодец! Дай-ка свою путёвочку, я на всякий случай запишу твои координаты. Кстати, туда идёт одноколейка, ответвлений нет, разъезд поездов в Лужайке. Пропуск сдашь уполномоченному МГБ через председателя колхоза. На худой конец, если не увидишь тропу, жми в Лужайку. Там погранцы тебя в беде не бросят. От Лужайки до колхоза около 7 км. Благословляю!

Минут через 40 я уже осваивал одноколейку. Её освоение давалось мне тяжко – узкая насыпь, расстояние между шпалами сбивает нормальный человеческий шаг, а самое главное – это мосты между островами, примыкающими к Выборгу с запада. В то время эти окаянные мосты охранялись дядьками в форме, вооружёнными винтовками со штыками. Приходилось доставать все имеющиеся в наличии документы и долго объяснять, доказывать и упрашивать.… Терялось драгоценное время, а солдатская строевая скорость превращалась в пенсионерскую.

Когда же за спиною остался Выборгский залив с его последним мостом, появилась новая напасть – жара! Солнце в зените, июль, на небе ни облачка. Чтобы не брать большой чемодан я напялил всё, что можно напялить, на себя.

А именно – две рубашки, две майки, свитер, пиджак, брюки, кепку и ещё что-то…

Соответственно все карманы были набиты «необходимым», вплоть до шерстяных носков. И нечего смеяться! Ведь человек приготовился к месячной работе в колхозе с учётом капризов ленинградской погоды.

Долго таскать тяжёлое в руках я с детства не любил, поэтому взял маленький спортивный чемоданчик, набитый папиросами «Беломор», тренировочными штанами и едой, которую со скандалом запихнула туда мама. Вскоре пришлось всё «лишнее» повесить на самодельное коромысло и я превратился в огородное чучело, изнывающее от жажды.

Это сейчас – купил пластиковую бутылку с водой, а тогда были только стеклянные пол-литровые, да я и не предполагал, что до колхоза буду добираться пешком, умирая от жажды.

Когда полностью обезводил и вместо ругани из меня с большим трудом стал выдавливаться какой-то свистящий шепот, я понял, что продлить жизнь может любая антисанитарная влага, в данном случае - болотная вода. До этого я почему-то решил, что прочистить мне горло смогут яйца, десяток которых мне сварила мама. Однако оказалось, что все яйца были сварены вкрутую. Попробовал пропихнуть в сухое горло яичный белок и поперхнулся.… Чтобы окончательно не задохнуться от кашля пришлось спуститься с насыпи и искать болотце. Слава Богу, что чего-чего, а болот здесь было предостаточно – зачерпнул кепкой и будь что будет.… Полегчало! Жизнь продолжается!

Часов в пять меня нагнал паровоз. Пришлось спуститься с насыпи. Машинист на мои жесты не среагировал. И хотя скорость поезда была небольшой, я не рискнул попытаться за него зацепиться – узкая насыпь, коромысло, чемодан, да и силёнки поизрасходовались…

Но неприятности на этом не кончились. Где-то на 25-ом километре от Выборга из кустов раздалась команда: «Стой! Руки вверх!!».

Останавливаюсь и поворачиваюсь в сторону кустов. Появляются два вооружённых пограничника.
- Руки вверх!
- Они у меня и так вверху – на коромысле!
- Руки вверх!
Снимаю коромысло с пожитками, кладу его у ног и поднимаю руки.
- Документы!
Опускаю руки и лезу в карман за документами.
- Руки вверх!
Начинаю злиться…
- Кончайте издеваться! Нужны мои документы – они здесь в пиджаке. Доставайте сами!

Минут 10 издевательств и взаимной перепалки вплоть до мата, затем мир и перекур с моим «Беломором». Пачка «Беломора» остаётся у них, и я продолжаю путь.

Аналогичные встречи с командой «руки вверх» были ещё раза два и заканчивались перекуром и расставанием с пачкой папирос.

Случались ещё какие-то неприятности, но, наконец, вдали показалась дымовая труба, а справа тропинка, уходящая в лес. Значит впереди станция Лужайка, а здесь поезд высаживает желающих попасть в колхоз. Смотрю на часы – начало десятого! Офигеть!

И вот я в сосновом лесу – благодать. Посидел на пеньке. Еле встал.

Ноги решительно не хотят двигаться. Тяжко! Коромысло с пожитками осточертело. И вдруг меня окликают: «Молодой человек!». Поворачиваюсь – мужчина лет 45-ти в хорошем сером костюме, с портфелем. Кто такой? За 30-40 км от Выборга, за 3-4 км от станции Лужайка в дремучем лесу в костюме и с портфелем – явно шпион…

Подошёл, поздоровался … начинает задавать вопросы: кто я, откуда, куда, зачем и почему так поздно.… Темню – студент мол. Какого института? А не всё ли равно.… Куда? В колхоз «Авангард». Кстати, а не подскажите ли - где он находится и долго ли до него добираться?

Он, видимо, понял, что я его в чём-то подозреваю.
- Я ответственный работник Выборгского горкома партии. Вот моё удостоверение. Иду в тот же колхоз. До него километра полтора осталось. Вчера, когда я был у председателя колхоза приехали ребята из Ленинградского Военмеха. А ты случайно не из него?
- Простите… оттуда. А что это за колхоз?
- Колхоз образован не очень давно. Состоит в основном из переселенцев архангельской и вологодской областей. Людям приходится очень несладко. Тут же гранит, песок и болота, а им надо выращивать зерновые. Двадцать мешков зерна в землю – один мешок «на-гора».
Слово за слово – впереди показались домики.
- Вот и пришли. Сейчас спросим у женщины, где разместили твоих коллег…. Вчера их должны были поселить в клубе.

Через несколько минут, тепло попрощавшись со «шпионом», я, сидя на брёвнышке, с удивлением наблюдал, как коллеги по 509-ой остервенело поедали мои съестные припасы. Клуб был мрачный и неухоженный, а информация о его протекающей крыше, мешке с пятью килограммами гороха, подаренным руководством колхоза, и не совсем обычный аппетит у моих товарищей, начали рождать отнюдь не очень радостные мысли…

9.84 Борьба за существование

Первые дни в колхозе я вспоминаю довольно смутно.

И этому есть объяснение. Я не мог понять, какого чёрта нас сюда занесло. Мы абсолютно были никому не нужны. Колхозники кое-как сводили концы с концами, а тут ещё к ним присоединились 18 активных едоков: 12 желторотых студентов Военмеха и шесть бывалых девиц шестого курса санитарно-гигиенического института. Нам по 18, а им по 23-24 года. Мало того, мне удалось разведать, что четырёх председателей этого колхоза за провалы в «урожаях» постигло суровое наказание, и аналогичная судьба ждала нынешнего председателя.

Стала проясняться причина появления в колхозе представителя горкома партии.

Короче, всем было не до нас, поэтому нашему руководству в лице поселившихся в соседнем колхозе представителей институтского комитета ВЛКСМ и нашего Коли Фирсова, назначенного прорабом санитарно-военмеховского объединения, приходилось туго. Надо было не только выклянчивать какую-нибудь работу, но и пропитание.

Горох кончался, картошку и прочее «добывать» с каждым днём становилось всё труднее, денег практически не было, а если и были, то прятались на случай вынужденного бегства в Ленинград.

Но мы - молодые патриоты, идейно подкованные и пережившие тяготы Отечественной войны, - не падали духом.

Мне поначалу пришлось испытывать чуть большие неудобства, чем остальным, ведь я опоздал и как бы вывалился из коллектива. За сутки моего отсутствия ребята обосновались, расхватали матрасы, «обустроились», наладили контакты с медичками, короче - почувствовали себя аборигенами, а я … пришелец. Кое-как удалось раздобыть матрас, но «вписаться» в коллектив не удавалось. Создалась какая-то «аршавинская» ситуация в «Арсенале» - я вроде бы член команды, бегаю, стараюсь, но команда меня как бы на замечает, распасовывают между собой, а я постоянно без мяча.… Навязываться – не мой принцип жизни, поэтому я стал быть как бы при них.

Перекинешься парой слов и опять вне коллектива. Много негатива исходило от нашего «прораба» Коли Фирсова – он постоянно забывал меня включать в состав групп, получавших какое-нибудь задание. А когда я, тыча пальцем в себя, спрашивал – «куда?», он с явным удивлением обнаруживал меня, хмурил брови, задумывался и отвечал: «Хочешь? Присоединяйся к ним…». В конце концов, я сам стал решать к кому и к чему «присоединяться». Поначалу я присоединился к рубке и трелеванию здоровенных сосен. Нас вооружили топорами, двумя ручными пилами и … тремя или четырьмя здоровенными немецкими трофейными меринами, которые и должны были «трелевать», т.е. вытаскивать из леса срубленные деревья. Никто из нас никогда не рубил 30-метровые сосны и тем более не занимался их трелёвкой.

Мерины ни бельмеса не понимали по-русски, были огромными короткохвостыми буцефалами и воспринимали нас, как низшую азиатскую расу.

Топоры для обрубания кроны и сучьев последний раз точились при царе Горохе, а двуручные пилы были ржавые и с трудом прорезали кору. Но мы же были комсомольцами! Сперва проклянали всё на свете, потом проклятия усилили соответствующим сленгом, но топоры всё ж таки заточили. Дня через три до большинства буцефалов стал доходить смысл кое-каких наших фраз, и они решили, что лучше не нарываться на неприятности. С лёгкой руки Володи Журко, назвавшего своего коня Отзовистом, за то, что он стал отзываться на его команды, мы с Борей Новосёловым назвали своего – Ликвидатором. Он оказался самым мощным и покладистым - выволакивал из леса самые большие стволы, ликвидируя завалы.

Хуже всех приходилось Алику Буракову со своим мерином. Мерин был спокойный и рассудительный, а Алик резкий и вспыльчивый.

Характерами им так и не удалось сойтись. Мерин, как чистокровный немец, беспрекословно выволакивал из леса любое дерево, но после этого должен был отдохнуть, пощипать травку и подремать, т.е. экономно расходовал свой потенциал.

Прозвали его – Экономист. Алька же терпеть не мог лентяев и, когда у него кончалось терпение и словарный запас, он безжалостно охаживал мерина дубиной. Мерин обижался и вообще отказывался работать – хоть убей.

Мы по возможности старались смягчить их «взаимоотношения», но это не всегда удавалось, т.к. работали друг от друга на приличном удалении.

Для тех, кто не изучал на первом курсе «Краткий курс истории ВКП(б)» или осваивал его не очень прилежно, напомню, что именно с ликвидаторами, отзовистами и экономистами большевики боролись во время Третьей государственной думы и столыпинской реакции в 1908-1912 годах.

В отличие от меня, Журко и Новосёлова, которые мирно сотрудничали с Отзовистом и Ликвидатором, Бураков был настоящим большевиком - не прошло и двух недель, как Экономист скончался по невыясненным причинам …

Кстати, ещё до кончины Экономиста произошёл неприятный случай.

Кто-то из нашей интеллигенции, срубая огромную сосну, действовал как заправский бобёр, т.е. «обгрызал» её топором вкруговую. Надо отдать ему должное, что когда сосна осталась на одном тычке и не знала, в какую сторону ей падать, он закричал «полундра», на что сосна, определившись с направлением, стала падать на Борю Новосёлова.

Боря, догадавшись, что сосна предназначена персонально ему, постарался увернуться от её могучей кроны с огромными сучьями, но ему это удалось частично… Верхушка кроны всё же его догнала, сбила с ног и очень жёстко приложилась к спине. Боря стоически без единого стона перенёс удар сосной, но дня три было заметно, что последствия удара его беспокоили.… Самое интересное, что во время трагедии, случившейся с Новосёловым, кто-то из моих коллег (фамилию называть не буду) потерял топор, и все наши потуги по поиску этого топора не дали результатов. Всё бы ничего, но другой наш высокоидейный коллега, узнав об этом, сдуру, а может быть намеренно, придал потере топора политическую окраску. В его обвинительной речи против потерявшего - топор оказался орудием производства и социалистической собственностью. А обвиняемый, преступно относясь к этому орудию и собственности, её потерял! Мало того, что потерял – он ещё улыбается!

Далее обвинитель нёс ещё какую-то хрень и договорился до того, что потеря топора несовместима с пребыванием обвиняемого не только в комсомоле, но и даже в нашем краснознамённом институте.

Пришлось, пока не поздно, остервенело вмешаться в этот процесс.

Не буду в подробностях описывать дальнейшие события, самое главное, что всё кончилось относительно мирно.

Расскажу только об одном эпизодике. После обвинительной речи и ещё чего-то наступила ночь, и мы завалились шеренгой на нары. Моим соседом слева на нарах был Саша Сахаров. Чувствуя, что он тоже глубоко возмущён поведением новоявленного прокурора, я, чтобы слышали все, громко обратился к нему: «Саша, какой-то непорядок у нас! Сейчас будет ровно 12 часов ночи, а в это время в нормальных условиях по радио исполняется партийный гимн «Интернационал». Давай восстановим установленный порядок - споём «Интернационал» и если при звуках партийного гимна какая-нибудь сволочь не встанет по стойке смирно – будем считать это контрреволюцией!». И мы дружно запели:

Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов…

Спев два куплета с припевами и сообразив, что остальные куплеты не помним, мы без зазрения совести проорали всё с начала.

Встал только один человек. Он стоял у окна и делал вид, что что-то там за окном его очень интересует – это был «прокурор».

На следующий день, чтобы не стать жертвой политических провокаторов в лице нашего дуэта и его возможных пособников он принял решение забыть о топоре и больше не возникал, тем более что на следующий день судьба нас развела с ним на разные работы.

Нашей команде повезло. То ли колхозу действительно потребовались срубленные деревья, то ли с испугу, что мы угробим оставшихся лошадей, но нам было поручено заняться погрузкой стволов на машину с прицепом и разгрузку их я уже не помню где.

9.85 Феномен Саши Сахарова и концерт

Происшествие с Новосёловым, «дискуссия» о потере топора и явная нехватка продуктов питания положительным образом сказались на взаимоотношениях в нашем коллективе. Мы стали внимательнее относиться друг к другу, и у меня наладились товарищеские отношения с Борей Новосёловым, Володей Журко, Сашей Сахаровым и Аликом Бураковым. Мало того, я стал полноправным членом бригады по автотранспортировке стволов мачтовых сосен, срубленных кем-то до нас. Бригада состояла из шести человек – вышеперечисленных, меня и, по-моему, то ли Славы Самохина, то ли Толика Бывших. Большинство стволов были чересчур длинными, и нам приходилось их распиливать пополам. Чтобы удобнее было перепиливать ствол, мы подтаскивали его к ближайшему пню, приподнимали и укладывали комлем на пень. Удовольствия нам это не доставляло. Диаметр комля у большинства сосен превышал обхват человеческих рук, а чтобы приподнять ствол, приходилось всем шестерым действовать синхронно, упираясь изо всех сил. Особенно тяжко нам дался один из последних стволов. Пришлось делать не меньше шести попыток. От натуги глаза вылезали из орбит. И вот когда нам всё же удалось приподнять ствол, подтянуть его к пню и водрузить на него, я, держась за комель с торца, не успел вовремя выдернуть из-под него кисти рук…. Древо грохнулось на мои ладони и с огромной силой придавило кисти к пню. Всё бы ничего, но руки оказались насаженными на вертикальные тычки-занозы поверхности пня, и мне ничего не оставалось, как взвыть от боли и безнадёжности их выдернуть.

Первым мгновенно среагировал на мой крик Саша Сахаров. Он бросился к стволу, ухватил обеими руками здоровенный комель и один, я повторяю – один, рывком сантиметров на 15 приподнял сосну.

Мы вшестером – шесть попыток, а он – один и сразу! Невероятно!

Я сумасшедшим взором уставился на него – он даже испугался:
- Юрка, чего ты?
- Саш! Ну, ты и гигант! Как это у тебя получилось?!
Он засмущался…

Кто-то из нас догадался попросить сделать повтор «увиденного». Саша наотрез отказался. Тогда трое попытались хоть на сантиметр приподнять ствол, но как они не упирались – даже на миллиметр не получилось. Это был абсолютный мировой рекорд по поднятию тяжестей. Невероятно, на что способен человек в критической ситуации.

Повосхищавшись и посмеявшись, мы погрузили располовиненные стволы на машину с прицепом, стянули их какими-то верёвками, уселись сверху и поехали. Вроде бы трудовой день близился к завершению, оставалось только разгрузить машину - и мы свободны…

Однако на одном из крутых поворотов раздолбанной лесной дороги треснули верёвки, стягивающие стволы и …

Большинству из нас, сидящих на брёвнах рядом с кабиной, повезло удержаться от падения, но двоим, одним из которых был Саша, пришлось «посыпаться» на землю вперемежку с брёвнами. Жуткое зрелище - Сашу подбросило вверх, а соседний ствол встал чуть ли не на попа и погнался за ним. Как в воздухе они мирно разошлись, одному богу известно. А вот их приземление – я не видел.

Самое удивительное, что оба наших товарища из этой битвы за жизнь вышли победителями и без травм.

После таких событий надо было бы, как минимум, принять по стакану, но какие там стаканы при полуголодном существовании…

Несмотря на выпавшие нам передряги, мы не унывали. Столяров и Новосёлов занялись «повышением культурного и идеологического уровня» местного населения, вплоть до организации концерта в местном клубе. В качестве артистов, конечно, выступать должны были мы! Программа концерта состояла из нашего хорового пения песен советских композиторов, сцен то ли из «Мёртвых душ», то ли из «Ревизора», то ли из чего-то ещё. Кто-то, скорее всего Гена Столяров, должен был поведать колхозникам о международной обстановке, а мне поручили выучить наизусть, подчёркиваю – наизусть, стих Маяковского «О советском паспорте». Я изо всех сил отбивался, но когда Вову Журко обязали стать моим наставником и суфлёром одновременно, пришлось согласиться. Учить стих на голодный желудок получалось не очень, и я пошёл куда глаза глядят на поиски съестного.

Отмахав по лесу километра два, я почувствовал мерзкий запах куриного помёта. Вскоре лес кончился и показался ветхий, но длинный высокий сарай, вокруг которого бродило не менее пары сотен тощих белых кур.

Человеческого жилья и вообще наличия людей в радиусе полутора километров не предвиделось. Вот она еда! Однако, поймать хотя бы одну курицу не получалось. Слишком много сил было потрачено на трелёвку и транспортировку сосен. Сказалось также полуголодное существование, потеря килокалорий при попытках выучить стих и, соответственно, путешествие от колхоза до этого вонючего курятника.

Раз не хватает сил догнать курицу, надо включать мозги и искать место, где они несут яйца. Войти в сарай мне не хватило смелости – живым мне оттуда не выйти. Решил обойти сарай вокруг. Во время обхода взгляд мой остановился на небольшом углублении, которое вело под стену сарая – явно куриный подкоп. Сунул туда руку и… нащупал яйца - целых три штуки. Ура! Однако это оказались первые и последние, которые я нашёл.

Три яйца на 18 человек – это издевательство. Поэтому рассказывать об их судьбе, по-моему, глупо…

Но если прийти сюда с кем-нибудь, то некоторое количество курей можно изловить. Лучшей кандидатурой был Боря Новосёлов. Я решил не рассказывать ему о курином заповеднике, а просто предложил пошляться по окрестностям. Шли, болтали о том, о сём и «вдруг» я унюхал запах присутствия кур. Пошли в сторону запаха, обнаружили сарай, а подойдя ближе, увидели 1,5–метровую кучу кур. При ближайшем рассмотрении это оказалась дохлая лошадь, окружённая со всех сторон курами, которые клевали её и дрались одновременно между собою. Мерзкое зрелище! Такого увидеть я не ожидал.… Сразу же расхотелось их ловить и вообще – скорее бы унести отсюда ноги, что мы и сделали.

Несмотря на неудачу в добывании курятины, я всё же принял участие в концерте для колхозников, данным нашим военно-санитарно-гигиеническим коллективом. Моё «выступление» было запланировано предпоследним, поэтому я наблюдал за артистами, сидя в зале на первом ряду среди местного хулиганья. Надо сказать, что выступление «артистов» вызывало чуть меньшие эмоции, чем куриный лепрозорий, но, тем не менее, производило неизгладимое впечатление.

Я ещё понимаю Толика Бывших и Алика Буракова в их стремлении очаровать своими талантами «престарелых» медичек, в которых они бесповоротно влюбились. Но какого чёрта остальные «артисты», усилив цвет своих бровей и подглазий углём, а щёк, носов и губ красной помадой, изображали дворян и помещиков – понятия не имею…

Мы, т.е. я и местное хулиганьё с первого ряда, от души хохотали, наблюдая сценическое творчество моих коллег. И всё бы ничего, но вдруг на сцену вышел Володя Журко и, обнаружив меня в первом ряду «партера», заорал: «Юрка! Чего ты там расселся! Лезь на сцену, скоро твоя очередь!».

Выступление Журко никакого впечатления на зал не произвело, но от моих соседей я получил какое-то нецензурное пожелание. Теперь, по прошествии 58-ми лет, будучи на их месте, я сделал бы тоже самое, но тогда это прозвучало обидно. Я тоже им что-то выдал и запрыгнул на сцену, где меня ждал рассерженный Вова: «Тоже мне! Я уже успел сыграть Хлестакова и приготовился к суфлёрству, а ты куда-то запропал. Пойдём повторять паспорт!». Пошли повторять. На сцену я вышел обозлённый и решительный. В голове вертелась фраза:

Я волком бы
      выгрыз всех в первом ряду
К подонкам
    почтения нету….

Остановился на краю сцены и понял, что начисто забыл настоящее начало этого стихотворенья. Растерянность показывать было нельзя, поэтому я злобно уставился на первый ряд и сотворил паузу в надежде на Журко. Но Журко – это Журко! Это был кладезь несовместимых талантов – цепкий ум и полёт дурацких фантазий, сосредоточенность и упорство вперемешку с пустозвонством и болтливостью, и т.д. Короче – большой оригинал, но человек очень порядочный и надёжный…, но только в серьёзных вопросах.

Поняв, что надеяться на появление Вовки в ближайшие 10-15 минут бесполезно, я начал своё выступление со второго куплета – «по длинному фронту купе и кают чиновник учтивый движется…».

Дальше «декламация» пошла, как по маслу, а пауза в начале выступления пригасила мой пыл. Единственное, что я выдал первому ряду – это со словами «достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза» - с трудом вытащил правую руку из кармана штанов, и показал им кулак. На что тут же получил: «А штаны-то узкие…».

Пародия на концерт кое-как закончилась, однако, драки, как это обычно принято в приличном обществе – не последовало.

Деревня!

9.86 Взрывы в Военмехе

В моём «произведении» о профессоре Окуневе, опубликованном в главе 3 (точнее 3.4) я упоминал о «черепной травме», отбившей на три года у моей памяти желание фиксировать всё, что связано с цифрами.

Однако, в последнее время появилась причина для сомнений.

Прочитав в 2008 году рассказ Столярова о генерале Максимове и о предмете - «системы вооружения», который он преподавал, до меня медленно, но дошло, что о генерале и тем более о предмете слышу впервые….

Месяца три тому назад в процессе разговора с Геннадием я честно признался в случившемся. Он задал мне несколько наводящих вопросов, но я только корчил рожи и разводил руками.… Поахав и поохав, мы ударились в воспоминания. Среди прочего я вспомнил о том, как больше пяти раз пересдавал зачёт по минно-торпедному делу, которое нам преподавал капитан 2-го ранга …

И вдруг выясняется, что наш математический гений тоже не без изъяна – он вроде бы что-то слышал …, но, ни о преподавателе, ни о предмете – понятия не имеет. Мало того, он спросил: «Может ты сдуру временно затесался в другую группу?».

Я на секунду задумался, но потом категорически отверг эту версию – мне с избытком хватало того, что нам преподавали в 509-ой.

К тому же я прекрасно запомнил, как пересдавал эти проклятые мины и выклянчивал талончики на пересдачу лично у декана нашего факультета!

Теперь настал мой черёд задавать наводящие вопросы Геннадию, но в ответ… аналогичные мимика и жесты. Я, было, уже возрадовался, что наше «соревнование» по проколам памяти заканчивается со счётом

1:1, но не тут-то было – Столяров 50-ых годов и в Африке, и в 2011 году - Столяров!

Резко оборвав меня на полуслове, он в категорической форме «попросил»… изложить историю пересдач зачёта по минам в очередном рассказе - мол, это будет интересно не только ему.

Я понял, что ничья его не устраивает…

Остаётся одно – писать.

Жалко, но фамилия преподавателя исчезла из памяти (это уже плюсик Столярову). Где бы узнать фамилию?

А был он лет сорока, среднего роста, крепкого телосложения, очень спокойный и интеллигентный офицер из «команды» начальника военной кафедры капитана 1-го ранга Зевельта.

Вдалбливал он в нас информацию по конструктивному исполнению и боевому применению торпедного и минного оружия, а также по противоминным средствам….

Как выяснилось «позднее», он прошёл Отечественную войну от звонка до звонка и в основном занимался расшифровкой секретов и разминированием немецких противокорабельных мин.

Честно говоря, не помню, по какой причине, но я на какое-то время в очередной раз «вывалился» из коллектива и в числе пятерых обормотов из разных групп факультета «Е» оказался «не опрошенным».

Об этом меня лично проинформировал тов. Зевельт и предупредил, что мне не поставят общий зачёт по военно-морской подготовке и соответственно не допустят к экзамену, если я не докажу минёру, что знаю его предмет!

Причиной такого мерзкого отношения минёра к моей персоне Зевельт назвал моё безответственное отсутствие на последних лекциях.

Делать нечего, пришлось, проконсультировался с коллегой по 509-ой Валькой Плешковым, кое-что познать из конспектов Бори Новосёлова про неконтактные мины и заняться розысками минёра.

Как оказалось, он у нас был «приходящим», т.к. оснавная работа у него была то ли в «Дзержинке», то ли во «Фрунзе».

Сделав несколько безуспешных попыток его найти, я на какое-то время отвлёкся на «более важные дела» и неожиданно узнал, от одного из обормотов, что нас осталось … двое. Трое выбывших из нашей «команды» оказывается разыскали минёра и, не пролив ни капли крови, каким-то образом получили зачёт. Тучи начали сгущаться, получалось, что минёр должен был таскаться в Военмех только ради нас двоих. А где его найти? Пришлось бежать на поклон к Зевельту.

Зевельт позвонил минёру, и мы встретились. Я ожидал, что встреча пройдёт «мрачно», но ошибся - он оказался простым и общительным человеком. В процессе общения мы узнали, что в ближайшее время будет рассматриваться вопрос об организации в Военмехе кафедры по специальности «Мины и торпеды», или что-то вроде этого, и соответствующей «переспециализации» существующих групп - скорее всего именно наши пятисотки будут этого удостоены.

Ну, и понятное дело, он не может нас «обречь» на повторение судьбы своих друзей, которые погибли при раскрытии секретов в процессе разминирования немецких противокорабельных мин.

Естественно, что мы, два придурка, не удержались от вопроса – а как это происходило, и напоролись на его воспоминания.

Минёр увлёкся, однако во время вспомнил, что время, выделенное на нас, у него закончилось, и надо куда-то бежать.

Извинившись, он перенёс приём зачётов на пару дней.

Я было попытался посоветовать ему поставить нам зачёт и освободиться от нас , но в ответ получил, что «порядок есть порядок» и «мы ещё поработаем».

На следующий день он опоздал минут на двадцать, извинился и попросил нас помочь ему притащить «кое-что» с улицы.

Этим «кое» оказался большой рулон, содержащий что-то похожее на ковёр. Когда мы его припёрли и открыли, то увидели огромные полотнища плотного чёрного бархата. В последующем и на много лет я бархат и особенно чёрный люто возненавидел. Мне с моим напарником - тёзкой по фамилии то ли Метельков, то ли Метельников крайне не повезло, оказывается, в Севастополе на рейде подорвался и утонул лидер Черноморского флота линкор «Новороссийск», и это совпало с нашим «зачётом» по минам!

Как выяснилось потом, от этого взрыва пострадали не только мы, но и практически всё руководство Черноморского флота во главе с командующим ВМС СССР Н.Г.Кузнецовым – многие были разжалованы, один даже застрелился, мы же чуть не лишились зачёта по минно-торпедному делу.

Руководствуясь им же придуманным лозунгом – «Я не дам вам бесславно погибнуть», наш минёр осчастливил нас каким-то руководством по разминированию немецких неконтактных мин, созданным при его участии в Военно-морской академии кораблестроения и вооружения им. А. Н. Крылова. На изучение, помеченных трёх или четырёх страниц из этого руководства, нам было отпущено столько же дней, - после чего мы должны были приступить к разминированию.

Да, я совсем забыл сказать, что общее устройство торпед я сдал «блестяще», за что даже был награждён словом – «похвально».

Дело оставалось за малым – сдать мины. Вот здесь-то и начались проколы, т.к. потребовалась память на цифры, а её у меня хватало только на три с небольшим часа. Рассказывать минёру о своей «мозговой» травме я не решился – вдруг его назначат заведующим вновь образованной кафедры, под которую мы «попадём».

Ведь минёры с короткой памятью ему вряд ли понадобятся…

Пришлось … взрываться. На четвертом или пятом взрыве мой тёзка и напарник присутствовал в последний раз. Он умудрился каким-то макаром «разминироваться» и получить зачёт (не без помощи моей уникальной шпаргалки).

Остался я один на один с миной , капитаном 2-го ранга и своей шпаргалкой, которая мне не помогала…

Другой бы на его месте, чтобы не возиться со мной, поставил бы зачёт или бы заявил Зевельту, что я полная бездарность, и надо гнать меня поганой метлой.… Но…? Скорее всего, я ему был нужен, как образец среднестатистического студента или курсанта военно-морского училища с покладистым характером, т.е. типа кролика или лабораторной мыши. На что-то более интеллектуальное – собаку или обезьяну я не тянул. И похоже, что он на мне отрабатывал какие-то свои задумки и методики. Нельзя исключать и то, что ему нравилось, что я с нескрываемым интересом слушаю его рассказы о героической работе минёров – и он нашёл во мне аудиторию…

А теперь о своих «усилиях» по разминированию немецкой донной неконтактной мины.

Всем известно, что немцы – большие выдумщики, особенно в части различных подлостей связанных с минами.

Кратко о минах. Почти все, включая домохозяек, знают, что собой представляют якорные гальваноударные (рогатые) морские мины.

Достаточно кораблю ударить её по рогам, в которых находятся хрупкие ампулы с электролитом гальванического элемента, как произойдёт взрыв. А вот с антенными минами в основном встречаются любители гоняться на подводных лодках – зацепился за трос и …в клочья!

Отсюда, видимо, и пошли выражения – «дать по рогам» и «не чипляйся».

Кстати «рогатые» мины были изобретены каким-то нашим русским немцем, поэтому они бесхитростные и по ним я с нашим минёром быстро поладил. Хуже и бесперспективно обстояло дело с чисто немецкими неконтактными минами, напичканными различными зловредными секретами. Этих мин немцы набросали в наши моря в огромных количествах.

Стремиться удариться об них было не обязательно, т.к. они сами выбирали себе цель, как по размерам, так и по времени, когда им захочется взорваться. Для этого они были оборудованы взрывными устройствами магнитного, акустического, гидродинамического и индукционного типа, а чаще - их различными комбинациями.

Они также могли снабжаться часовыми механизмами и приборами кратности, которые форменным образом издевались, т.е. могли пропустить заданное количество кораблей, а под очередным взорваться.

Мало того, немцы приняли целый ряд хитроумных мер, чтобы разминирование их стало невозможным. Для этого они снабдили мину специальными ловушками, вызывающими взрыв при попытке ее разоружить.

В роли объекта разминирования нам выпала здоровенная, выше «человеческого» роста, донная минища, которую особенно возлюбил наш Кап-Два.

Где Военмех разжился этим страшилищем – неизвестно.

Но оказалась, что это был единственный экземпляр не только в Ленинграде, а даже во всём Союзе. Кстати, наш минёр признался, что «на ней» он защитил кандидатскую диссертацию.

Итак, чтобы получить зачёт, надо было вызубрить порядок её «вскрытия», т.е. отбалчивания всех крышек, снятие защитного колпака взрывного устройства и т.д. При этом было достаточно начать «отвёртование не с того болта», как мина могла «самоликвидироваться», т.е. взорваться.

А вес заряда у неё был под 800 кг! К примеру – вес «устройства», унёсший жизни и покалечивший многих людей в аэропорту «Домодедово» 24.01.2011 года составлял всего около 4-х кг…

И хотя «разминирование» и «самоликвидация» происходили как бы понарошку, то неполучение зачёта – было реальностью.

На этом прекращаю своё нудное предисловие и перехожу к сдаче зачёта. Мина стоит вертикально. Мы накрываем её двумя полотнищами черного бархата, чтобы создать вокруг мины сплошной мрак. Ведь она может быть оборудована датчиками, реагирующими на свет. В трёх метрах от этого сооружения устанавливается стол с телефоном, за который усаживается Кап-Два. Рядом с миной тоже есть телефон.

Даётся команда – я становлюсь на карачки и ползу под бархат к мине. У меня на боку прикреплена скатка с инструментом.

Учитывая, что я героически жертвую жизнью (в данном случае «за зачёт»), комиссия, в лице преподавателя и Юрки Метелькова, не имеет права меня торопить. И вот я в тесном и душном пространстве у мины.

Учитывая многократный опыт «подрыва» на этой мине, я обзавёлся уникальной «шпорой». Её уникальность заключалась в том, что она представляла собою кусочек фанеры площадью 11х4 см, на котором сымитированы все необходимые крышки с болтами. В качестве болтов вбиты маленькие портновские булавки с круглыми головками, а выступающие с противоположной стороны фанерки концы булавок – откушены кусачками. «Нужные» болты были большего размера. О других секретах моей шпаргалки я умолчу.… Скажу одно - они были рассчитаны на «осязание»…

После соответствующего «раздумья» беру трубку телефона и сообщаю о своём решении «начать» с болта № 4 крышки № 1 поворотом ключа на четверть оборота. Комиссия заносит моё решение в журнал. Поворачиваю – комиссия молчит. Беру трубку и докладываю о следующем «решении» - повернуть этот болт ещё на пол-оборота. Комиссия заносит мои слова в журнал и сообщает мне, что я …. взорвался… После случившегося вы бы, наверное, непристойно выругались? Правильно! Я именно это и сделал!

Непруха! Пятый раз за неделю взорваться на мине ради какого-то зачёта…

Делать нечего – занимаю место за столом комиссии, а Юрка лезет под бархат с моей «шпорой». Не буду растягивать эту историю – он сдал, а мне оставалось только ползать на карачках, потеть в темноте и взрываться.

А виною всему мои немузыкальные «пальчики», данные мне в основном, чтобы цепляться за леера площадки КДП на носовой надстройке, окрашивать кистью дымовую трубу эсминца, рыть лопатой траншеи на практике в Коврове и, в конце концов, работать кувалдой и натягивать танковые гусеницы. Именно они не могли до конца разобраться с осязанием булавочных головок и прочих хитростей моей шпаргалки.

И вот, когда ко мне всё чаще и чаще стала приходить мысль – а не взорвать ли этот окаянный Военмех вместе с его морской кафедрой и минёром в чине Капа-Два …, возникло нечто непредвиденное – минёр куда-то пропал. А через пару дней, когда я пришёл к Зевельту с вопросом о своей дальнейшей судьбе, оказалось, что минно-торпедная тематика начисто исключается из учебного процесса военно-морской кафедры орденоносного Военмеха и передаётся то ли в «Дзержинку» то ли во «Фрунзе». Мало того, Зевельту позвонил Кап-Два и сообщил, что я «успешно сдал зачёт» по минно-торпедному делу и достоин принять участие… в сдаче экзамена по военно-морской подготовке.

Бывают же на белом свете такие порядочные и пунктуальные люди – лишился дополнительного заработка, но не забыл осчастливить какого-то… студента!

И самое невероятное – когда после сдачи экзамена я решил окончательно попрощаться с неконтактной немецкой стервой – её не оказалось на месте.… Исчезла она, исчез черный бархат и исчез вместе с ними преподаватель - минёр в чине капитана второго ранга….

Дай Бог ему здоровья и счастья на долгие годы!

9.87 Верхом на Luftwaffe Mine
(О рассказе препода-минёра Кап-Два)

Краткое содержание рассказа.
Во время бомбёжки Ленинграда в квартире на третьем этаже 5-этажного дома рядом с Сенным рынком мирно выпивали два морских минёра – наш препод и его друг. На их дом свалилась морская донная мина и, зацепившись парашютом за что-то, повисла рядом с окном. Друг, увидев мину, бросился бежать, а наш минёр залез на висящую мину и стал её обезвреживать. Через пару часов он был снят с мины и доставлен в госпиталь, в связи с тем, что временно тронулся умом.

Честно говоря, мне не очень верится в достоверность рассказа о драме, случившейся в районе Сенного рынка. И я постараюсь поведать о своих сомнениях.

Во-первых - надо же было немецким лётчикам промахнуться на несколько километров, ведь Luftwaffe Mine вместо Финского залива «повисла» между каналом Грибоедова и Фонтанкой. Предположим, они захотели заминировать эти речушки - но мина должна была самоликвидироваться, ведь для того, чтобы она затаилась – нужна глубина больше 5 метров. Кстати, на поиск 5-ти метровой глубины гидростатическому взрывателю мины отпускалось всего 19 секунд …

Остаётся одно – они хотели разнести в клочья целый квартал, ведь суммарный вес тротила с гексагеном у неё был не менее 800 кг, а это в пересчёте на «тол» - около тонны!

Сам по себе случай просто невероятный – надо же было умудриться немцам повесить эту мину на парашюте у окна двух спецов по разминированию подобных мин.

Теперь о действующих лицах.

В квартире на третьем этаже сидели два минера- профессионала. Шла война и шла бомбёжка. А раз так, то окна в квартире должны были быть оборудованы светомаскировкой, т.е. «задраены» капитально, тем более, что была поздняя осень (как сейчас помню).

Я, как наиболее опытный минёр из всех своих коллег по 509-ой и 510–ой групп, а может быть и из всех студентов, окончивших Военмех или учившихся в нём, не очень понимаю поведение двух профессионалов. То, что они не пошли в бомбоубежище и решили выпить – это вполне понятно - сколько можно прятаться, тем более, вероятность быть убитым и так превышала 99%, а тут появилась возможность остаканиться в домашней обстановке.

Кстати, о наличии или отсутствии женского пола автор умолчал, а мы не догадались спросить. Ну, предположим, скорее всего, этот пол в квартире начисто отсутствовал, иначе одному из минёров было бы стыдно бросить беззащитных женщин на растерзание фашистской бомбы, удирая неведомо куда.

Итак, рассмотрим поведение «удравшего». Я не склонен считать минёров тупыми трусами. Поэтому попытаюсь представить, как я бы вёл себя на его месте, исходя из того, что мне отпущено жить всего 19 секунд…

Раздаётся приближающийся свист летящий бомбы. Свист? Дело в том, что длина строп парашюта не превышала трёх метров, а купол был всего метра полтора в диаметре, поэтому в начале полёта мины её нижний обтекатель сбрасывался, и она падала «тупым» концом вниз.… Это-то и создавало противный звук, но зато уменьшало скорость падения.

Падает… и хрен с ним…. Но затем раздаётся сильный удар по дому, а потом по стене в районе наших окон! С потолка летит штукатурка, грохот, что-то трещит и ломается – невольно голова уходит в плечи, а глаза и физиономия сжимаются до невозможности – это вполне естественно.… После полного раскрытия глаз я с удивлением смотрю на приятеля, а он на меня. Возникает вопрос – «и что же такое на нас свалилось?». Крыло, что ли от «Юнкерса», как на мой дом № 36, что по 7-ой Советской? Принимаем решение погасить коптилку, отодвинуть оконную светомаскировку и «глянуть, чего там случилось». Аккуратно выбираемся из-за стола, чтобы не опрокинуть бутылку, подходим к окну, отодвигаем «систему маскировки» и вглядываемся в темноту.

Что за чёрт! Какие-то вертикальные верёвки – да это же стропы!

Мать честная – донная неконтактная противокорабельная мина!! Ни хрена себе!!!

На этом давно закончились 19 секунд, а самоликвидации, т.е. взрыва, хоть застрелись – нет и всё…

В рассказе Капа-Два я должен был с визгом или молча броситься к выходу и постараться убежать из района Сенной площади, ну хотя бы на Невский проспект,… не говоря уже о канадской границе…, но я не добежал бы и до двери – 1000 кг взрывчатки!

Не хочется верить – хоть убей. Скорее бы он, как и я, предложил другу допить оставшееся, а там… «где наша не пропадала»!

Теперь о «действиях» второго спеца - нашего будущего Капа-Два.

Представляю, что я на его месте. Итак, мы удостоверились, что напротив окна висит, зацепившись стропами парашюта за что-то…, неконтактная донная мина, напичканная различными датчиками и, как минимум двумя автономными взрывателями со своими источниками электропитания.

Следуя рассказу, я должен был полностью отключить мозги и осуществить переход на режим условных и безусловных рефлексов.

Вряд ли на это был способен представитель технической интеллигенции, но, как говорится – всякое бывает, а с интеллигенцией - тем более… Она и не на такое способна!

Мелькает последняя, но приятная мысль: «Мина-то за 19 секунд не взорвалась!», и я включаю автопилот и рефлексы. Взбираюсь на подоконник и, собрав все силы в одно движение, раскрываю заклеенное и замазанное окно. В полуметре от меня пучок парашютных строп, в середине которых тускло проглядывает верхняя часть мины с колпаком, скрывающим под собой блок взрывного устройства, напичканного датчиками и «ловушками». Но я ведь ничего не соображаю, поэтому каким-то макаром (без него – никак!) переползаю с подоконника сквозь перепутавшиеся стропы на верхнюю часть мины. Её диаметр чуть больше 60-ти сантиметров, т.е. моя задница на нём умещается…

Зачем меня туда понесло – не имеет значения. Работают условные рефлексы минёра–профессионала, а этого для выполнения гражданского долга вполне достаточно. Я не пытаюсь никого оскорбить – ведь это я о себе…

И вот… - сижу на мине. Под моей задницей больше полутора десятков болтов и гаек, крепящих кронштейны строп и крышку взрывного устройства. Чтобы умудриться отвернуть эти гайки и болты надо обладать талантами йога высочайшего класса, но я же….!

Да, совсем забыл сказать – необходимый инструмент и приспособления для разминирования у меня всегда при себе, чем бы я ни занимался и с кем бы ни проводил время.

В процессе разминирования меня абсолютно не интересовало, за что и как умудрилась зацепиться и не сорваться вниз 1000 с гаком килограммовое чудище – было просто не до этого.

То, что, в конце концов, мина не взорвалась, честно признаюсь – не моя заслуга.

Оказалось, что она была наполнена песком. Это подтвердила записка, вложенная в мину немецкими рабочими.

Но то, что был полностью обезврежен взрывной блок – это моя заслуга!

Не буду рассказывать о мелких неприятностях, случившихся во время моей работы верхом на мине. Мне это просто не очень приятно вспоминать. Там (под моей задницей) сработала пара небольших взрывателей, питаемых автономными источниками, которые должны были инициировать основное взрывное устройство, но это – мелочь.… Самое главное, что основное устройство я обезвредил.

В завершение моего рассказа мне хочется напомнить, что я ничего не помню с момента моего появления на подоконнике, т.к. был в автотрансе. О моём поведении вне подоконника мне рассказали в госпитале, куда меня доставили в состоянии тяжёлого нервного шока.

А вы всему этому верите?

Правильно – и я тоже. :-)

9.88 И микробы сдохли, как мухи

Не так давно, в процессе очередного телефонного общения с Геннадием Столяровым, я получил совет, что не мешало бы написать рассказик о том, как в процессе нашей с ним военмеховской военно-морской практики я «по гроб жизни» обзавёлся друзьями среди мотористов эсминца «Одарённый».

Кратко излагаю суть этого события.

После испытаний гаечным ключом, КДП, хлорпикрином и левым шкафутом (см. 2.4.3 – 2.4.8 ) жизнь на корабле у меня вроде бы стала налаживаться.

Всё бы хорошо, но сказывалось отсутствие бушлата, украденного в первые дни пребывания на корабле. Штормило, свирепствовал холодный ветер, что резко сокращало время моих «моционов» на палубе.

Чтобы как-то разнообразить свою жизнь я стал посещать под разными предлогами соседние кубрики и однажды меня занесло к мотористам.

В правом тупике кубрика кучно расположились шестеро матросов, и среди них Ваня Большой, с которым мы путешествовали в увольнении по Таллину.

Ваня сидел в какой-то неестественной позе, откинувшись назад и вытянув левую руку вперед, над которой колдовал один из матросов. Продвинувшись ближе я увидел, что этот матрос рисует химическим карандашом на руке Ивана примитивный якорь и какие-то кривоватые буковки.

Стало ясно – Иван решился сделать себе наколку.

Вообще, наколка – это шизоидность молодости. Но молодость когда-нибудь кончается, а наколки остаются. И что же с ними делать, когда поумнеешь и тем более – постареешь? Пожилой солидный человек и весь в кривых дурацких наколках! Мерзость!

Итак, корабельный «Пикассо» заканчивает свою мазню и обращается к зрителям: «Ну как – нравится?!».

Я не выдержал и выдал – « и эту х…ню ты хочешь ему повесить на всю жизнь?!».

Началась «дискуссия»! Мнения разошлись. Я попытался уговорить Ивана не делать наколок, но он объяснил своё желание тем, что отдал этому кораблю 4 года своей жизни, а в будущем году будет 5 и домой на Алтай. Надо оставить память о флоте, ведь на Алтае морей и кораблей нет, и Кронштадта нет, и Ленинграда нет…, а он здесь был.

Раз так, то я предложил нарисовать настоящий адмиралтейский якорь.

Взял у «Пикассо» карандаш и нарисовал якорь на клочке бумаги. Рисуночек пошел по рукам и был положительно оценён.

Ивану тоже якорёк понравился:
- Здорово! А небольшой кораблик пририсовать можешь?
- Могу. Могу хоть наш «Одарённый». Хочешь я тебе его на чемодане внутри нарисую. Вот тебе и память будет. И колоться не надо.
- Постой. А на груди «Одарённого» можешь?

Я понял, что влип. Уж лучше бы кривой якорь на руке, его в конце концов и под рукавом можно спрятать. А тут «Одарённый»,
да ещё во всю ширину Ванькиной груди… Надо было что-то предпринимать и я решил потянуть время, а там или боевую тревогу придумают или ещё что-нибудь случится. - Нужен большой лист бумаги или фанера. Я попробую нарисовать эсминец, а там уж видно будет - размещать его на тебе или обойтись якорем.
- Какая ещё фанера? Бери карандаш и рисуй! (Ванька стащил с себя тельняшку…) Рисуй!

Матросня загалдела, мне всучили карандаш, все пути к бегству были отрезаны, надо было рисовать…

Рисовать – так рисовать! В конце концов Иван не грудной ребёнок и ему отвечать за свои поступки, хочет «Одарённого» - будет ему «Одарённый»! И меня понесло!

- Линейку! Палуба, мачты, пушки и прочее должны быть прямые!

Карандаш надо заточить, как следует. Слюнявить карандаш я не буду, надо его во что-нибудь макать!

Мои дурацкие приказания исполнялись мгновенно. В процесс создания картины включились все. Я рисовал по памяти, но контроль со стороны матросов был жёсткий.

Периодически возникали споры и ребятам приходилось вылезать на палубу и сверять мой рисунок с действительностью, порою и мне надо было кое-что уточнить или под этим предлогом покурить и «перевести дух». Самое противное - офицеры куда-то подевались, да и готовность № 1 не трезвонят - приходится рисовать.

На создание «картины» и уточнение её отдельных деталей с перекурами ушло около двух часов. Все были счастливы.

Результат коллективного творчества Ивана восхитил. Мы ему и волны нарисовали и бурун за кормой и даже чаек с облаками.

Не удалось только выполнить желание некоторых «консультантов», а именно – изобразить скалу, на которой стоит девушка и машет платочком … Я бы…, но не хватило места по ширине. Можно было, конечно, накрыть скалою пуп и водрузить туда девицу, но мы большинством голосов решили, что это неэстетично.

Сотворив шедевр, я с чувством выполненного долга потянулся, встал и собрался было уходить, но тут же был остановлен Иваном:
- Юрок, ты куда?
- Да я пойду курну и подремлю где-нибудь.
- А колоть кто будет?
- Да вот он мастер сидит. Показываю на «Пикассо». А я-то и колоть в жизни не пробовал, так что бывайте.
- Э нет, нарисовал и коли, я тебе полностью доверяю. Рука у тебя твёрдая, кольнул да потёр тушью – точечка к точечке. Колян свяжи ему три иголки, чтобы побыстрее.
- Какие к черту три иголки! Не буду колоть! У меня батька когда учился в Ленинградской Академии Художеств сдуру сделал себе татуировку на руке – так всю жизнь её стыдился и выводил.
- Что похабная была наколка, али плохая?
- Какая наколка?! Татуировка! Настоящие художники делали китайской тушью! Трёхцветная! Не кололи, а подрезали, чтобы получить полутона!

Пришлось объяснять этим олухам, что такое полутона, и пересказывать то, что рассказывал мне отец. Слушали меня, затаив дыхание. А когда я закончил своё выступление, Иван меня оглаушил:
- Всё!!! Режь меня , Юрок! Я всё стерплю, не пикну!
- Не резал я никогда людей… и не умею!
- Когда-то ведь надо начинать! Режь!

Я понял, что доводить эту братву до бешенства опасно для жизни – можно случайно оказаться и за бортом. Пришлось согласиться.

Мгновенно все до одного присутствующие стали моими друзьями «по гроб жизни». Раздобыли где-то три папиросы – две «Север» и одну «Казбек», вручили их лично мне и потащили в гальюн на перекур. После махры выкурить папиросу – это как после жмыха пирожное.

Первый вопрос, который я сам себе задал – чем резать и как.

Решил, что надо добыть лезвия для безопасной бритвы, наломать их и острыми кончиками сломанных бритвочек пытаться подрезать кожу. Прямой рез должен давать яркую однотонную линию, а подрезание ( под углом ) создавать полутон.

Однообразная жизнь на корабле, очень редкие увольнения на берег, практически полный отрыв от общества - всё это давило на матросов. Поэтому любое нестандартное событие в их стандартном «бытие» вызывало желание принять в нём участие.

Татуировка же, а не привычная плебейская наколка – это что-то новое, необычное и даже завораживающее событие, тем более, что неизвестно, чем всё это закончится. В отличие от них я чувствовал себя паршивенько. Во-первых – хоть друзья и «по гроб жизни», но держат меня под колпаком, куда я, туда и они - не оторваться.

Во-вторых, такое чувство, что если оторвусь – до гроба не далеко..

Обречён… Выкурив подряд весь «Север» и заначив казбечину на лучшие времена, принимаю решение – будь, что будет!

Укладываю в напряжённой тишине на широченную грудищу Ивана стальную линейку, выбираю нужный обломочек бритвочки и, сжав зубы, аккуратно режу на глубину одного миллиметра палубу эсминца от носа до конца первой надстройки. Вслед за остриём бритвы обильно выступает кровь.

«Пикассо» тряпкой вытирает кровь и тут же смазывает разрез «тушью».

Пару слов о «туши». Мне объяснили, что китайская тушь – это дрянь. Для изготовления настоящей туши надо взять резиновый каблук от кирзового сапога или морского ботинка, жечь его до какого-то состояния, потом толочь, потом полученное в чём-то растворить и получается «настоящая тушь».

На мой вопрос: «А если будет заражение крови?», ответ «Какое на хрен заражение! От нашей туши все микробы дохнут, как мухи!».
- Ну, если как мухи, то может быть сделаем перерыв?
- Режь, режь! Надо корпус закончить, а завтра продолжим!

Завтра продолжить не удалось – грудь у Ваньки распухла, аж руки не поднимаются. Я весь в нервах, а «Пикассо» и «друзья до моего гроба» успокаивают – «всё в норме!». И снабжают меня где-то добытыми папиросами.

Проходит ещё два дня – курю папиросы. Иван – улыбается, значит живой.

Говорит, что чувствует себя нормально и приглашает минут через 20 на «смотрины». «Смотрины» - это снятие бинтов.

Спускаюсь к мотористам. Кубрик забит зрителями, проталкиваюсь к Ивану.

«Пикасо» помогает ему развязаться. Ванька заметно волнуется. Бинты сняты. Осторожно снимается вата, часть её присохла. «Пикасо», колдуя с присохшей ватой, загораживает собою татуировку. И вот он слегка отслоняется от Ивана и восхищённо матерится. Это, конечно, не гравюра, но значительно лучше, чем обычные наколки. Линии, несмотря на запёкшуюся кровь, абсолютно прямые, даже леера получились. Больше всех был счастлив Пикассо.

Я думал, что он на меня обиделся за мои слова о его талантах, так нет:

«После твоего ухода от нас, я, освоив твою технику, буду лучшим татуирником на Балтике. Спасибо тебе, Юрок! А якорёк, что ты нарисовал – я сохранил».

Через два дня мы с ним уже дружно резали и мазали Ваню Большого…

За пару дней до участия нашего эсминца в параде кораблей на Неве Ваня был окончательно разбинтован, и я убедился, что мы с «Пикассо» старались не зря, а тушь из каблука – это здорово.

Самое главное, что от неё микробы передохли, как мухи!

P.S. В тот же день, когда я после отбоя добрался до своего кубрика, мой давно исчезнувший бушлат с чернильными буквами «М Ю» на подкладке уютненько устроился на вешалке.

9.89 Везёт тебе, Михалыч!

1969 год. Уже больше года, как я москвич. Пора выклянчивать отпуск.

Почему выклянчивать? А потому, что мы, работники 7 Главного управления Миноборонпрома, незаменимые! Особенно конструктора! Так считают начальник Главка М.И. Маресьев и начальник конструкторского отдела А.М. Макаренко.

Кураторам Ленинграда и Нижнего Тагила отпуск в принципе давать нельзя. Если по морским законам должность старпома на военном корабле несовместима с частым пребыванием на берегу, то моя должность вообще несовместима с частым пребыванием дома, а об отпуске, тем более в течение 24 рабочих дней, и речи быть не может.

Ухватить недельку, обеспечив себе замену очень информированным и квалифицированным специалистом из Ленинграда, можно, но при условии, что это авторитетный человек, которого хорошо знает моё начальство и руководство соответствующих главков Минобороны.

В связи с таким режимом «предоставления» ежегодных очередных отпусков приходилось выкраивать деньки, чтобы как-то отвлечься от «любимой» работы. Каждый такой день и час хотелось провести «достойно» и «насыщенно», чтобы было о чём вспомнить. У моих товарищей, ленинградских испытателей танков, были аналогичные проблемы, если не сложнее.

Итак, несколько кусочков типичного времяпрепровождения свободных от работы дней танкистами, не достигшими пенсионного возраста, в 60-ых годах прошлого столетия.

1969 год, июль, пятница. Команда - быть в Ленинграде в понедельник в 9.00 утра.

Оформляю командировку, получаю деньги и, удрав с работы в восемь часов вечера, лечу домой.

В 21 добираюсь до дома – жил я тогда в подмосковных Химках, а ровно в 22.30, как всегда, трогаюсь в сторону Ленинграда на своей машине.

С первоцветов и до начала зимы на протяжении многих лет в ленинградские командировки я ездил только на машине.

Если надо было быть в Питере завтра, то звонил друзьям. Они утром подходили к московскому поезду, покупали за рупь у проводницы оставленный пассажиром билет, и я «приезжал» в Ленинград на поезде. А когда мне надо было приехать обратно в Москву, московские друзья покупали за рупь у ленинградской проводницы билет – и я «возвращался» в Москву.

Бензин тогда стоил у шоферни 50 копеек за 20-литровую канистру, а билет в Ленинград 12,50 – 15 руб. (купе или СВ) - таким образом появлялась «прибавочная стоимость» и по тем временам довольно приличная.

Ездить по ночам я любил. Дорога до Питера мною была накатана многими годами и 700 с гаком «вёрст» незаметно пролетали максимум за 10 часов. Не доезжая Колпино справа у дороги было маленькое озерцо, там я обычно умывался и брился, а в 9.00 уже общался с руководством заводов, КБ или институтов.

Итак, я в Питере. Суббота. 9 часов утра. Впереди весь день и целое воскресенье. Останавливаюсь у дома, где проживает мой друг - ведущий инженер-испытатель танкового КБ Виктор Яшин. Планов – громадьё, был бы он дома (вчера позвонить ему я не догадался).

Накладка - Яшина дома нет, уехал к матери в г. Кингисепп. Это 130 км от Ленинграда в сторону Эстонии. Разворачиваюсь и … в Кингисепп.

В то время двое суток без сна - для меня дело плёвое. Обидно, если Витьки в Кингисеппе тоже нет – тогда придётся ехать в Нарву к его брату Юрию Яшину, а если и там нет, тогда всё летит кувырком. Обогнув Кингисепп с запада, еду на юг вдоль реки Луга. В нужном поселке, названием которого я не интересовался, останавливаюсь у магазина, чтобы вспомнить, где яшинский дом.

Выхожу из машины. Дверь магазина открывается и на пороге появляется Витя с авоськой, в которой отчетливо проглядываются две бутылки водки. Приехал! Обнялись, спрашиваю по какому поводу бутылки. Отвечает: «Сегодня ночью с соседом будем ловить миног, которые стеною идут сюда из Усть-Луги. Всё для этого подготовлено. Как стемнеет – перегородим сетью реку, ночь ожидается безлунная – то, что надо, минога свет не любит, попрёт и вся будет наша. Шесть больших корзин стоят наготове. По случаю твоего прибытия надо взять ещё парочку бутылей».

Взяли…, перегородили, попёрла минога, вытащили.

Под утро, обессиленные от взятого и вытащенного, установив три больших корзины с миногой посредине комнаты, улеглись спать.

Проснулся я от дикого крика и грохота. И хотя стояли белые ночи, в деревенском домике было полутемно и царил кошмар. На столе что-то прыгало и орало, а на полу кишело полчище змей. Я окаменело пытался понять, где я и что происходит. Наконец, зажёгся свет и всё прояснилось: Витя в трусах на столе, я на кровати, прижавшись к стене в доме Витиной мамы, посреди комнаты стоят три пустые корзины и позвякивают пустые водочные бутылки, между которыми и по которым ползают мерзкие твари - полуметровые чёрно–фиолетовые речные вампиры, - миноги, к которым страшно прикоснуться…

Стол, на котором обосновался ведущий инженер-испытатель Виктор Яшин, почему-то оказался в дальнем углу комнаты. И никакая, даже сверхъестественная сила не смогла бы заставить его спуститься на пол босыми ногами. Одно дело, когда миноги были нашей добычей и рыбой, совсем другое, когда они заполнили собою весь пол и превратились в змей с мерзкими раскрытыми зубастыми ртами.

Минут 5 пропроклинавши всё на свете, мы, наконец, нашли нужное решение. Я со своей кровати забрался на тумбочку, а с неё на кровать Виктора. Затем, собрав волю в кулак, сунул руку под кровать и вытащил оттуда два резиновых сапога, которые поочерёдно переправил по воздуху их хозяину. Напялив сапоги, он заявил: «Вот теперь я – Виктор Яшин, и эти твари быстро поймут, кто в этом доме хозяин ».

У меня резиновых сапог не было, поэтому пришлось остаться на кровати в роли наблюдателя.

Виктор действовал стремительно. Минуты через три он приволок в комнату 150 литровую алюминиевую бочку и совковой лопатой перегрузил в неё с пола обезвоженных и уставших от ползанья миног. Как потом оказалось, миноги были не полуметровые. Самая большая – 45 см, а в среднем около 40. И совсем не страшные…. Однако, ни жареных, ни маринованных, есть я их не смог и не могу до сих пор. Особенно, когда Витя рассказал, что они вампиры, т.е. присасываются ко всяким селёдкам, и прочей рыбной братии и высасывают из них кровь.

Витина мама, которая во время нашей рыбной ловли находилась в Нарве, в день моего отъезда в Москву так и не смогла уговорить меня взять с собою несколько банок с жареными и маринованными миногами, которых она специально приготовила. Мне до сих пор стыдно за своё поведение. Сейчас бы я с благодарностью взял…, но сам бы их есть всё же не смог…

Это было в июне, но был ещё июль, август и сентябрь…

Итак, последние числа июля 1969 года. Вариант, аналогичный июньскому – в понедельник быть в Ленинграде, а я приезжаю в субботу и опять же в Кингисепп.

Яшин с тремя товарищами уже там, а его мама … в Нарве.

Поскольку я пятый, в том же магазине приобретается ещё две бутылки (на всякий случай).

Посчитав общим голосованием (после выпитых двух стаканов на брата) данную субботу – еврейской, т.е. только отдых и никакой работы, и учитывая, что магазин ещё не закрылся, принимаем в свой коллектив обитателей двух соседних домов…

Утром, проснувшись в доме, да ещё на кровати, понял, что мне повезло. Всех остальных судьба раскидала вдоль и поперёк приусадебного участка, включая «нейтральную полосу» - ничейную землю, площадью 4 - 5 соток, засаженную картошкой. Картошку посадила, окучивала и пропалывала, естественно, Витина мама.

Когда с большим трудом был обнаружен последний участник вчерашней «субботы» и когда бывшие «коллеги», наконец узнали друг друга, а некоторые заново познакомились, почти единогласно было принято решение чуточку «поправиться» и заняться насущными делами.

После первой, принятой большинством «поправки», соседи слева занялись починкой забора, а сосед справа занялся ремонтом трактора с ковшом, на котором он работал в совхозе и который пригнал в субботу, чтобы что-то в нём починить.

Мы тоже горели желанием что-нибудь совершить и ждали указаний от Яшина. Однако чтобы наш трудовой подвиг был всесторонне обдуман, потребовалось принятие большинством «второй поправки».

Наконец она принята, и слово берёт Яшин:
- Братцы, сегодня к вечеру или завтра в 6 утра мы укатим обратно в Питер на работу, а мать тут останется одна. Надо хоть чем-то ей помочь…. У меня есть предложение – надо выкопать картошку. Ей это не под силу. А картошка, по-моему, уже готова, я ещё вчера проверял. Мелочь в одну сторону, а крупную в другую. Потом всё разложим по мешкам. Тут намечаются командировки в Копьяр и в Плисецкую, поэтому вариантов убрать картошку позже у нас не будет. А мать – вы её знаете – человек больной и этот огород её может угробить. Ну, что? Ещё по стакану? Михалыч, не дёргайся – это тебя не касается, решил рулить сегодня - рули. Мы в Питер завтра на 6-часовом паровозе!

Когда почти вся ботва с висящими под нею маленькими картошечками была выдернута, а крупных картофелин набралось с полмешка, «большинство», включая Яшина загрустило… Однако, как раньше говорилось – у большевиков и их вождей не существует безвыходных ситуаций!

Чёрт с ней – с картошкой! Куплю маме несколько мешков и привезу!

Не расстраивайтесь мужики, есть предложение!

Я сейчас пойду к соседу, возьмём его вместе с трактором и выкопаем его ковшом маме небольшой прудик! Здесь на три дома всего один мелкий колодец. А огород и цветы надо чем-то поливать.

Видите на углу дома железную дождевую бочку – она пустая, дождей почти нет, до речки сто метров и крутой берег. А у мамы будет пруд и в нём вода. И хотя вода здесь паршивая, но для огорода то, что надо!

Иду за трактором, а ты, Орёл, сбегай в лабаз и возьми парочку!

Вскоре появился Орлов (с тремя) и тут же подъехал трактор тоже с тремя: с ковшом, Яшиным и трактористом. Яшин слезает с трактора и, глядя в сторону Орлова, задаёт нам вопрос: «Мужики, как вы думаете, где лучше всего выкопать пруд?». Орлов встаёт по стойке «смирно», говорит – «команду понял», и наполняет стаканы. После недолгого совещания место расположения пруда было определено в пяти метрах от дома, «чтобы маме далеко не надо было ходить». Оставив третью на обмыв пруда, «большевики» и тракторист прикончили вторую, спели – «… в строю стоят советские танкисты своей Великой Родины сыны…» и стали создавать пруд.

Мне ничего не оставалось, как пойти «поковыряться» в своей машине, которую я предусмотрительно поставил с другой стороны дома.

Не помню, сколько прошло времени, но не больше получаса, как - треск, скрежет, крики, нецензурщина, и трактор перестал тарахтеть. Первое, что мне пришло в голову, а не задавил ли тракторист кого-нибудь из наших….

Обегаю дом… Немая сцена… Яшин стоит, обхватив голову двумя руками, и смотрит в сторону дома, остальные тоже уставились туда. Не буду подробно описывать результаты создания пруда. Основной результат - это полное разрушение крыльца и четверти остеклённой террасы. Увлёкшись выемкой грунта, дважды остаканенный сосед-тракторист, разворачивая трактор, врезался поднятым ковшом в опорный столб крыши крыльца и прошелся дальше по верху террасы, четверть которой стёклами и поломанными досками рухнула на землю.

Но, как известно беда не приходит одна…

Витя ещё не снял рук с головы, как за забором раздались автомобильные гудки, которые известили о прибытии из Нарвы брата Юры, его жены и самое главное – Мамы, ради которой целое воскресенье трудились Витя с товарищами и примкнувший к ним воскресный меньшевик – автор этих воспоминаний.

На этом, к большому сожалению, июльский отдых танкистов пришлось завершить.

Но впереди был ещё август и сентябрь.

Предисловие к августу.

Все мои предыдущие и последующие рассказы о нашем с Виктором Яшиным времяпрепровождении – это бездарный пересказ его же рассказов. А рассказывать он умел! Кратко, ёмко, образно, с большим юмором и самокритично. Вы не поверите, над его «отчётом», как он «ухватил» инфаркт или инсульт и как протекали эти «процессы», слушатели, в том числе и мои близкие хохотали до слёз. Так же воспринимались его рассказы о наших «приключениях». Мне же в то время не очень хотелось «распространяться» о себе и тем более о своих друзьях…. Теперь – это всё в прошлом. Я не хуже и не лучше их, а просто был член дружного коллектива, который постоянно был нацелен на свершение добрых дел. А то, что это не всегда получалось .., на то Воля Божья и непруха … но мы же старались!

Теперь об августе и сентябре.

Дело происходило опять же в Кингисеппе, но на этот раз без меня.

Короче, это производные от Яшинских рассказов о том, что произошло после моих отъездов из Ленинграда в конце июля и в начале сентября.

«Михалыч тогда хорошо отделался. Его спас руль, за которым пить нельзя. А на-а-ам перепа-а-ло! Утром уезжать, а дом разрушен... А потом командировка на две недели. Ну, брата Юрку..., вы его видели – барин!

Сел со своей половиной в тачку и в Нарву, а мать в разрушенном доме!

Сосед, конечно, мужик классный, хоть и алкаш, что-то там подколотил и докопал пруд, но крыльца нет, стёкол нет, крыша протекает… беда.

Я как приехал, так сразу отпросился на пару дней - и к матери. Нужен был материал, и главное 5-метровые столбы. Короче, садимся с соседом на трактор и в лес добывать сосну. Я до этого окрестностями не очень интересовался, поэтому рулил к нужной сосне сосед. Он в соснах лучше меня разбирался, поэтому часа полтора мотались без толку. А нужную сосну-то заприметил всё же я. Она почти одиноко торчала на высоком косогоре. Высоченная и прямая! Соседу она тоже приглянулась. Самое главное, наш тракторишко к ней смог подобраться. Внизу под обрывом в полукилометре грохотало какое-то производство, а может быть добывали что-то, и туда же шла высоковольтка, по её просеке мы и подобрались к сосне.

Оставалось только её аккуратно положить. Что мы и сделали.

Подпилили и подрубили, чтобы она легла в нашу сторону…, но если уж попёрла непруха, то… В общем, откуда-то возник порыв ветра, а сосна высокая и кудрявая… Ветерка хватило, чтобы она улеглась в другую сторону и аккуратно на высоковольтку. Замкнула и оборвала там все, что можно. Фейерверк обалденный! Производство заискрило и затихло! Фонари все погасли! Сосед кричит – «уносим ноги» и дует к трактору, я за ним.

Заметая следы, чуть не утопли в болоте. Сделали неимоверный крюк и кое-как вернулись в посёлок с другой стороны. По ходу дёра приложились тракторной мордой в какую-то древесину… Радиатор потёк. Сплошные убытки. Проще было позвать мужиков, заплатить, и дом бы починился.

Что я и сделал. А вообще-то надо завязывать с пьянкой и делать по утрам зарядку. Да…, чего-то горло от болтовни пересохло…. Давай ещё по одной? Отлично!

Теперь расскажу о рыбалке под Усть-Лугой. Помнишь, как тебя прокатили мимо этой рыбалки и вызвали в Москву? Так рыбалка состоялась. Сетки мне позаимствовали в Питере, а бредни сосед-тракторист раздобыл в Кингисеппе. Всё это мы завалили в мою «Победу» и тронулись в Усть-Лугу. Нет, не за миногами. Я ими обожрался до конца жизни – за судаками и другой приличной рыбой. Там в одной деревеньке у соседа друг образовался, то, что надо – профессиональный браконьер.

Приезжаем к другу, а он на русской печке весь запеленатый дрожит – малярия. Хреново парню – даже от стакана отказался. Кое-как, стуча зубами, поведал нам, как найти нужное место и на всякий случай прикрепил к нам свою жену, она нас полдороги сопровождала. Мы ж машину оставили у дома и, как два осла, шли обмотанные сетями.

Как обратно? Утром его кум или сват ещё с кем-то должны были к нам присоединиться. Дошли до места, а оно – что надо – глухомань.

Нашли спрятанную лодку, поставили сети и день кончился. Костёр разводить не стали – опасно. Приняли, как положено. Но дрожали до утра. Сыро, туман, холодно. Начало светать, но к сетям не подходим.

Решили пару часиков подождать, чтобы рыбы набилось побольше.

Затем проверили первую сетку – ни хрена! Стали тянуть вторую…

Есть! Судак, килограмма на три-четыре! Тащим его на берег, а тут свистки, крики, короче попались – рыбнадзор, мужиков пять!

Оказывается, они больше часа терпеливо за нами наблюдали, решив взять с поличным.

Взяли, зачитали «наши права», из которых следовало, что у нас отбирается рыбина, сети, лодка и мы ещё должны отдать государству половину моей месячной зарплаты, т.е. 80 руб., а это почти 29 бутылок «Московской» водки, или 36 бутылок «Ленинградской» – обалдеть!

Короче, пролетели мимо рыбы, остались без 80-ти, стоимость сетей пришлось компенсировать их бывшим владельцам, и никакого навара.

Только рыбья вонь от рук, которые держали судака!

Везёт тебе, Михалыч!»

9.90 Ленинград, Моховая 38!

В первой половине 60–ых годов я был вызван к Руководству и «обрадован» известием, что меня утвердили в качестве кандидата для поездки в Антарктиду на «весь экспедиционный период».

Дело в том, что в Антарктике уже не один год трудились пять «Пингвинов» – вторая производная от плавающего танка ПТ–76. Этот танк был создан в 1951 году под руководством моих будущих учителей и покровителей Н.Ф.Шашмурина и А.С. Ермолаева, фамилии которых я неоднократно упоминал в предыдущих рассказах.

Первой производной от ПТ–76 были гусеничные плавающие бронетранспортёры БТР–50П, пять из которых в рекордные сроки с мая по октябрь 1957 года были переделаны на Кировском заводе в арктические машины, которым и присвоили это милое название «Пингвин».

Завершение изготовления «Пингвинов» совпало с моим переводом из Коврова в Ленинград и я был свидетелем их торжественной отгрузки с «Кировского завода».

31 октября 1957 года в Калининграде они были погружены на корабль «Кооперация», а 1 ноября уже плыли в Антарктиду.

В своих рассказах я упоминал механика–водителя Н.П. Пугачёва (Колю), с которым проводил испытания опытных танков. Так вот, он до этого успел побывать одним из первых водителей «Пингвинов» в Антарктиде и вернулся оттуда орденоносцем. В отличие от большинства его коллег, с которыми мне пришлось поработать, он был принципиальным трезвенником. Никогда я не видел его в плохом настроении, был собран и аккуратен, а о его честности и порядочности ходили легенды. С удовольствием общаясь с ним, я многое узнал об условиях работы людей и техники в Антарктиде. «Нюансиков» там было огромное количество. Кстати, в официальных статьях и публикациях различных «авторитетов» фактический материал об освоении Антарктиды во многом «кастрирован». В этом меня убедили рассказы Коли о ситуациях, поведении некоторых людей и работоспособности нашей техники в крайне суровых условиях Южного полюса, где при минус 80 градусах танковые тросы рвались, как верёвочки…

А пока я «кандидат»…!! Начались «экзамены», обследования психики, гражданской готовности и «организма» в целом. Последнее проходило под эгидой Ленинградского Арктического института.

Медицине я подходил по всем параметрам, кроме зрения, но мне почему–то была сделана скидка с условием – иметь при себе глазные контактные линзы. Мало того, меня осчастливили бумагой, за подписями руководства Арктического института и «Кировского завода», адресованной в Ленинградский НИИ глазных болезней на Моховой, 38, в котором в то время тайно существовала специальная лаборатория глазных контактных линз.

Прочтя эту «бумагу» – я себя «зауважал»... Предвидя последствия этого «самоуважения», она при мне была запечатана в конверт, чтобы я сдуру её не обнародовал. После чего последовал приказ завтра же явиться с нею на Моховую, 38.

Это только после развала СССР наше новое руководство Россией, не думая о последствиях, окрестило некоторых… «лучшим Министром обороны» и «самым лучшим Министром финансов». В наше время такого не происходило – кадры берегли. Представляете, если бы кировчане узнали, какими эпитетами я был обклеян в этом письме…

Да, мне проходу бы не было на «Кировском заводе», люди бы давились от смеха, «требовали» автографы, и, чтобы уйти от позора, осталось бы только повеситься в укромном уголке.… Однако у меня хватило ума показать этот конверт и поведать о контактных линзах только Виктору Яшину.

В то время я и большинство жителей СССР вообще даже не слышали о существовании оных линз. Витя слышал и решил меня сопровождать на Моховую.

Когда мы приблизились к дому 38, он, применив силу – уговоры не помогали, нацепил мне на лацкан пиджака свой знак «Почётного мастера спорта СССР» – «не дёргайся, этот довесок произведёт нужное впечатление».

Далее всё пошло, как по маслу. Витя поздоровался с вахтёром, показал ему конверт, проведя пальцем вдоль фамилии директора института. Без комментариев показал тем же пальцем на меня со значком и попросил вахтёра провести нас к директору. Обалдевший вахтёр, судя по орденским планкам, бывший фронтовик, бросил свой пост и через две минуты мы оказались в приёмной директора. Яшин подошел к секретарше, презентовал ей откуда–то взявшуюся шоколадку, что–то тихо сказал и отдал ей мой конверт – она тут же скрылась за входной дверью кабинета директора. Не прошло и нескольких секунд, как я был приглашён…. После прочтения письма директор вызвал какую–то женщину – она оказалась руководителем лаборатории контактных линз, и после краткого общения с директором повела меня туда. А Яшин? Яшин солидно проводил меня взмахом руки и продолжил разговор с секретаршей.

Лаборатория контактных линз, как потом оказалось, располагалась в двух небольших комнатах. Одна метров 16, другая метров 6. В первой моё зрение подверглось исследованию посредством зажима головы в специальном станке и какого–то «мелкоскопа», похожего на бинокль, а о существовании второй комнаты мне подсказывала постоянно закрытая дверь, расположенная как раз напротив моей физиономии, бесповоротно зажатой в станке.

Посещать эту лабораторию до того, как я впервые увидел контактные линзы, мне пришлось раза четыре или пять. За время этих посещений кроме руководительницы лаборатории я не встречал никого. Создавалось впечатление, что эта симпатичная 35–ти летняя женщина совмещает в себе все профессии и не имеет подчинённых. Но всему приходит конец. Не успел я породниться со станком, как мне было заявлено, что я свободен недели на 2–3.

Однако на «Кировском заводе» свободой и не пахло – меня тут же отоварили танком и загнали в Гороховец.

Прошёл месяц, я вернулся в Ленинград и на следующий день был уже в станке. Начальница что–то закапала в мои глаза и приказала посидеть в таком неприглядном виде минут десять, пока она куда–то сходит. Сижу, в глазах муть от капель и семи диоптрий с минусом. Вдруг сквозь эту муть из постоянно закрытой двери появляется явно мужская фигура с вытянутой в сторону моего носа рукой. А я, зажат в станке и совсем беззащитен. Даже сказать ничего не могу – голова, включая нижнюю челюсть, зафиксирована по вертикали и горизонтали.

Фигура со мной здоровается. Я в ответ мычу носом. И тут же слышится голос начальницы: «Лёвочка, ты принёс линзочки Мироненко?». Лёвочка отвечает, что принёс.

«Откройте пошире глаза, Юрий Михайлович». Открываю. Она поочерёдно приклеивает что–то к моим глазам. Муть проясняется, и я отчётливо вижу её и чернявого парня лет тридцати. Лёвочка стал поочерёдно подсвечивать мои глаза с разных сторон ярким фонариком, а начальница изучать их через «бинокль». Чтобы нервная система не трепыхалась, я по давнишней привычке полностью отключаюсь от происходящего, думаю о своём, и даже не прислушиваюсь к их разговору. От меня же сейчас ничего не зависит, инициатива в их руках – пускай работают.

Наконец, моя голова освобождается от тисков. Делаю несколько облегчённых вздохов и радостно улыбаюсь. Они хохочут и говорят, что впервые общаются с таким спокойным и терпеливым пациентом.

Отвешиваю им какую–то любезность. После того, как я по их указанию, постоянно плача и еле сдерживаясь от рези в веках, проделал какой–то курс вращения глазами и ряд других тестов, мне объявили, что пытка закончена и мне объяснят, как снимать линзы.

«Наклоните голову вниз, оттяните слегка левой рукой уголок вашего левого глаза в сторону виска, приблизьте ладонь правой руки к этому глазу и моргните. Линзочка упадёт в вашу руку».

Действительно, маленькая жесткая пластмассовая линзочка упала в ладонь. Точно также я освободился от правой.

Вы не представляете, как хорошо жить на белом свете, когда эти треклятые линзочки находятся в ваших руках. Если соринка попадает в глаз – очень хреново, а линза – как канцелярская кнопка в глазу, резь жуткая, моргать противопоказано – от боли зальёшься слезами. Единственное желание – поскорее их сбросить и к туркам в дыру, в Гороховец, ко всем чертям, туда, где не требуются глазные линзы…. Но меня успокаивают – это, по сути, ещё как бы заготовки. Надо их несколько раз дорабатывать после соответствующих примерок, потом, когда они будут окончательно «притёрты» к глазам, приучить к ним веки. Для этого в течение нескольких дней по два часа сидеть в садике под окнами лаборатории, моргать, плакать и терпеть. Через неделю–две глаза и веки должны притереться…

Узнав о предстоящем, в Антарктиду мне ехать расхотелось, но я продолжил ходить на примерки и дней десять по два часа моргал глазами в садике, заливаясь слезами.

Наконец, «бытие определило сознание», и мне пришла гениальная мысль – выйдя в садик, снимать эти линзы к чёртовой матери и два часа чувствовать себя нормальным человеком. В лабораторию я, конечно, возвращался в линзах и в прекрасном настроении.

Обман не раскрылся. Врач и Лёвочка – глазной ювелир, не скрывали радости, что на мне – четвёртом пациенте, они, наконец, достигли долгожданного результата. И откровенно рассказали мне, что первый пациент – высокий чин Обкома партии, сошёл с дистанции сразу же, двое других – тоже какие–то чины, получив под честное слово «притёртые» линзы, т.е. без сидения в саду, явно пользоваться ими не стали – это было видно с самого начала. И вот, наконец, пришёл я, прошел все круги ада, не издав ни единого звука и т.д. и т.п.

Мне только оставалось сердечно поблагодарить их за проделанную работу и с неподдельной радостью, напялив линзы на глаза и отвесив низкий поклон родоначальникам линзо–глазного производства в СССР, выскочить на Моховую, где через минуту в каком–то подъезде напротив старого ТЮЗ–а с утроенной радостью избавиться от них.

Нет, я их не выбросил, а аккуратно положил в выданный мне футлярчик для хранения светофильтров к фотообъективам. Футлярчик был заполнен поролоном с двумя полукруглыми выщербинками с буквами «Л» и «П», под которые укладывались линзочки. «Л» – для левого глаза, «П» – для правого. Путать их было нельзя.

Кстати, толчком для написания этого рассказа послужила неожиданная находка этого футлярчика в чемодане со всяким доисторическим хламом. Поролон за 50 с гаком лет превратился в коричневую липкую массу, из которой всё же удалось выковырять линзочки. Я промыл футлярчик и линзы, вставил в него новый поролон, уложил линзы и сфотографировал. Фото прилагаю.

Историю моих похождений в этих линзах и их без меня постараюсь продолжить.

9.91 Символ вечного возрождения

История с изготовлением глазных контактных линз вроде бы подошла к концу, но пучок последствий готов был превратиться в узел.

Начну с того, что решение о моей персоне в части Антарктиды принял лично директор «Кировского завода» И.С. Исаев, а остальные – «взяли под козырёк». Остальными был первый заместитель Ж.Я. Котина Афанасий Семёнович Ермолаев, т.к. Котин в это время был в отпуске или в командировке. Исаев поручил Ермолаеву лично взять под контроль решение моего вопроса на Моховой.

А Ермолаев? Ермолаев перепоручил это Шашмурину….

Ну, а Шашмурину в то время было не до меня, т.к. произошла «подстава» – Котин неожиданно назначил его ведущим инженером объекта 287, который успел до этого провалиться на показе Н.С.Хрущёву в сентябре 1974 года (см. 9.27. Как лопата танк прикончила).

Т.е. «в случае чаво» он должен был ответить за грехи своих предшественников…

Надо сказать, что и Исаев в то время уже был в подвешенном положении – неожиданно подкралась «возрастная планка», установленная для директоров заводов. Я об этом знал и воспринимал болезненно, т.к понимал, что лишаюсь защиты от Котина, у которого продолжал висеть на крючке после событий в Кап–Яре (см. 9.21. Праздник на Ахтубе).

А тут ещё выяснилось, что Ермолаев забыл доложить Котину, что я «кандидат», т.е. этот вопрос оказался с ним не согласован…. Вроде бы дело шло о козявке в масштабах ОКБТ, но амбиции – это патология «выдающихся личностей» – от них не увернёшься… А Котину уже давно было известно, что он выдающийся.

Когда я, пробившись к Ермолаеву, выложил ему вышеизложенное, он помрачнел, на несколько секунд задумался и выдал: «А какого … ты болтаешься здесь! Я ж тебе приказал быть в Гороховце и решать вопросы! Немедленно туда! И не вылезать наружу пока вопросы не будут решены! Марш отсюда! И какая к… ….. Антарктида! Придумали …… тоже – танкистов посылать валять дурака, когда здесь работы невпроворот! Сегодня же Котину доложу!».

Я вскочил, вытянулся и рявкнул: «Слушаюсь! Разрешите идти?».

Он улыбнулся и спокойным голосом сказал: «Иди. И завтра будь в Гороховце».

Вот тут–то я понял, что «всё, что случается– всё к лучшему»!

И Гороховец, который я считал местом ссылки, оказался чем–то вроде Кубы – «Островом Свободы», а я, руководитель испытаний – почти второй Фидель Кастро, только без бороды. И не нужны мне линзы, на фиг сдалась Антарктида! За 9 рублей суточных мёрзнуть во льдах без всяких гарантий вернуться оттуда… Короче, на следующий день я сидел в Московском поезде, а всё случившееся уже было забыто, в том числе и линзы, оставленные дома.

Прошёл год, я чуть–чуть поумнел, мои недруги поостыли в своих намереньях и, убедившись, что я не из тех, кто может подпилить ножки их кресел, даже стали хорошо отзываться обо мне. Но самое неожиданное произошло в скверике у заводоуправления – я нос к носу, как говорят, столкнулся с ... Котиным. Мы поздоровались, и он, взяв меня за рукав, пригласил присесть на скамейку. Присели. Мне пришлось отвечать на его вопросы о моей семье (?!), о моём здоровье (?!), и… моих планах на будущее(?!).

Я не мог понять к чему это может привести, но предположил, что ничего хорошего впереди меня не ждёт. Вдруг он меня огорошил:
– Я принял решение реорганизовать отдел испытаний… Начальник отдела Борис Поликарпович – мужик дельный, опытный, заслуженный, но он же чистый военный ракетчик и ему трудно на равных дискутировать с профессиональными танкистами, отстаивая наши интересы…. Хочешь взять отдел в свои руки?

От неожиданности я даже рассмеялся, но тут же отделался шуткой:
– Жозеф Яковлевич, у меня руки короткие! При росте метр 76 размах рук всего метр 73! Меня в секции бокса и САМБО, в своё время, приняли только с кучей условностей…
– Ну, ты не прав. Если искать постоянно в себе всякие сантиметровые несоответствия, то никогда по службе не продвинешься. Я серьёзно – согласен или мне тебя приказом заставить?

С Борисом Поликарповичем Пономаренко я был в прекрасных отношениях. Он пришел к нам из военного госпиталя, где его кое–как поставили на ноги после испытаний в 1961 году на Новой Земле 50–ти мегатонной термоядерной бомбы. К этому времени его коллеги почти все отошли в мир иной после сильнейшего облучения. У нас был отличный тандем, и сесть на его место было бы подлостью. Поэтому я попросил Котина разделить разросшийся отдел испытаний на две части: отдел испытаний ракетных самоходов по тематике Королёва, Янгеля, Надирадзе и др. – дать Пономаренко, а всё остальное – танки, САУ и спец. технику на танковой базе навалить на меня. В результате придётся ввести только одну лишнюю должность, зато Страна и особенно Москва, наконец, усвоят, какой обалденный объём работ выполняет главный конструктор ОКБТ. И добавил: «Сейчас, по–моему, они это недопонимают».

Котин упёрся в меня своим свинцовым взглядом. Возникла пауза.

Затем он спросил: «За время своего безделья в Гороховце ты научился читать чужие мысли?». Я отшутился: «Что Вы, Жозеф Яковлевич, эта мысль мне сдуру пришла!».

Через два дня меня повысили в должности и командировали в Москву для согласования какого–то вопроса с военными.

Вот тут–то, собирая в портфель всё, что мне может понадобиться, я наткнулся на футлярчик с линзами.

Отвинтил крышечку – линзочки на месте. Почему–то стало грустно.

Люди старались, переживали за результат, радовались, а я – скотина…

Короче, во мне заговорили остатки совести и выползли наружу решением надеть линзы и в них поехать в Москву. Очки, на всякий случай, я запихнул в портфель.

Итак, линзы причмокнуты к глазам, и я, вытаращив очи, чтобы линзы не резали веки, добираюсь до Московского вокзала и усаживаюсь в поезд. Моргать иногда всё же приходится. Терплю… Глаза во избежание несанкционированного сброса линз, приходится только слегка промакивать платком. Чтобы не привлечь к себе внимание соседки (поезд дневной и сидячий) стараюсь почти постоянно находиться в тамбуре. Наконец, решив немного посидеть в кресле, прикрыв глаза платком, занимаю своё место у окна. Усаживаюсь в пол–оборота от соседки, «любуюсь природой» зажмуренными глазами, а слёзы всё равно прорываются наружу. Организм настойчиво требует избавиться от линз, но я упорно сопротивляюсь, т.к. дал себе приказ доехать в них до Москвы. В этот момент раздаётся голос соседки: «Простите меня, пожалуйста – у вас большое горе? Может быть, я смогу… у меня есть валерьянка…».
– Какое горе?! Какая валерьянка?! Я оборачиваюсь к ней, показываю пальцем на свои красные и залитые слезами глаза.
– Это глазные линзы! И я дал себе слово доехать в них до Москвы!

Будь они трижды прокляты!
– Так уже Москва – Петровское–Разумовское проехали, а вот и Останкинская башня…

Действительно – башня! Доехал! Пять секунд – и линзы в кулаке!

В этот момент роднее этой башни, соседки и очков, которые я тут же извлёк из портфеля, для меня ничего не существовало. Но время не остановишь – башня осталась позади, линзы улетели на дно портфеля, соседку встретил муж, а я, подталкиваемый своим гражданским долгом, поплёлся к военным.

Однако способность к неожиданному появлению у линз не исчезла.

Как–то, гоняя танк, я поймал старый окоп и разбил запасные очки. Основные были уничтожены за неделю до этих. Добравшись до дома, решил из пары десятков разбитых до этого очков сотворить что–нибудь – «более или менее», в чём завтра можно будет добраться до работы, и наткнулся на линзы. Известно, что человек вспоминает о граблях только, когда становится на них в очередной раз, я же, забыв об этом, решил, что самое простое – это поехать в линзах на работу, а там выкроить время, чтобы приобрести новые очки. Что утро мудренее вечера, я понял перед выходом из дома, когда напялил линзы! Кое–как допилил до станции метро «Автово», где нас испытателей поджидал автобус на полигон в Горелово, спрятался на заднем сидении в уголочек, чтобы не привлекать публику к своей заплаканной роже, и затаился.

Где–то километра за полтора до полигона неосторожно вытер рукой мокрое веко, моргнул и тут же окосел на правый глаз – линза улетела под ноги куда–то на пол! Она же маленькая, прозрачная, хрупкая, а грязный от осенней слякоти пол утыкан сотней ног в соответствующей обуви – вариантов найти её, да ещё целой – ноль! Но я всё же заорал:
– Братцы замрите! Ногами не шевелить. Мне установили в глаза специальные маленькие линзочки, вместо очков! Одна из них только что вывалилась из глаза на пол. Диаметр её около 8–ми миллиметров. Изготовлена она из белой прозрачной пластмассы! Может быть, найдём?

Все замерли и стали смотреть на пол, ведь она могла упрыгать куда угодно. Шофер тут же остановил автобус. Искали её тщательно не менее получаса. И странно, она была найдена… Колей – Николаем Павловичем Пугачёвым, который осваивал Антарктиду. Отыскал он её на нижней ступеньке проёма для выхода из задней двери.

Опоздание полсотни человек на работу было прощено руководством полигона, но для этого мне пришлось предстать пред ним с одним зажмуренным глазом и зажатой в кулаке линзой. После того, как с линзами был ознакомлен почти весь коллектив полигона, мне была предоставлена машина начальника и мы поехали покупать очки. А через пару часов это событие обсуждал чуть ли не весь «Кировский завод».

Не буду распространяться о последующих приключениях этих линз, расскажу только о причине их исчезновения почти на полвека.

Незадолго до моего переезда в Москву, меня «посетил» мой товарищ и коллега по работе Ольгерд Михайлович Толмачев (в рассказе 9.7. Я знаю «Ливень» только на 30 руб., он фигурирует под именем – Гера). Ему, как это бывает у настоящих коренных одесситов, понадобилось срочно побывать там, где он ещё не был, а в данном случае… – в Антарктиде, где я когда–то почти побывал. У него было зрение получше, чем у меня, но очки ему всё же приходилось носить постоянно.

Оказавшись единственным из 50000 человек на «Кировском заводе», который не видел моих линз, он попросил их показать. После долгих поисков по всем антресолям, я всё же нашел их и выложил футлярчик с ними на стол. До этого в перекурах между поисками линз, я рассказал ему, как они надеваются и как снимаются. Итак, коробочка с линзами перед Герой, а мне по какой–то причине потребовалось выйти из комнаты.

Возвращаюсь, а Гера уже в линзах пытается хоть что–нибудь увидеть. Но линзы ведь притёрты по моим глазам, да и диоптрий в два раза больше.

Почувствовав моё присутствие, он молниеносно сбросил их на стол…. На этом об их дальнейшем применении пришлось забыть навсегда, т.к. узнать какая из них правая, а какая левая – нам так и не удалось. Как бы я их не надевал – видно было паршиво. А продолжать экспериментировать было опасно – это не ногти на ногах, а глаза…. Тащиться же на Моховую, 38 было стыдно.

Прошло почти 50 лет и в начале октября сего 2011 года они опять возникли, как птица Феникс. Придётся их передать по наследству, как символ вечного возрождения.

А Гера Толмачёв добился своего – благодаря одесскому характеру и целеустремлённости, а также глазам Вити Орлова и лёгким Виктора Яшина, без рубцов от перенесённого Геркой туберкулёза, – он пробился через все тернии и стал участником очередной экспедиции в Антарктиду.

Документ о его пребывании на Южном полюсе я видел лично. Это была фотография, на которой он сидит верхом на бочке с надписью «Спирт», а вокруг бродят ещё трезвые пингвины. Кстати на бочке он сидел в очках, видимо, зрение у него «там испортилось».

9.92 Во благо народа

80-ые годы «прошлого столетия», кроме «застоя», «перестройки» и «гласности», ознаменовались оголтелой заботой о советском народе в части организации масштабного производства товаров «народного потребления». Шумиха была невероятная. Общество мгновенно разделилось на две неравные части. Первая состояла из пламенных борцов за народное дело, вторая же из тех, кто стал искать различные предлоги, чтобы устраниться от выполнения этой грандиозной задачи.

Наиболее ущербными в деле обеспечения народа… оказались отрасли военно-промышленного комплекса, в том числе наш Миноборонпром с его институтами, конструкторскими бюро и заводами.

Если бы мысль о собственном благе появилась ни с того ни с сего у самого народа – это было бы воспринято относительно спокойно, но мысль неожиданно возникла на самом верхнем этаже и обрушилась на пару этажей ниже. Там эта мысль, как всегда, была воспринята с восторгом, однако, никто не знал, что конкретно нужно этому… народу.

Как там у Леонида Филатова:

«Исхитрись-ка мне добыть То-Чаво-Не может быть! Запиши себе названье, чтобы в спешке не забыть!».

Именно так и было дано Правительственное поручение, и также строго и один к одному прозвучал приказ нашего Министра на коллегии Миноборонпрома. Единственное, что он добавил от себя - это всем руководителям предприятий в месячный срок представить в министерство предложения по номенклатуре Того-Чаво-Нужно народу, а Главным управлениям, т.е. нам, всё это обмозговать, уточнить и представить ему!

Полностью опускаю историю борьбы нашего конструкторского отдела 7-го Главка с руководством предприятий за «своевременное» представление порученных им предложений. Ведь конкретно на нас было возложено обеспечение конструкторской разработки всех товаров и всяческие согласования с «заинтересованными» министерствами, комитетами и др. и пр.

С горем пополам кое-что из наших грандиозных планов осуществилось и… «сигнальные» образцы товаров нескончаемым потоком потекли в министерство. Все комнаты и коридоры были завалены образцами: тяжелоатлетических штанг, гантелей, кувалд, молотков, тележек для перевозки навоза и всякой хрени, примусов, стиральных машин и холодильников, наборов инструментов, канистр, газовых баллонов, различной электрики, кухонных и мебельных гарнитуров и др. и пр.

Танкисты оказались мастерами на все руки.

Отраслевой танковый институт ВНИИ трансмаш открыл в себе таланты по проектированию швейно-вязальных автоматов, Омский танковый завод – в конструировании и производстве стиральных машин, Тагильский Уралвагонзавод – в создании мебели и… высокопроизводительных титановых лопат для огородников.

Ну, а Ленинградский «Кировский завод», как всегда, превзошел всех – разработал уникальную конструкцию сидения для ванн, по своей сложности намного превосходящую тагильскую лопату.

Вот об этом агрегате для комфортного сидения в ванне и пойдёт дальнейший рассказ.

В 21-ом веке российскому гражданину трудно понять, зачем заниматься конструированием и производством лопат и сидений. Ведь стоит поднакопить немножко валюты, поехать за бугор, купить по дешевке забракованную лопату, привезти её к нам, продать в пять раз дороже - и все дела! В наше же время надо было её сконструировать, изготовить образцы, согласовать во всех инстанциях, подготовить производство: цеха, люди, станки, оснастка, приспособления, выколотить средства…– да будь оно всё проклято! Проще купить у китайцев по дешёвке и продать подороже!

А в то время… В то время меня неожиданно возлюбило руководство Министерства и я начисто лишился времени на личные надобности… Чтобы не отставать от вышестоящих, начальник нашего Главка В.Я.Нежлукто решил тоже облаговолить меня, добавив к бронетанковой и специальной тематике основную номенклатуру товаров народного потребления аж пяти предприятий, включая, конечно, и «Кировский завод». А так как руководство наших НИИ, КБ и заводов преступно уделяло основное внимание производству бронетехники в ущерб выпуску лопат, кувалд и сидений, меня и моих коллег, ответственных за товары для народа, регулярно «драли» на различных совещаниях, в том числе и на министерских коллегиях.

Особенно запомнилась одна «расширенная» коллегия, где присутствовали, кроме нас грешных, представители партийных и правительственных органов, а также «заинтересованных» министерств.

Коллегию лично проводил Министр П.В. Финогенов.

В своей речи он доложил об успехах министерства в деле освоения серийного выпуска «широкой» номенклатуры товаров для народа, что было встречено одобрительным гулом присутствующих, а какой-то неврастеник даже захлопал в ладоши. Но в заключение подозвал к себе мирно дремавшего с открытыми глазами нашего начальника Главка, передал ему письмо из Ростова-на-Дону и мрачно сказал: «Читай громко! Это по твоей части… ».

Вкратце привожу содержание письма, исключив почти все ненормативные выражения его автора:

«Уважаемый Министр оборонной промышленности СССР!

Такого-то числа, месяца 198.. года я, участник Великой Отечественной войны и заслуженный производственник, ныне пенсионер, приобрёл сидение для ванны, изготовленное знаменитым семиорденоносным Ленинградским Кировским заводом. Позднее знающие люди подсказали мне, что он находится в Вашем подчинении. Но до этого я этого не знал, поэтому с большой радостью взял сидение и пошёл мыться в ванне. Не помню когда, но очень быстро что-то острое впилось в мою жопу. Было очень больно и пошла кровь. Прибежавшая жена обнаружила здоровенную занозу.

Я ей приказал её вытащить, но она вытащила только половину занозы, другая осталась в жопе, упёршись в кость. Сам я её вытащить не мог – жена вызвала скорую помощь. Теперь надо мною смеётся весь Ростов-на-Дону, и мне стыдно, ведь я ветеран войны…».

Далее шли «выражения» вперемешку с требованиями сурово наказать директора завода, отдел технического контроля и всех остальных, вплоть до плотника.

По мрачному выражению лица Министра, и бледной, без единой кровинки, физиономии начальника нашего Главка, я понял, что мне хана… Мои опасения подтвердились в процессе дальнейшего расследования. Виновный был найден, после чего указующим перстом Министра он был поднят в стойку «смирно» для демонстрации всем присутствующим, образа врага народа. Им был... я.

Помня, как Отче Наш, напутствие начальника Ерцевского лагеря заключённых своему сыну Борису перед поступлением в институт, что если тебя обвиняют в чём-то на партийном или комсомольском собрании – признавай и кайся, а если в милиции или в суде – всё отрицай и ничего не подписывай, я покорно признался во всём. Даже в том, что без согласования с директором Кировского завода и начальником Главка лично воткнул занозу в задницу ветерана войны.

P.S. Что касается ростовчанина, то он в течение недели получил новое высококачественное сидение и тёплое письмо от первого заместителя Министра с извинениями и пожеланиями дальнейшего здоровья. Мне же историю с занозой ещё долго вспоминали не только в нашей «конторе» и в Госплане, но даже в ВПК.

9.93 Невольно задумаешься…

А происходило это… Честное слово, не помню, в каком году и тем более в каком месяце… Что-то вроде бы в конце 50-ых – начале 60-ых. Ведь больше 50 лет прошло или 600 месяцев – обалдеть!

Короче, зима.… Оформляю в заводоуправлении командировку в Челябинск. Цель - «выколотить» из Челябинского тракторного завода оборудование, нужное нашему предприятию. В бухгалтерии получаю ещё одно задание – передать посылку родственнице - администратору челябинской гостиницы «Южный Урал». За это мне гарантируется хороший одноместный номер.

Челябинск. Выхожу из поезда и сразу же понимаю, что погорячился, надев полуботинки на тонкой подмётке – мороз градусов под 35! Вприпрыжку добираюсь до гостиницы. Передаю посылку и получаю двухместный номер на одного с гарантией, что никого подселять не будут. Мало того, мне вручают ещё электрочайник и пачку чая. На радостях и сдуру оплачиваю проживание за целый месяц. В тот же день, настроившись на «выколачивание», заявляюсь на ЧТЗ и через час в прекрасном настроении возвращаюсь обратно. Как оказалось, пока я добирался до Челябинска, заместитель директора «Кировского завода» П.М.Плетников позвонил директору ЧТЗ и решил все вопросы, которые поручались мне. Оставалось только получить номера отгрузочных квитанций и можно возвращаться. Мало того, узнав в каком демисезонном виде я умудрился приехать на Урал, мне было сказано, чтобы я поменьше вылезал из гостиницы и дней через пять позвонил на завод. Оборудование к этому времени должно быть отправлено. Получалось, что дней через шесть можно возвращаться домой.

На радостях решил поискать ближайший универмаг для приобретения каких-нибудь сувенирчиков. Кстати, заодно надо обязательно посмотреть, чем здесь торгуют из фототоваров и радиотехники. Нашёл, зашёл, посмотрел и понял, что влип. Короче, впервые в жизни увидел в свободной продаже мечту - магнитофон "Днепр-9". До этого я слышал только о существовании магнитофонов, но увидеть ни разу не удавалось. А тут - плати 1200 рублей и все дела! Спрашиваю – сколько этих штук в продаже? Ответ - две и скорее всего больше не предвидятся. Вокруг меня скапливаются потенциальные покупатели. Цейтнот! Соображаю мгновенно – если к 780 командировочным рублям на «прокорм» добавить «заначку» и обратно уехать в «плацкарте», то на магнитофон у меня есть! Буханка хлеба и три копейки на чай в день для ленинградца - это вполне нормально!

Беру! Когда проверили, завернули и выдали, пришло сознание, что слегка погорячился. Оказалось, он весит 28 кг! На такси денег нет! Так что придётся волочь его до гостиницы, а потом и до вокзала…. Но это всё потом, а сейчас – мечта исполнилась!

Дотащил до гостиницы, приволок на третий этаж и пошёл знакомиться с «пищеблоком». Он оказался гостиничным рестораном очень даже высокого уровня. Хлеб, сахар, соль и перец – на столах!

Днём цены обычные и только вечером – ресторанные! Жить можно!

Прошло 5 дней. Позвонил на завод. Оборудование не отправлено. Причина – звонил из Ленинграда Плетников, попросил ещё чего-то…

С учётом этого «чего-то» отправка задерживается, тем более, что Плетников их не торопит. Видимо в Питере обо мне забыли. Остаётся только досидеть свои тридцать дней, не замёрзнуть и не сдохнуть с голода. Морозы под 40, ветер противный.

На улицу не вылезаю. Берегу калории, лёжа в кровати под одеялом. Слушаю радио, сплю, а два раза в день спускаюсь в ресторан, делая вид, что забежал на секундочку согреться чаем. Ресторан большой и пустой, на меня никто не обращает внимания. Беру булочку и стакан чая. Пью чаёк, загружаясь со стола хлебом и сахаром для прокорма в номере, и солидно, не особо торопясь, ухожу поблагодарив персонал ресторана.

В таком режиме прошло не менее 10 дней, и вдруг ко мне обратилась с просьбой администратор гостиницы. Просьба заключалось в том, чтобы я смилостивился и разрешил дней на 5 подселить к себе человека из Москвы. Просили слёзно, и мне ничего не оставалось, как согласиться. Чтобы не раскрывать тайны своей диеты, улёгся в постель под одеяло, кося под простудившегося.

Прошло какое-то время, и раздался стук в дверь. На моё «входите» дверь чуть было не сорвалась с петель, и в комнату ввалился москвич!

Видик у него был потрясающий. Рост за метр восемьдесят с расставленными в стороны локтями, под которыми с одной стороны выпирала целое колесо сыра килограмм на пять, а под другой рукой толстенная полуметровая колбасища. При этом в руках ещё был чемодан, битком набитая авоська и портфель. Туловище было облачено в огромное кожаное пальто с меховым воротником и сверху всё это покрыто мохнатой ушанкой.

Обнаружив меня в кровати, он выдал очередь: «Привет! Меня зовут Алексей, фамилия – Глебов. Информацию о тебе я получил в администрации от твоей подруги. Отдыхаешь или заболел? Если заболел, то сейчас займёмся лечением. Вставай, помоги. Еле допёр».

Присев, он поставил ручную кладь на пол, а я, выскочив из кровати, вынул сыр с колбасой и водрузил их на стол.

- Вываливай, Юрик, содержимое сетки тоже на стол – это мне жена накрутила в дорогу, чтобы я не похудел. Я ж не поездом, а самолётом, так что не распаковывал.
- А сыр с колбасой в таких количествах тогда зачем? Гостей ожидаете?
- Какие гости! Здесь у меня, кроме тебя, сплошные недруги! А что касается сыра с колбасой, то я их ещё с детства уважаю. Я ж бывший беспризорник! И брать граммами так и не научился – беру целиком! Это я решил попробовать уральских деликатесов.

Пока я вынимал свёртки из сетки и раскрывал их, Алексей распаковал себя, в результате на столе появились две бутылки. А когда он вышел из кожаного пальто и снял мохнатую шапку, то сразу уменьшился раза в два, став слегка упитанным, но вполне нормальным симпатичным человеком лет сорока пяти. Не зная, как себя с ним вести, я решил плыть по течению и отдал инициативу полностью ему. Кстати, чего-чего, а инициатива из него извергалась безостановочно.

- Есть будем прямо сейчас. Сервируй стол, режь, а я пока помою руки и сделаю несколько выдохов. Честно говоря, подустал чуток.
- У меня с продуктами сегодня…
- С какими ещё продуктами! А это что, не продукты! Всё надо обязательно сожрать! И начинать срочно с того, что мне всунула жена!

Оно испортиться не успело – жена это всё сегодня накрутила, несколько часов назад.

Через полчаса я впервые за 10 дней с нескрываемым удовольствием ел челябинские деликатесы, домашние котлеты, курицу и др. и пр., запивая коньяком. Алексей тоже не страдал отсутствием аппетита. Вёл себя со мною по-дружески, так что скованность моя вскоре начисто улетучилась, и я решил рассказать в шутливой форме о приобретении магнитофона и «диетическом питании». Выслушав мою исповедь, он покачал головой и сказал: «Это мужской поступок, теперь я верю, что ты коренной ленинградец. А «Днепр-9» хороший магнитофон. У моего тестя он больше года существует и ни разу не подвёл».

После завершения трапезы встал вопрос, чем заняться, и он предложил сыграть в «подкидного дурака». Я согласился и раз десять подряд удостоился этого звания, а судя по количеству надетых на меня погон, выслужился до генерала – не менее. Пришлось поднять руки вверх, объявив о своей полной капитуляции. Капитуляция была принята, и это послужило предлогом для принятия «по рюмашке».

- Может быть в сечку, буру или в очко – предложил он.
- Лёша, во-первых, у меня ни копейки, а во-вторых, я ни в то, ни в другое, ни в третье никогда не играл. Может быть, пойдем во двор и сыграем в пристенок?
- Во дворе холодно и к стене не подобраться – сугробы. Давай я тебя научу в секу и в буру. Поиграем просто так - без денег, может тебе когда-нибудь в жизни пригодится, в ней чего только не бывает…. Потом помянешь меня добрым словом…
- Давай!

И началась учёба. С картами он обращался виртуозно. За всё время моего ученичества мне ни разу не удалось у него выиграть. Видимо, во времена своего беспризорства он многому научился и познал.

Когда я проснулся утром по привычке в начале седьмого, он уже был одет, побрит и приготовил завтрак на двоих. Пришлось вставать.

Вскоре зазвонил телефон. Он снял трубку, и состоялся приблизительно такой разговор: «Слушаю вас…Здравствуйте… Да собираюсь к восьми тридцати… Машину присылать не надо…Нет не надо!….Доберусь сам…. Нет!... Ничего не надо….Спасибо! Всё!».

Повесив трубку, он быстро оделся и, пожелав мне не церемониться с имеющимися продуктами питания, дабы он ежедневно привык их обновлять в том же количестве, взял портфель и ушел.

Делать нечего. Впереди целый день. Куда его понесло? Вспомнились слова, что «здесь у него сплошные недруги». Кто он?

Ведь я о нём, кроме детского беспризорства, ничего не знаю. Да, и детство то было лет 35 тому назад. Телефонный разговор – сплошное отрицание всего, что предлагал звонивший. А владение игральными картами – потрясающе! Жалко, если с ним что-нибудь случится…

Неожиданно для себя я увидел книжку полуторчащую из-под его подушки. Вынул книжку. На черной обложке - К.Теппельскирх «История Второй мировой войны». Интересно бы почитать, но книга была прикрыта подушкой, поэтому надо аккуратно положить её на место.

Вечером сосед возвратился с «работы» живой и здоровый, держа в одной руке портфель, а во второй ту же сетку, но полную продуктов.

Вечером ели и играли в карты. На следующий день всё повторилось один к одному – звонок, сплошное отрицание, уход и приход с сеткой.

На третий день во время ужина он внимательно посмотрел на меня, рассмеялся и спросил: «Что-то ты брат какой-то задумчивый и немногословный. Заболел что ли?».

Я решил признаться в своих мыслях и сказал, что волнуюсь за него – «ведь у него здесь, кроме меня, сплошные недруги», мало ли чего может случиться. Это вызвало у него прямо-таки гомерический хохот. Успокоившись, он поведал мне свою биографию.

Привожу её кратко.

Родителей он не помнит. Жил у тётки. Первая мировая война, затем революции, голодуха. Поехали к родственникам в сторону Кавказа и потерялись при посадке в переполненный поезд. Больше он тетю не видел. Беспризорничал в Москве, Ленинграде и опять в Москве. Потом детский дом, учеба в ремесленном училище, армия и лётное училище. Война с японцами. Тяжёлое ранение, госпитали и работа в ЦК комсомола. Затем работа в Артеке, чуть ли не начальником пионерского лагеря, работа на авиационном заводе, в т.ч. и в Отечественную войну. В процессе всего этого окончил Уральский Политехнический Институт. Сейчас работает в промышленном отделе ЦК партии и командирован сюда разбираться с руководством заводов и КБ по невыполнению порученных им заданий.

Но вообще-то он в душе писатель. И даже сочинил несколько детских рассказов, один из которых опубликован в журнале «Юный натуралист» под названием «Три крынки». Жена у него очень умная, кандидат или доктор наук и входит в редакцию этого журнала.

«Ты же, небось, решил, что я бандит или шулер? Нет, дорогой.

А то, что здесь у меня много недругов – это точно. Я ж приехал их не по головкам гладить. Поэтому можно ждать любых провокаций. Подловить меня на чём-нибудь и затем заняться шантажом. Поэтому-то я и от их машин отказываюсь, и в директорских столовках не завтракаю, не обедаю и не ужинаю. Отсюда у меня вечером и аппетит классный. Кстати, а давай чего-нибудь вместе сочиним. Ты ж тоже в жизни кое-что повидал, расскажи, о чём-нибудь экстремальном и поучительном. У нас с тобой времени много – мне приказано застрять здесь ещё на недельку».

Я признался, что впервые в жизни очень переживал, как бы с ним, кто бы он ни был, ничего плохого не случилось. Мы посмеялись, и я стал перебирать в памяти экстремальные случаи. В принципе у нашего брата, чьё детство и юность прошли в 30-ые и 40-ые годы, чего-чего, а экстремального было навалом. За несколько дней, поедая его продукты, я нарассказывал уйму всякого. Он с явным интересом «переваривал» мою болтовню, но, видимо, наперво ему хотелось услышать то, что можно предложить журналу «Юный натуралист». Самое интересное, что, слушая меня, он периодически что-то записывал.

Вскоре я пришёл к убеждению, что ничего поучительного для детей конца 50-ых и последующих годов из моих полукриминальных и явно криминальных «приключений» использовать невозможно. Добывание еды, воды и топлива в голодном Ленинграде, поиск той же еды и оружия на заминированных полях Урицка, Лигова, Поповки, Нарвы и др. «Перехват» полуторок и трёхтонок, вывозящих в открытых кузовах ящики с водкой из ликероводочного завода, с заметанием следов в Полежаевских домах и последующей продажей добычи на Мальцевском рынке. Многочасовые ожидания приезжающих на Московский вокзал солдат, в обязанности которых входила доставка в Ленинград не менее двух кошек. Драки за этих кошек и продажа их на том же Мальцевском рынке. И т.д и т.п…. Напоминаю, что «пол-литра», кошка и буханка хлеба имели одинаковую стоимость 800-1000 рублей.

Всё это, как теперь говорят – прикольно, но моралью здесь и не пахнет. После долгого копания в памяти решил рассказать о том, как я пару лет тому назад регулировал телеантенну на крыше нашего восьмиэтажного дома по 7-ой Советской. Криминального в этом моём деянии ничего не просматривалось.

Кратко об этом событии. В те годы ленинградские крыши были усеяны самодельными телевизионными антеннами. Каждая семья водружала свою антенну. А учитывая, что две трети квартир были коммунальными, то крыши напоминали кладбища. У нас тоже была своя антенна, которая вечно умудрялась поворачиваться куда угодно, только не в сторону телецентра. И вот как-то зимой в выходной день я решил прекратить издевательства антенны над моей мамой, которая упорно в течение нескольких часов пыталась догадаться, о чём вещает телевизор. Потеплее оделся, напялил валенки и проинструктировал матушку:

«Твоя задача смотреть телевизор. Я же договорюсь с соседом напротив, ему будет хорошо видно меня на крыше, чтобы он передавал мне твои команды. Если ты будешь показывать ему в окно скрещенные руки, значит видимость плохая, а если покажешь две ладони – значит всё отлично и я фиксирую в этом положении антенну». Потом позвонил соседу и, определив его к окну, направился в сторону крыши.

8-ой этаж, вход на чердак. На чердаке на постоянно закреплённых верёвках, как всегда, кто-то развесил бельё. Через чердачное окно выбираюсь на крышу. Крыша очень покатая и обильно покрытая снегом. До своей антенны осторожно добираюсь по верхнему краю крыши. Матерю себя, что напялил валенки – скользко. Добрался.

Выпрямляю и по чуть-чуть поворачиваю антенну. Каждый «чуть» машу соседу рукой, он скрещивает руки. Наконец, он показывает ладони – конец связи, гвоздями закрепляю основание антенны к кровле. Ура!

Разворачиваюсь в обратную сторону и, не доходя метров трёх до спуска к чердачному окну, поскальзываюсь, падаю и всем телом сползаю вниз по покатой крыше. На мне дурацкие валенки и меховая лётная куртка. Бросаю молоток и широко расставив руки, пытаюсь за что-нибудь зацепиться. Чёрта лысого! Ничего не получается! Снег рыхлый, под ним обледенелое кровельное железо. Медленно, но целенаправленно скатываюсь вниз. Где-то тут должны быть стыки кровельных листов, ухватиться бы пальцами. Есть, но обледенели – пальцами не ухватиться. Вот и чердачное окно остаётся справа вверху… Конец…. Внизу 8 этажей и очищенный дворником от снега асфальт! Если и ухвачусь за нижний край крыши, то это на несколько секунд…. Всё!!!

Однако – не всё… Валенки во что-то упираются и движение вниз прекращается. Боюсь повернуть голову и посмотреть. Любое шевеление может продолжить скольжение. Догадываюсь, что валенки могли упереться в ограждение водостока. Но оно ведь наверняка тоже обледенело. Если летом было высотой сантиметров 8-10, то сейчас…

Стараюсь тихонечко дышать. Прижав ладони к обледенелым стыкам кровли, пытаюсь кончиками пальцев процарапать или протопить луночки во льду, чтобы хоть как-то зафиксироваться. Немножко получается. Ветром бы не сдуло…. Лежу. Долго ли пролежу? Сосед вряд ли меня обнаружит. Мама…. Кричать нельзя сорвусь, да и не услышат, двор пустой. Не знаю, сколько пролежал, как вдруг раздался звонкий мальчишеский голос: «Дяденька, чего вы там делаете?».

Посмотрел вверх. Из чердачного окошка, в трёх метрах от меня торчит рыжая голова незнакомого парнишки лет семи. Шапки на голове нет, но волос много. Осторожно, на средних тонах начинаю свой монолог:

«Слушай мальчик, мне шевелиться нельзя, иначе упаду с крыши. Спасти меня можешь только ты. Сбегай, но только быстро, позови взрослых, чтобы они меня вытащили. Спасай. Понял?».

Он сказал, что всё понял и исчез. Прошло много времени, и я уже почти разуверился, что парень мне поможет. Но нет, послышалось шевеление в окне, и появилась рыжая голова.

- Дяденька, я никого не нашёл. Что мне делать?
- Давай подумаем…. Сзади тебя на чердаке бельё ещё висит?
- Висит.
- Сбрасывай его к чёртовой матери и отвязывай верёвки. Они толстые. Если не сможешь, то стёклышком или какой-нибудь железякой их отрежь.
- У меня ножик есть!
- Молодец! Срезай их, чтобы они были длиннее. Свяжи их пятью – шестью узлами, один конец привяжи к трубе, на которой ты стоишь, тоже пятью узлами, а к другому привяжи что-нибудь тяжеленькое и брось мне. Я зацеплюсь и по верёвке подтянусь к окошку.

Дальше всё пошло, как по маслу. Парнишка всё сбросил, отрезал и связал…. Нашёл большую сломанную железяку для крепления водосточной трубы к стене дома, привязал её к верёвке и со второго или с третьего раза влепил этой железякой мне по голове, так что я чуть не улетел с крыши.

Увидев, как здорово он приложился железякой к моей башке, и, убедившись, что я ухватился за веревку, парень исчез.

Сколько времени мне потребовалось на «подтягивание» - не помню, но когда я просунулся в окошко и рухнул на пол, у выхода на лестницу раздался голос парнишки:
- Это вы, дяденька?
- Я, мальчик!
- Тогда я пошёл!

Как я его не звал, как не кричал – бесполезно. Его и след простыл.

Отдышавшись, спустился во двор, вышел на улицу. Паренька нет.

Пришёл домой. Вся в нервах мама чуть не плачет: «Ты где, Юрочка, так долго?». Глянул на телевизор – изображение стало ещё хуже и звук совершенно исчез.

- Мама, ты же сообщила, что всё хорошо? - Юрочка, я боялась за тебя и хотела, чтобы ты скорее слез с крыши!
Прошли годы, а мне так и не удалось узнать, откуда и как появился мальчик на нашем чердаке. Опрашивал взрослых и пацанов – бесполезно. А я даже не успел его поблагодарить…. Вот так…

С Алексеем Глебовым мы дружно прожили ещё дня три, а на четвёртый вместо него пришел совсем незнакомый мне человек.

Он объяснил, что приехало начальство Алексея и после посещения какого-то предприятия уехало в Свердловск, забрав его с собою. Не было времени даже написать мне записку, вместо неё мне была вручена сетка с продуктами на оставшийся пяток дней. Я помог этому товарищу собрать вещи Алексея. И мы попрощались.

Обидно, что не успел взять координаты Глебова и поблагодарить его за всё…

Года через три после этой командировки в Челябинск на моё имя пришёл телеграфный денежный перевод. К переводу был приложен текст – « Это твоя доля. Читай «Юный натуралист »№…. Алексей».

Жизнь меня закрутила, и журнал мне прочесть не удалось. Сейчас же я даже номера не помню. Какое наше совместное «произведение» опубликовал Алексей Глебов и о чём? О его дальнейшей судьбе, как и о судьбе рыжего мальчонки, одного из многих моих Ангелов-Хранителей, мне ничего не известно. Кстати в 70-ые и последующие годы я делал попытки узнать в ЦК КПСС что-нибудь об Алексее Глебове, но от меня… только отмахивались.

А может быть Ангелы-Хранители существуют…, и мой Хранитель в разных случаях просто принимал разные образы – то Рыжего, то Глебова, то…

Невольно задумаешься…

9.94 1766 танков и 320 000 человек

Мне в жизни повезло! Я застал и много лет работал с танкистами, начавшими свой боевой путь, когда немец был под Москвой, и закончившими войну в Вене, Берлине и в Праге. Почти четыре года быть под прицельным взглядом смерти и остаться живыми – это чудо! Ведь, как следует из статистики, жизнь танка в Отечественной войне составляла около 18 минут боя, а жизнь танкиста ещё короче. И это – в среднем! А чему же равен минимум? И сколько же минимумов приходится на одного выжившего?! С одним из прошедших всю войну водителем танка попробую вас познакомить. В части 9.13 про «встречу» с грузинами я кратко упомянул водителя Сашу Богданова. Меня с ним периодически в течение двух лет жизнь мотала вдоль и поперёк Советского Союза. Куда нас только не заносило…. Но за всё время этого бытия он ни разу не обмолвился, что побывал на войне. Был немногословен. Внешне выглядел не намного старше меня. Механик-водитель, как говорят, от Бога! Компаний не чурался, при необходимости заводился с пол-оборота, однако, не любил «пересуды» и в свою ленинградскую жизнь вне работы никого не допускал. За полгода до того, как уйти с «Кировского завода» он серьёзно повредил ногу, и мне пришлось, уезжая в очередную «экспедицию», взять другого водителя. Через месяц, приехав в Ленинград и узнав, что он ещё на больничном, решил его разыскать и навестить. В связи с тем, что никто из коллег понятия не имел, где он живёт, пришлось добыть адрес в отделе кадров.

И вот часов в восемь вечера укомплектованный «деликатесами» и двумя бутылками, я встретился с Сашей. Он и рыжий попугай Яшка как раз решили приступить к ужину. На столе стояла большая тарелка, заполненная яичницей с колбасой, а рядом расположился гранёный стакан. Яшка, не обращая никакого внимания на нас, уцепившись лапками за край тарелки, вкушал её содержимое.

В процессе ужина и обмена новостями меня заинтересовал висящий на стене вымпел с правительственными наградами и что-то вроде почётной грамоты в рамочке под стеклом.

Спрашиваю:
- Это фамильные награды?
- Нет, лично моё.… Всё что осталось от войны…
- Саш! Ты воевал?!
- Пришлось…
- С какого же ты года? Я думал, что мы почти ровесники.
- Почти. Я с 23-го. В начале 41-го мне стукнуло 18.
- Ну, Саня! Орденища то – ой-ё-ёй! И золотая Отечественная война 1 степени! А грамота – за что? Тоже военная?
- Военная…

Разогретый двумя стаканами, я вцепился в него, как энцефалитный клещ, и кое-что выудил.

Когда началась Отечественная война он уже более или менее освоил профессию водителя танков. Когда же в августе мне исполнилось 8 лет, он успел остаться единственным, кто выполз из подбитого танка.

А потом… Короче, к октябрю 1944 года, «сменив» восемь экипажей вместе с танками, и получив за это два ордена Боевого Красного Знамени, две Красных Звезды и горсть серебряных и бронзовых медалей, он в составе какого-то Украинского фронта «упёрся» в Будапешт. Грязь, дожди, конец октября. Полк, в котором он служил, был изрядно выбит в предыдущих боях, а немцы с венграми и не собирались сдаваться. Мало того, пока в течение двух месяцев наши войска пытались окружить город, полк превратился в роту. Силы и нервы были на исходе. Всё чаще стала появляться дурацкая «мечта», чтоб скорее подбили – тогда хоть можно несколько дней передохнуть, пока подлечат, починят или пока пересадят на новый танк. Но чёрта лысого! После Нового года, в январе 1945-го откуда ни возьмись явился СС-овский танковый корпус. Завертелось такое, как будто оказались в бетономешалке. Когда эта круговерть кончилась, «боевое соединение», состоящее из трёх танков, в одном из которых находился Саша, затерялось в городе, где из-за любого угла, с любого этажа и из любого подвала тебя могли угробить. Кое-как продрались через несколько узких улиц и выскочили на какую-то площадь.

Чтобы помочь пехоте и не подставиться под выстрелы, решили прикрыть танк сверху, с боков и сзади. Для этого проломили кормой витрину какого-то магазина и въехали в него. Превратив магазин в долговременную огневую точку, стали прицельно бить по противоположным домам, где укрылись немцы и венгры. С наступлением темноты пришли гости – три погорельца, - всё, что осталось от двух экипажей подбитых танков. Они же сообщили, что кем-то приказано закрепиться на завоёванном рубеже, к утру обеспечат снарядами. Один из подбитых танков расположился в ста метрах от магазина. У него снарядом выбило направляющее колесо, гусеница сорвалась, и танк развернулся задом наперёд, привалившись боком к стене дома. Два других попадания заклинили башню, и стрелять можно было только в противоположную от немцев сторону. Однако, как говорится - нет худа без добра, - у них сохранилось несколько неиспользованных снарядов, которыми и разжились. Мало того, магазин в котором поселились танкисты, оказался скатертью самобранкой. В процессе его освоения был обнаружен винный погреб и, понятное дело, пришлось заняться дегустацией. По окончании «фуршета» капитально «накрыли стол» и вместе с примкнувшей к ним «пехотой» помянули погибших товарищей…. Когда на следующий день пришли в сознание, поняли, что война на площади давно закончилась, снарядами их никто затоваривать не собирается, и надо искать и присоединяться к тому, что осталось от дивизии.

Надо сказать, что пока у танкиста есть танк, то в нем и на нём располагается всё: и личные вещи, и мешки с продуктами, и «ценности» и трофеи. В такие моменты танкист хлебосольный хозяин и уважаемый человек…. А начинается бой – все наружные «накопления» и всё, что имеет способность торчать, срывается к чёртовой матери. А потом, если повезёт, оставшиеся в живых ободранные члены экипажа, в чём попало выскакивают, выползают, вываливаются из подбитого танка, и беднее и несчастливее их бывают только моряки, прыгающие в воду с тонущего корабля. В такой момент любой бомж по сравнению с ними олигарх. И вообще, если у пехотинца случается возможность спрятаться, то танкисты обязаны сидеть в танке, торчащем у всех на виду и представляющим для врага очень заманчивую цель.

В данном конкретном случае «дом» был в магазине и «на ходу». В наличии имелось несколько снарядов, продуктов навалом, осталось только заправить все ёмкости спиртным, опохмелиться и вперёд. Через несколько кварталов напоролись на большое начальство и были вовлечены в бой в составе другой воинской части. При этом троих ребят с подбитых двух танков тоже куда-то прибрали. Затем к немцам подошло ещё подкрепление и началось…. Перевес у немцев был ощутимый, и пришлось попятиться. Кое-как отбились и закрепились. Только через день разыскали своих. Дивизия за время их отсутствия тоже билась насмерть, понесла большие потери и встретила их, как дезертиров. Самое противное, что, не вылезая из боя, ребята даже не удосужились узнать фамилию командира, который их использовал, тем более запастись какой-нибудь бумажкой за его подписью, подтверждающей, что они действительно воевали в составе другой части. Короче, трибунал, истосковавшийся по работе, вынес каждому одинаковый приговор – расстрелять, и, за неимением времени, сие привести в исполнение немедленно. Условия для «исполнения» были идеальные – вокруг развалины домов, далеко идти было не надо.

На мой вопрос – что чувствовал он, когда конвоировали «за угол», Саша ответил: «Было полное безразличие и усталость. Четыре года непрерывной войны поддерживали тонус, а тут нагрузка резко снялась, и силы кончились, болела голова и страшно хотелось пить. Пропади всё пропадом…. Однако, война не только убивает и калечит, она иногда дарует жизнь. Мне она неожиданно её подарила. Нашу мрачную процессию остановил проезжающий генерал. Быстро проведя опрос исполнителей и приговорённых, он приказал временно нас освободить и вместе с танком отдать в его распоряжение. «Расстрелять вы их всегда успеете, если понадобится, а сейчас мне нужен боеспособный танк с экипажем! Быстро выдать им документы, личные вещи и доставить сюда вместе с танком».

Два дня мы находились в распоряжении генерала, а затем он нас «пристроил» к 23-ему танковому корпусу. Прошло какое-то время, и я потерял своих товарищей. Двух навсегда, третий в тяжёлом состоянии был отправлен в тыловой госпиталь. Меня бог миловал – ни царапины, только сильная контузия.

Вообще-то, Будапешт – это шрам на всю оставшуюся жизнь. И не потому, что попал под расстрел, а потому, что в течение трёх месяцев и всего за три месяца до Победы пришлось потерять столько нашего брата-танкиста, что…. Там же был полностью угроблен годовой план Нижнего Тагила – 1800 танков».

Приступая к изложению этого рассказа, я поинтересовался, какие потери понесли наши войска при взятии Будапешта. Оказалось, что потери за три с половиной месяца составили – 1766 танков и 320 000 человек, т.е. 3047 человек в день. Вдумайтесь, более 3000 человек отдавали свои жизни каждый день! И всё ради того, чтобы уничтожить врагов человечества. А теперь? Теперь убийцу мирных граждан даже пальцем тронуть нельзя, а приговорить к смертной казни – да ни в коем случае! И доводы-то какие – лишать жизни имеет право только Господь Бог…. Выходит, что убийцы женщин и детей это посланцы Бога?! Им нас убивать можно, а нам их – нельзя?!

Ну, меня опять понесло…. Возвращаюсь к рассказу Саши.

Мир тесен. Когда меня притащили в медсанбат и я стал более или менее осознано воспринимать окружающее, то обнаружил на соседней койке старлея, который в числе прочих приговорил меня к расстрелу. Кстати, именно он возвращая по приказу генерала мои документы, улыбнулся и сказал, что мы расстаёмся не надолго и вскоре встретимся. Сдержал слово. Странно, но он меня тоже узнал. От нечего делать перекинулись словами, а потом разговорились. Оказывается за время нашей «разлуки» мы практически постоянно были совсем рядом, и ему доставалось не меньше, чем мне, но зато он стал капитаном. От него я получил и «радостную весть», что двое его подельников по моему приговору, старшие по чину, погибли. Я тоже его обрадовал, сообщив, что из четырёх приговорённых остался в живых только я.

Вскоре срочно потребовались механики-водители и меня выписали. Уходя, я пожелал ему здоровья, он тоже мне пожелал, добавив, что мой приговор у него и ждёт своего исполнения, хотя, если и дальше всё так пойдёт, то нам вряд ли удастся дожить до новой встречи.

Ну, а дальше были Карпаты, потеря двух танков, ранения и Австрия. Я уже распустил слюни в надежде увидеть Вену, как опять попал к медикам. Здесь же командир корпуса вручил мне эту 1-ой степени Отечественную войну.

Получив его, я вспомнил трибунального старлея в чине капитана и стало грустновато – раз дали орден, значит, капитан приказал долго жить. От ордена повеяло холодом.

А Вену я всё-таки увидел, хотя экскурсия по ней чуть не закончилась братской могилой. Танк и город понятия не совместимые.

Много наших там осталось, мне же опять повезло побывать в медсанбате. На этот раз достаточно капитально, так что дождался открытия в Вене грандиозного памятника всем нам – погибшим и живым. Состоялось это в августе 45-го.

Нацепив на себя всё, чем нас удостоили, мы, кто на костылях, кто на своих двоих, крепко поддали у этого памятника и собирались уже двинуться к Венской опере, чтобы чего-нибудь нацарапать на ней, как кто-то выкрикнул мою фамилию - «Богданов?!». Оборачиваюсь. Твою мать! Капитан! Живой! Может быть по-пьяни, а может быть в связи с тем, что он был единственным человеком в этой мясорубке, который хотел встретить меня живым…, не знаю, но я был искренне рад.

Как положено, мы «приняли» за Победу, помянули «общих знакомых» и перед тем, как расстаться он расстегнул свою полевую сумку, достал сложенный пополам листок бумаги и со словами «возьми на память, я ему хода не давал», вручил его мне. Это был мой приговор. Теперь вот он… Я его пристроил к стенке – вместо себя…

Что касается капитана, то мы больше не встречались. У меня его координат не было, а у него, видимо, за неимением в сумке моего приговора, интерес к моей личности начисто пропал. Шучу…. На самом деле с его стороны это был настоящий человеческий поступок.

P. S. После посещения Саши и Яши в моей записной книжке появилась следующая запись – «Богданов А.В. и Яшка, адрес…, Будапешт, приговор, 23 т.к., Вена».

Ведь Богдановых много. Надо же как-то их отличать. Эта запись и встряхнула память.… Кстати, у меня было много знакомых и товарищей с фамилией Богданов. И все они были людьми, достойными уважения. Видимо, фамилия обязывает…

И последнее. Из рассказов Саши я впервые узнал, что у танка Т-34 от попадания снарядов частенько клинило башенные люки, и понятное дело…. Кроме того в башне от выстрелов создавалась критическая концентрация отработанных пороховых газов, что частенько приводило к потере боеспособности «башенных», вплоть до потери сознания у заряжающих. По этим причинам в интенсивном бою приходилось воевать с приоткрытыми люками. Приспособления были разные, но командиры танков в основном использовали поясной ремень. Пропустив его кольцом под коленом и через внутреннюю рукоятку люка, можно было регулировать ногой величину «открытия-закрытия». Мало того, водители-асы, получив танк, самостоятельно устраняли «заводскую подлость», восстанавливая проектную мощность двигателя, зарегулированную после его обкатки с целью продления моторесурса. Это давало танку ощутимое увеличение скорости, маневренности и …выживаемости.

Хочешь жить – умей вертеться!

9.95 «Милующая» и гвоздь

Пару дней тому назад обнаружил в своём очень нужном хламе длинный 6 мм гвоздь. Повертел его… – на фиг он мне сдался?

И неожиданно вспомнилась история, связанная с аналогичным гвоздем…

Итак, первая половина 60-ых. После полугодового отсутствия в Ленинграде возвращаюсь и, как всегда, срочное «высочайшее» телефонное указание: «Поезжай во ВНИИтрансмаш и договорись об использовании сегодня их водоёма. Повторяю – сегодня! В 18.00 ты должен быть готов лезть в воду! Надо показать московскому гостю подводное вождение Костровской машины. Всё! Действуй!».

Чешу в затылке… Что за Костровская машина? Сегодня суббота – выходной день! Откуда звонил Котин? Скорее всего вышел на работу. Набираю секретаря Зину Санну и получаю: «Он только что уехал в Обком. Перед этим звонил на полигон Касавину. Сказал, что вы скоро к нему приедете». Звоню начальнику полевой испытательной базы в пос. Горелово С.М.Касавину. Тот на месте, но «абсолютно не в курсе». Обещал выяснить и перезвонить. Оказывается Котин им сегодня устроил рабочий день.

Вскоре ответный звонок: «Кое-что выяснил. Вчера ночью Володя Костров пригнал с завода очередную модификацию, а с сегодняшнего дня он в отпуске. Приезжай, разберёмся. Водителя Соломатина уже ищут».

Всю дорогу от завода до полевой испытательной базы в Горелово вспоминаю «вышестоящего» ласковыми эпитетами. Манера же у него – создаст, мягко говоря, трудности и любуется, как люди выворачиваются наизнанку…

Легко сказать – лезть в водоём! Лезть же придётся в танке, а его надо подготовить к движению по дну на глубине 5 метров. То есть найти на полевой базе именно для него полный комплект съёмного оборудования для подводного вождения (ОПВТ) - различные уплотнения, чехлы, переходники, фланцы, трубы и т.д. и т.п., и всем этим оборудовать танк к 18.00.

А кто и куда их засунул и существуют ли они вообще – фиг его знает. Мало того, нужно ещё выклянчить у кладовщицы Ванды остатки замазки ЗЗК, разворованной для личных нужд, тщательно проверить внутреннее оборудование и т.д. – с ума сойти! Цейтнот! Да и что за «очередная модификация»…

Добираюсь до полевой базы. И сразу же к Касавину. Почти одновременно подъехал свидетель вчерашнего вечернего скандала. Он вошел в кабинет Котина перед тем, как тот выгнал из него Володю Кострова. Последние Вовкины слова были приблизительно такими: «Для этого недели мало! Сдохнуть накануне отпуска – это идиотизм и предательство семьи. Хочу хоть раз свозить жену с ребёнком на море. Путёвки на руках, самолёт завтра утром ».

Всё ясно – Вовкин пятистопный ямб! И хотя мне по должности можно было бы и не лезть в водоём, но на данный момент в наличии из прошедших «курсы водолазной подготовки» только я и водитель Иван Соломатин, которого должны разыскать.

Делать нечего - Володя прав. Отпуск дело святое. Самое паршивое, что машина опытная, только что из цеха, а это значит - скрытых дефектов предостаточно… Да и чего в неё напихано - понятия не имею.

Собираю народ. Озадачиваю. Время в обрез – сегодня суббота! У трансмашевцев, как у всех порядочных людей – выходной день. Мне надо срочно разыскивать их начальство и с ним решать «водоёмные» вопросы и организовывать приём «московского гостя» на их территории… А это форменный скандал, ведь придётся вызывать на работу ни в чём неповинных людей.

Да, ещё надо выклянчить у них индивидуальные аварийно-спасательные средства ИП-46М на случай если утонем. Наши ИП-ы кто-то из руководства завода «умыкнул» для рыбалки и, как положено, не вернул. Выручает Самуил Маркович Касавин - хозяин Горелова: «Ты, дуй к Старовойтову по водоёму и прочему, а я помогу ребятам организовать оборудование машины. Заодно и припомню молодые годы…». Золотой человек!

Короче, когда я приехал из ВНИИТМ, то Самуила Марковича не застал - его срочно вызвали на завод. Однако был обрадован тем, что всё установлено, загерметизировано, сделана проверка танка «методом разрежения» (даже показали разбитый пьезометр), короче - всё в порядке, танк готов к движению в сторону водоема. Я было собрался задать ребятам парочку вопросов по танку, как возник слегка поддатый мой «первый заместитель» Гена Скобкин. Он чем-то занимался на заводе и, узнав, что я возвратился из командировки и получил команду форсировать водоём, бросил всё и приехал сюда. «Чуйство» у него «сработало», что всё кончится плохо, а оно у него срабатывало практически безотказно. На этот раз он вёл себя особенно агрессивно и ультимативно: «Пока не организуется пара тягачей на том берегу, и машина не будет привязана к ним страховочными тросами буду лежать под гусеницей и не пущу танк в воду!». Никакие уговоры на него не действовали. Мало того, его поддержали приехавшие с ним военпред и водитель Ваня Соломатин. Честно говоря, моё чувство тоже особых радостей не прогнозировало.

Опять надо нестись к Старовойтову, ведь 18.00 уже на носу! Ваня лезет в танк, чтобы двинуться в сторону Трансмаша. Одурело лезу за ним…

Очнулся я и стал более или менее соображать, когда ощутил, что меня извлекают из танка. Катализатором послужил Генкин истерический набор мата, адресованный коллективу…., готовившему танк к подводному вождению, конструкторам…., создавшим это ….., к производственникам…., сотворившим это ….. Угробить такого человека…! (речь шла обо мне)

Так бы слушал и слушал, но очень хотелось кашлять, трещала голова и болели уши… Торопиться уже было некуда и я предался воспоминаниям. Они обрывались на том, что когда Ваня стал заводить двигатель, куда-то подевался воздух, больно треснуло в ушах, очередного вдоха не получилось – вакуум, «глаза из орбит», какое-то свистящее шипение и всё…

Дальнейшее расследование и жесткий допрос «виновников» покушения на жизни Михалыча и Ваньки, проведенные Геннадием Скобкиным, выявили, что пьезометр был разбит до проверки танка «методом разрежения», а не после …

То есть проверку произвести не получилось, т.к. второго пьезометра не нашлось.… А в танк, «как оказалось», был установлен 1000 сильный двигатель, которого заставили дышать через негерметичную перегородку между боевым и моторно-трансмиссионым отделениями. Оснащать эту «модификацию» оборудованием для подводного вождения никто из конструкторов вообще не собирался. Задача стояла совсем другая - опробовать танк с более мощным двигателем и новой прибористикой.. «Пощупать», а там видно будет.… А т.к. внешне «модификация» практически ни чем не отличалась от «оригинала» на неё напялили имеющееся ОПВТ. Результат - двигатель, чтобы не заглохнуть, по-чубайсовски приватизировал всю нашу с Иваном атмосферу…

Он, как мне помнится, потреблял кубы в секунду. В танке этих кубов маловато, и понятное дело.… А свист, который мне повезло услышать, случился, когда Иван мгновенно успел открыть люк и вырубить движок…

Чуть успокоившись, Скобкин полез в задний карман штанов и извлёк из него нашейную иконку, которую я ему подарил, вернувшись после прохождения курсов водолазной подготовки.
- Михалыч, прости, впопыхах забыл надеть её на тебя перед «погружением». Но хотел же…. Ей бедной пришлось беречь тебя взаперти из заднего кармана, поэтому она только наполовину сработала.

Надо было бы рассмеяться, но силы куда-то подевались…

Ну, а теперь о главном - о «водолазных курсах».

В своё время очень организованный и мудрый начальник нашего отдела испытаний А.С. Кунчул совместно с ещё более мудрым начальником военного представительства А.П. Павловым волевым решением заставили нескольких испытателей и военпредов пройти обучение на курсах подготовки водолазов. Сейчас это вспоминается со смехом, но тогда…

А начиналось это так. Перед уходом с работы где-то около десяти вечера Кунчул вспомнил, что завтра утром я должен быть по адресу Васильевский остров, Большой проспект дом № 100, там меня будут учить на водолаза. Узрев мои вытаращенные глаза, успокоил - увольнять меня пока не собираются - это будет, вроде бы как, вторая специальность.

Утром кое-как удалось найти прохожего, который поведал мне, что вон та здоровенная церковь без крестов - это и есть то место, где меня будут учить водолазным премудростям. Действительно, внутри храма вместо алтаря был оборудован специальный бассейн, а под куполом установлена барокамера. Судя по старинной табличке на стене, всё это было создано в конце 19-го века по заказу Морского ведомства в память коронования императора Александра Ш и Марии Федоровны.

Как выяснилось позже – всё было не так. Это Советская власть, узнав откуда-то, что скоро я должен появиться на свет, успела за год до этого, т.е. в 1932 году, уточнить предназначение этого храма, организовав в нём специальные курсы для подготовки водолазов. Ну и естественно - в 2000 году Святая Епархия сочла это богоугодным делом и отказалась от возвращения этого храма в её лоно.

Но всё это было До и Потом, а тогда нас обнаружил суровый дядя с фигурой боксёра Тайсона и спросил: «Это вы – танкисты?». Получив утвердительный ответ, он попросил представиться, а затем рассказать, какое отношение мы имеем к океанам, морям и рекам и на каких глубинах собираемся выполнять свой будущий профессиональный долг водолазов. Узнав, что предельная глубина нашего долга по предварительно проверенному дну достигает аж 5 метров, он заявил, что это немало и надо обязательно учиться.

Первым делом нам предстояло пройти медицинское освидетельствование. Перед этим Тайсон (так буду называть нашего руководителя – забыл, как звали) выдал нам для изучения копию приказа Морского ведомства от 1800 какого-то года, где значилось, что для водолазных дел непригодны пьяницы, флегматики, чахоточники, а также лица с короткими шеями, венерическими болезнями, красными щеками, синими губами, сердечники, почечники и др. и пр. После изучения приказа мы получили его совет - те, кто не уверен в своём здоровье, могут добровольно покинуть церковь и завтра к медикам не ходить. «Завтра» нас стало на четверть меньше, и мы приступили к обучению по сокращённой программе – одно занятие отводилось на теорию, пять на практику и один на экзамен. Познавая теорию водолазного дела я узнал для себя много интересного, да и любителям побаловаться в воде тоже не мешало бы знать, что даже, казалось бы, неглубокое погружение может привести к большим неприятностям.

Если вы задержитесь на глубине всего полметра, то почувствуете давление в ушах - прогнулись барабанные перепонки. На глубине 1,5 метра уже ощущается боль - перепонка выгнулась в среднее ухо. На глубине 2 метра могут начать рваться ткани и лопаться кровеносные сосуды барабанных перепонок - вы получаете воспаление и микро-кровоподтёки недельки на две. На глубине 2,5 метра среднее ухо заполняется кровью и слизью из окружающих тканей - это баротравма среднего уха. Быстрое погружение на 3 метра и глубже может привести к разрыву барабанных перепонок - это уже баротравма внутреннего уха, и временная или постоянная потеря слуха вам обеспечена. Чтобы не получить баротравмы ушей надо по мере погружения «продуваться», т.е. выравнивать в них давление. Наиболее простое выравнивание – это сглотнуть, зажав нос. Более эффективный, но и наиболее опасный метод продувки - зажав ноздри имитировать выдох через нос, делать это надо аккуратно, иначе можно повредить внутреннюю часть уха.

По мере погружения надо продуваться периодически. Тех, кто будет пренебрегать правилами погружения и всплытия ждёт суровое наказание. Когда мы приступили к практике, то воочию убедились в этом на примере нашего военпреда в чине майора. Он пренебрёг или прозевал продуться на определённом этапе погружения, а дальше давление возросло и силенок для продувки не нашлось. Видимо он старался терпеть боль, чтобы выполнить порученное ему задание. В результате на поверхность всплыла искажённая до неузнаваемости мертвенно бледная физиономия с вытаращенными глазами и чудовищно раскрытым ртом. По мере того как она судорожно заглатывала воздух у неё стал краснеть нос и на лбу стала вздуваться синим цветом большая жила. Вскоре физиономия стала приобретать красный цвет, а нос стал фиолетово синим. Его пример погружения не прошёл для него и для нас даром. Никто не захотел выныривать с подобной рожей, и мы стали неукоснительно соблюдать правила погружения.

Чтобы не утомлять читателя изложением всего курса нашего обучения, остановлюсь только на некотором. Самым гнусным, противным, болезненным и трудным заданием оказалось, как не странно, следующее. Надо было без маски и акваланга на задержке дыхания нырнуть на глубину 2,5 метра. Там на дне стояла наковальня, лежали 6 мм гвоздь, зубило и молоток. Задача состояла в том, что надо было при помощи зубила и молотка перерубить этот гвоздь пополам. Не думаю, что это была методическая установка, скорее всего до этого додумался наш Тайсон, чтобы сокращённое обучение премудростям водолазного дела не показалось мёдом. Как ни странно никто, кроме меня, не смог перерубить этот проклятый гвоздь. Какому количеству проклятий, интеллигентных чертыханий и изощрённого гневного мата посвящалось этому гвоздю при выныривании! Сколько пальцев и ногтей было побито молотком. А всё потому, что рука, держащая молоток во время нанесения удара движется в воде не по прямой, а чёрт знает по какой траектории. И как это обычно бывает – молоток стремится ударить не по верхней поверхности конца зубила, а по краю или чаще всего по руке, держащей его. Пока ты уложишь гвоздь на наковальню, как надо. Пока возьмёшь и правильно установишь зубило на гвозде. Пока возьмёшь, замахнёшься и ударишь молотком.… На всё это уходит драгоценное время.… А результат? Результат – удар молотком по руке.

При этом зубило улетает в сторону, гвоздь тоже, а травмированный палец хочется сунуть в рот, как это принято на суше.… А здесь даже рта раскрыть нельзя – не только чтобы облизать рану, но даже чтобы выругаться. Задыхаясь от отсутствия кислорода и злобы, приходится выныривать. Особо темпераментных загнать вторично в воду не удавалось. Некоторые капитулировали после второй попытки или третьей. Когда же со сбитыми косточками на пальцах левой руки я полез в воду в пятый раз - все смотрели на меня, как на идиота. А Тайсон сказал: «Может не надо. Ты и так вдоволь накупался». Мне же отступать было некуда. Надо было отказаться после первого раза, как умные люди, а после четвёртого.… В пятый раз меня гнал стыд, и я был готов сдохнуть, но перерубить. Сжав зубы, переполненный злобой к ненавистному гвоздю, я аккуратно достиг наковальни, сконцентрировался и.… Когда я вынырнул, держа в руке половинку гвоздя, меня встретили восторженными криками, а Тайсон пожал руку и сказал пару добрых слов. К сожалению, на этом мои подводные «университеты» закончились, ибо, сказав - «сколько можно валять дурака», меня отправили с очередным опытным объектом в очередную командировку. Когда я возвратился - навалилась куча дел и забот. И даже мысли не возникало, чтобы вспомнить о водолазной церкви. Однако, вспомнить о ней заставил меня Скобкин.

Во время обеденного перерыва, в столовой он громогласно объявил «всеобщее внимание», заставил меня встать и торжественно вручил удостоверение об окончании «курсов водолазной подготовки» и нашейную иконку «Милующей Божией Матери», которые через Кострова передал мне Тайсон.

Оказывается он настоял на том, чтобы мне зачли прохождение курсов без сдачи экзаменов и выписали удостоверение.

Через несколько дней Скобкин поехал в командировку вместо меня, и я также прилюдно надел на него эту иконку, дабы она его хранила.

Меня тогда всё, что было связано с церковью, совсем не интересовало. Иконка много лет хранила Скобкина, и он этим бесцеремонно пользовался. Однако, на очередных испытаниях в Шиханах у неё, видимо, кончились силы, и Геннадия Скобкина не стало.

Кстати, Божий храм, который я окончил по водолазной специальности, как говорят - «частично действующий», т.е. совмещающий водолазную школу с освящённым в феврале 2010 г. «малым церковным пределом».

Называется это здание - Церковь Милующей иконы Божией Матери. При желании её можно посетить и получить более подробную информацию как о храме, так и об иконе.

Ну, а гвоздь, который я обнаружил в хламе и с которого начал этот рассказ, пришлось аккуратно вернуть обратно. Мало ли – вдруг опять пригодится...

На этом можно было бы и закончить рассказ, однако хочется вас предостеречь. Не вздумайте искать на стенах указанной церкви мемориальную доску, посвящённую моему богоугодному пребыванию в ней в течение неполных шести дней (или 24-х часов) без отрыва от производства. Вы её попросту не найдёте… Странно, конечно, но ни Советская , ни Демократическая власть ни разу не удосужились меня поощрить за богоугодные дела, а вот за небогоугодные – частенько… Нонсенс ?!

Продолжение следует...

9.96 «Практика» и бои без правил

Прошло два или три года и знания, полученные в божьем храме пришлось применить на практике. Происходило это в 60-ые в тихом местечке Джубга, уютно расположившемся вблизи Черного моря. Я «дикарь», т.е. отпускник, который снял комнату в 200 метрах от пляжа. Комнатка 8 кв.м., стол, два стула, кровать – что ещё нужно человеку, который приходит сюда только переночевать? За 20 дней проживания отдал хозяйке 20 рублей – оба довольны. В 1956 году она сдавала эту комнату за 100 рублей, но хрущёвская реформа и время некоторым образом исказили эту цифру. В 56-ом она включала в себя ежедневный завтрак – 2 яйца, молоко, хлеб и овощи, а в 60-ых стала в два раза больше и без завтрака. На этом лирические отступления обрываю.

Утро – часиков 8. Занимаю «своё» место на пляже. «Своё» - это значит, что до воды 20 метров, справа два брата – эстонцы, слева муж и жена маркшейдеры из Мурманска, сзади компания ребят и девчат из Горького. Такой порядок соблюдается почти неделю. На этот раз слева и сзади - всё нормально, а справа непорядок – пришёл только один из братьев. Оказывается ночью произошло несчастье – брата госпитализировали с острым приступом аппендицита и сделали операцию. Это трагедия для обоих, т.к. они аквалангисты. А чтобы лезть с аквалангом в воду надо, как минимум, быть вдвоём.

Братья за короткий период стали достопримечательностью пляжа.

Ещё бы – два высоких симпатичных блондина явно из обеспеченных. У них автомобиль «Волга» ГАЗ-21 в прекрасном состоянии, два английских акваланга, компрессор, ружья, маски и ласты, о которых можно было только мечтать… Но мужики были без гонора, короче - хорошие ребята. Ежедневно снабжали наш клан ставридой и горьковчане жарили её тут же на пляже. Запах стоял обалденный, так что хозяева соседних домов, вливались в нашу компанию с бидончиками своего вина. Всё было прекрасно… А тут – аппендицит! « Больной» дня через три появился на пляже, но из под тента не вылезал. Подводный мир стал недоступен. Компания начала распадаться, ведь запаха нет, за вино приходится платить и вообще – всё не так… Я практически в одиночку, напялив маску с ластами и, засунув в рот трубку, пытался с чужим подводным ружьём добыть «пропитание», но тщетно…

Это же кавказское побережье, а не Крым или Одесса. Здесь ни бычков, ни скумбрии, ни креветок, иногда попадается только мизерная барабулька. Вы скажете – а где же ставрида? «Ёк», как говорят в Азии, - для ставриды нужна серьёзная экипировка, опыт подводника, а лучше ещё кое-что… Как-то во время очередной пляжной тоски, чтобы поднять настроение братьям и соседям, я поведал им историю обучения в божьем храме. История поимела успех и последствия – мне было предложено занять место «выбывшего» Ульяса. Надо сказать, что освоение аглицкого оснащения давалось мне относительно легко, т.к. ещё в прошлом году в нашем отделе испытаний появились акваланги «Украина». Единственное, что меня страшило – это глубина, и я решил, что мой предел - пять с кепочкой, а лучше не больше трёх метров.

Поводом для такого решения послужил не очень приятный случай.

Вооружившись английским ружьём, я в маске и с трубкой бродил по воде метрах в 50 от берега. Надо сказать, что Джубгская бухта и пляж резко отличаются от большинства мест отдыха на кавказском побережье. Здесь настоящий песчаный пляж, а не серая галька. Дно тоже песчаное и во время штиля хорошо просматривается с поверхности воды на 2,5 метра. В левой стороне бухты от берега в сторону моря уходит каменная гряда. Вот это место я и облюбовал для охоты.

Плыву, просматриваю дно – может рапанчик встретится. И вдруг замечаю что-то похожее на извержение маленького вулканчика.

Явно кто-то копается в песке. Целюсь и стреляю. Боже! Из облачка песка появляется и летит в мою сторону что-то большое и и тёмное – скат! Не доходя до меня, он резко переворачивается, показывает белое брюхо и уходит в сторону моря. Сильнейший рывок, которого я не ожидал, выдёргивает ружьё из моих рук. Всё ясно, я всадил в него гарпун, соединённый леской с ружьём. Трагедия – ружьё импортное, а самое главное – чужое! Решаюсь проплыть вперёд вслед за скатом. Удача! Вижу борозду на песчаном дне, идущую к камням. Ура!

Вот и ружьё медленно движется по дну. Надо нырнуть и схватить его, тем более, что слева в паре метров от меня гряда огромных булыганов, выступающих на поверхность. В случае «чаво», а я достаточно наслышан о распоротых скатами животах, можно прижаться пузом к камню, чтобы спасти его от скатовского «когтя». Однако дело осложняется. От потери ружья и атаки ската сбилось дыхание. Нырять же надо почти на три метра. Это испытание оказалось похлеще, чем перерубание гвоздя. В воде расстояния искажаются, особенно если задыхаешься. Кажется, что вот уже ружьё, но не хватает каких-то миллиметров, а если и дотягиваешься пальцами, то скат, как назло, дёргает леску…, и об стол мордой. В конце концов мне повезло - ухватился и срочно к камню. Вцепился в ружьё мёртвой хваткой, и не зря. Какое к черту «перетягивание каната» - впечатление было такое, как-будто с той стороны буйвол! Мой живот и я героически выдержали два мощнейших рывка – не выдержала леска… Результат - ружьё в моих руках, а гарпун у ската. Как провинившийся пёс, поджав хвост, заползаю под тент к эстонцам, но… – не только прощён, а и принят в коллектив аквалангистов! Мало того, на следующий день после моей встречи со скатом его выкинуло волнами на пляж вместе с гарпуном, а денька через четыре запах жареной рыбы восстановил дружеские связи с хозяевами соседних домов. Однако вначале рыбалка давалась нам тяжко, особенно мне. Невольно возник вопрос – где и как братья умудрялись налавливать столько рыбы, чтобы удовлетворить взвод едоков. Наш с Ёнасом улов был лёгкой закуской для пятерых… Списывая всё на свою профнепригодность, я стал искать выход из тупика.. И естественно, что русский менталитет упорно потянул меня в сторону рыбацких сетей, установленных в «Голубой бухте» недалеко от Джубги, но эстонский менталитет, прикрываясь высокопарными причинами, этому противился.

В конце концов с большим трудом победу одержал – русский.

Вскоре в нашу команду аквалангистов влился третий член – высокий крепкий кавказец из Тбилиси по имени Гарник. Он был неутомим во всём. Жизнерадостность из него источалась похлеще, чем запахъ из жареной ставриды. Как не странно он прибыл на 401-ом «Москвиче» и сразу же оброс фанатами дошкольного и начального школьного возраста. Им доставляло огромное удовольствие наблюдать за его втискиванием в свой москвичонок и вообще – дядя был под два метра, весёлый и очень волосатый.

Периодически строй ребятишек, возглавляемый Гарником маршировал к палаточке, торговавшей сахарной ватой. Она находилась в ста метрах от «Москвича». Там Гарник закупал вату и по возвращении устраивал пир всей своей команде. Нам тоже повезло - один из офицеров джубских пограничников неожиданно оказался его родственником, и мы как бы перешли на легальное положение.

Ведь в то время на всё требовалось специальное разрешение, а на подводную «деятельность» - особое. К тому же выяснилось, что кавказский менталитет по отношению к рыбе мало чем отличается от русского, что позволило мне стряхнуть с себя обязанности рыбака, а Гарник прочно занял моё место в «Голубой бухте».

Балдею! Прекрасное чувство, когда ты никому ничего не должен и не надо тащиться к чужим сетям. Дует прохладный ветерок. На пляж накатывают здоровенные волны. Жара спала. Вчетвером - чета маркшейдеров, я и хозяин тента режемся в преферанс. Карта мне решительно не идёт… Моя сдача… У воды собрался народ и чего-то громко обсуждает. Неожиданно раздаётся истошный вопль и к этой компании бежит, не переставая кричать, очень толстая черноволосая тётка. Потом начинают кричать все, даже наши соседи. Толстая тётя бежит к нам. Всё ясно – кто-то тонет. Меня и макшейдера Сашу призывают спасать сыночка этой тёти – он тонет за буйками. Репортаж о потоплении ведёт пожилой бородатый мужчина с биноклем. Бросаю колоду, а т.к. Гарник ушёл в Голубую бухту в аглицком прикиде, облачаюсь в его «Украину». На пляже не меньше 25 здоровенных мужиков, но в воду пришлось лезть нам двоим. Напялив мои ласты и маску с трубкой Саша умудрился первым пройти через приливную волну, которая чуть не поставила меня на попа. Кое-как, обвешанный «украинской» хренью, не помню с какой попытки, я вышел в море…

Надо отдать должное Саше. Несмотря на небольшой рост и довольно невыразительное телосложение, плавал он великолепно.. Когда я подошёл к нему, он уже владел обстановкой.

- Юрик, он очень здоровый - килограмм на 100. Попробуй поднырнуть и вытолкнуть его наружу. Только старайся брать со спины. У него лапищи, как твои ласты.

В это время рядом с нами вынырнула очень жирная физиономия и начала колотить руками по воде. Видимо мужик уже ничего не соображал и работал на автопилоте. Ныряю, иду к нему. Спинища, как шкаф. Какие там 100 кг ! И откуда он взялся? У нас на пляже такие не наблюдались. Ухватываю его со спины под мышки и пытаюсь вытолкнуть на поверхность. Сыночек ростом не ниже Гарника и отчаянно сопротивляется. Неожиданно моя нога с ластом оказывается зажатой между его рукой, согнутой в локте, и брюхом. Полундра! Бросаю его подмышки и второй ногой и руками упираюсь ему в спину, чтобы выдернуть первую ногу. С неимоверным трудом выдёргиваю, но… без ласта. Он же, загребая лапищами во все стороны, ухватывает мои шланги и вычмокивает с меня маску вместе с загубником. Начинается неравная борьба за существование. Эта, жирная сволочь, уже «привыкла» тонуть, а я ещё его опытом не обладаю. Мало того – весовые категории совсем разные. Вариант хуже, чем во ВНИИ трансмашевском водоёме. Там хоть мгновенно отключился, а тут безнадёжно гибнешь в полном сознании. Сбросить акваланг, который так понравился этой гадине не удаётся, тем более, что он зажал и мою голову. Почему-то вспомнился Григорий Распутин. Когда его труп выудили из Невы, то обнаружили воздух в лёгких и отсутствие воды. Последняя мысль – отключиться, но воду в лёгкие не пускать.

И вдруг становится легко и что-то выносит меня на поверхность. Передо мною лицо эстонца Ёноса. Он кричит, чтобы я дышал. Дышу!

Оказывается сзади меня обхватил и держит над водой Гарник. Чудеса!

«Путь к причалу» дался нам по-разному. Мне с Ёносом море милостиво разрешило выбраться на берег с первой попытки. А вот остальным не очень повезло. Сыночка в положении по системе «вверх брюхом» Саша с Гарником и ещё какой-то доброволец с большим трудом прибуксировали к берегу. Но там море остервенело и не позволяло его вытащить на сушу. Как потом выяснилось, сынуля весил больше 150 кг. Волны буквально взбесились. Мужиков кверх тормашками выбрасывало на пляж, а потом утаскивало в море. Им приходилось по нескольку раз вылавливать тушу и пытаться её выволочь. В конце концов им это удалось. Как это произошло, я не видел, т.к. стоя на четвереньках выворачивался наизнанку, вдоволь нахлебавшись прибрежной водой.

Отъезд своего соперника по подводной схватке в больницу я наблюдал из-под тента со стаканом «лекарства». Беднягу удалось откачать на пляже, но вскоре пришла информация, что он скончался от песка, попавшего в лёгкие… Вот так…. А мы-то, дураки, переживали, что причиной послужило английское ружьё… Ёнас и Саша собственными глазами видели, как оно, руками Гарника, пыталось вдолбить в голову тяжеловеса , что он поступает не по-джентельментски, насильно удерживая меня в своих объятьях.

Да…

Эстонец, армянин и еврей спасли меня от неминуемой гибели, а вслед за этим, прилагая невероятные усилия, рискуя собой, спасли и вытащили на берег ещё одного человека. Однако этот подвиг был оценён только наполовину… Как на воротах Бухенвальда - Jedem das Seine (каждому своё). Одному - сейчас, другому – позже…

А чтобы это позже стало попозже, морские просторы перестали меня привлекать. Чувствовать под ногами твердь и вдыхать воздух намного приятнее, чем дрыгать ногами во взвеси незнамо чего и давиться водой.

Прошла ещё неделя и мои товарищи по рыбалке и боям без правил стали покидать Джубгу. Остался только Гарник, но общаться мы стали намного реже. Причина была очень веская – у него возникла любовь… А там, где любовь – там не до друзей. Так что нормально пообщаться с ним мне удалось только через год, когда она перестала его беспокоить.

P.S. Гарник– армянин. Фамилия его - Авакян. Года через четыре после этого случая он занял большой пост в тбилисском ГАИ и пару раз навещал меня в Ленинграде. В 1960-ые годы армяне составляли более 20% населения в Тбилиси. Интересно, что до революции армяне вообще являлись крупнейшей национальной группой города, русские занимали второе место, а грузины – только третье…

Ну, а чтобы у Вас было представление о Джубской бухте тех времён, прилагаю случайно сделанное мною в 1959 году фото левой части пляжа во время взрыва откуда-то взявшейся мины. Она сработала рядом с камнями в которых я ловил барабульку, а через несколько лет боролся со скатом. Если бы ей захотелось рвануть часиком раньше, то я бы наверняка остался без обеда.

9.97 «Правила игры»

В нашем министерстве, как и во всех более или менее «приличных» организациях Советского Союза достаточно серьёзно велась политико-воспитательная работа с местным населением, т.е. с нами. Раз в месяц приглашались хорошо информированные товарищи, которые интересно и достаточно откровенно рассказывали нюансы международной и внутренней обстановки, при этом актовый зал на 500 человек заполнялся полностью - достаточно было только повесить объявление. Партком министерства интеллигентно следил за нашим идейным просвещением. А мы, понимая важность этого, раз или два раза в месяц из уважения к нему добровольно собирались после работы в плановом отделе. Там начальник этого отдела В.В. Деркач наполнял нас новыми знаниями. При этом со стороны парткома никакого силового давления не применялось. Надо – значит надо. В принципе на эту учёбу можно было бы и не ходить, если, конечно, хватало фантазии придумать серьёзный предлог. Но определённую меру надо было знать, т.е. не увлекаться. Продолжалась учёба не более часа.

Деркач, как и положено, состоял в партии, звезд с неба не хватал, был скромен и полностью лишен ораторских способностей. В соответствии с установленным порядком, мы должны были слушать, как он своими словами пересказывал очередную речь главы государства на очередном пленуме или съезде, или просто так… Деркач так нудно и сбивчиво пытался донести до нас глубокие мысли генерального секретаря, что некоторые откровенно спали. Оратор же, понимая, что он не Марк Туллий Цицерон, не обижался и не обращал на это внимание.

Всё бы так и катилось своим чередом, если бы мой коллега из отдела двигателей не прокололся. Кто-то из парткома нечаянно заглянул в журнал посещений школы Деркача и обнаружил, что Олег Пыжонков в прошлом году был только раз на учёбе, а по прошествии четырёх месяцев этого года – ни разу. В строчке Мироненко галочек посещения тоже оказалось не густо. Для начала в партком был вызван Пыжонков. На мой вопрос, как с ним там обошлись, Олег ответил: «Понесли по кочкам. Я всё чистосердечно признал. Покаялся. Дал клятву, что такого больше не повторится. Они пожурили и простили».

В отличие от Олега, у меня с представителями Партии и на заводе и в Министерстве всегда были нормальные отношения. И они и я (беспартийный) занимались общим делом – работали на государство каждый в меру своих сил и способностей. При этом лозунг «Jedem das Seine» соблюдался неукоснительно. В основном большинство из них были порядочные и трудолюбивые люди. А откровенных и тем более скрытых сволочей – везде хватает. Так что в Партком меня решили не вызывать, но нашему парторгу посоветовали со мною поговорить. Разговор состоялся. Я откровенно поведал ему, что никакого толка от лекций Деркача не вижу, привык все познавать из первоисточников, а свежая газета «Правда» всегда лежит на моём столе. Далее, как всегда, сдуру выдал: «Чем слушать блеянье Деркача лучше пойти учиться в Университет марксизма –ленинизма, там наверняка чего-нибудь новенькое можно узнать, да и отдохнуть от нашего Цицерона…» Он мою мысль одобрил.

Через пару недель меня вызывают в партком, благославляют и вручают направление на учёбу в Университет марксизма-ленинизма Московского горкома КПСС для получения высшего политического образования в системе партийной учёбы. Во как!

Весть о том, что Мироненко окончательно спятил, мгновенно облетела окрестности комнаты № 429 и даже проникла в соседние главные управления. Посыпались телефонные звонки с «поздравлениями», а наиболее рьяные фанаты поодиночке и группами повалили в мою резиденцию… Это чем-то напоминало ситуацию с Ксюшей Собчак, когда она ударилась в политику, сделав вид, что завязала с пьянкой и развратом. В отличие от неё я честно выдал истиную причину своего перерождения, и тут же часть фанатов последовала моему примеру. Была же явная выгода - ведь получение «высшего политического» даёт право не задерживаться после 18.00 на работе, т.к. надо бежать на партийную учёбу. Кроме того, его получение даёт в будущем право не посещать лекции Деркача и его «коллег». Да и диплом о втором «высшем образовании» не помешает…

В нашем Главке моему примеру последовал только один человек - Людмила Сафьян. Когда, наконец, моё сознание, затуманенное всем происшедшим, пришло в норму, встал вопрос о выборе факультета.

Я выбрал, как мне показалось, самый лёгкий – факультет марксистско-ленинской эстетики. Там не надо было изучать историю КПСС, политэкономию, научный коммунизм, партийное и советское строительство, основы советского законодательства и др…

На « эстетике» принудительным ассортиментом были только «философия» и «экономическая политика КПСС». Надо сказать, что я так и не «врубился» в словосочетание – марксистско-ленинская эстетика, но вроде бы это называлось НАУКОЙ «об особом, присущем только человеку способе деятельности — творчестве по законам красоты». То есть все великие художники, к которым я в 6-летнем возрасте себя причислил (см. 9.72), архитекторы, скульпторы и др. от Фидия и Поликлета, Леонардо и Брюллова до Малевича с Церетелли, в своё время, видимо, учились на этом же факультете по рекомендациям тогдашних парткомов и партбюро.

Ну, хватит лирики – перехожу к учёбе!

Первым делом, чтобы одиноко не торчать в куче незнакомых людей, я переманил Люду Сафьян на свой факультет. Как потом оказалось – это было гениальное решение. Она была членом парткома Министерства и из тех, кто не задумываясь пошел бы с гранатой на вражеский танк. То есть решительности и дурости у неё было не меньше, чем у меня, и в связке это возводилось в квадрат.

Итак, 1 октября 1974 года! Не знаю, что из себя представлял Университет в целом, но Факультет эстетики расположился в обычной школе и в обычном классе. Группа, в которую мы попали состояла из 20 человек, в том числе 18 учительниц младших классов, 17-ти из них было года по 23. Вид у них был перепуганный, видимо, ещё давила остаточная деформация от учёбы в институте, а тут – УНИВЕРСИТЕТ МАРКСИЗМА…, - слово-то какое жуткое… Восемнадцатой было за тридцать. Внешность - типичная для учительниц средних классов, т.е. вода, огонь и фановые трубы для неё пройденный этап, короче – нашего поля ягодка.

Поначалу всё шло тихо и гладко. Лекции по философии нам читал профессор и доктор… эх, забыл фамилию, но читал он очень интересно. Продиктовав нам список «произведений», которые рекомендуется прочесть и, обозначив основной вектор марксистско-ленинской философии, Доктор с юмором рассказывал нам о деятельности философов от царя Гороха до наших дней. После чего, в конце каждой лекции, уже серьёзным тоном просил законспектировать «краткие выводы». Выводы действительно были краткими и укладывались в несколько строчек – как у И.В.Сталина в «Кратком курсе истории ВКП(б)».

Всё бы хорошо, но семинары по «философии» нам были устроены по всему курсу, как зачёты перед экзаменом. И проводила их кандидат этих наук – вылитая старуха Шапокляк. На первом семинаре кое-как выжили только мы, остальные были форменным образом уничтожены. Выручила нас «моя система». Я вполне сознательно дал возможность «клиенту созреть». Клиентом в данном случае выступала Шапокляк, а «зрелостью» была черта, к которой её подводили своим мычанием учительницы и, перейдя которую, она была готова разорвать нас всех на мелкие куски. Вот здесь-то - «на краю», я и принял огонь на себя. То есть поднял руку, встал и «творчески» раскрыл содержание «кратких выводов»… На фоне всеобщего провала это было подобно лучу света… Шапокляк одобрительно покачивала головой, а девчонки, до которых очередь не дошла, и которых я прикрыл, готовы были визжать от счастья. Когда же наступил предел моим творческом возможностям, пришлось резко остановиться и задать ей «очень мучивший меня вопрос» ( уже не помню какой) – но это был ход!

Короче, у неё появилась возможность бросить топор и с лобного места мгновенно перенестись на трибуну мавзолея. И надо отдать ей должное – она этим воспользовалась на 100%. В дальнейшем и до самых экзаменов семинары превратились в её лекции по «непонятным для нас вопросам», причём лучших слушателей в мире не существовало. Но в начале каждого семинара, бегло прочитав в учебнике 10-15 строчек и указав пальцем место, где она остановилась, Людмила бросалась в бой. Учебник передвигался ко мне, и я стремглав проглатывал следующие строки. Ухватив суть и получив тычок в спину, мне приходилось поднимать руку и просить разрешение «немножко дополнить» предыдущего оратора.

Так взаимно дополняя друг друга и «проясняя» у Шапокляк «трудные для понимания» вопросы, мы завоевали непререкаемый авторитет у учительниц младших классов и благосклонное отношение преподовательницы. Экзамены принимал лично Доктор. Отложив билеты в сторону, он поговорил с нами «за жизнь», поинтересовался как идут дела в школе, что нового в оборонке , а потом поставил мне и Люде по пятерке, а остальным «твёрдые» четвёрки.

Практически точно также мы общались с преподавателями других направлений и это устраивало обе стороны.

Было заметно, что наши учителя не очень-то были уверены в истиности преподаваемых ими предметов. Но для одних это было источником материального довольствия, а для других (т.е. для нас) - «суровой» необходимостью. В данном случае, честно соблюдая правила игры, каждая из сторон – выигрывала.

Итак, высшее образование по философии марксизма и истории эстетических учений – получено, впереди экономическая политика КПСС и всё, что связано с историей искуств. Вот здесь-то пришлось труднее. Трудность заключалась в генетической ограниченности тридцатилетних преподователей, их нарцисстизме и жажде «остепенится», хотя бы в кандидата. А неостепенённый гуманитарий, да ещё добывающий пропитание в преподавании политических или «эстетических» дисциплин – это нечто…, сравнимое только с современными правозащитниками типа Ковалёва и Алексеевой – «визгу много, а толку мало» (заимствовано). Этими словами директор «Кировского завода» В.И. Улыбин охарактеризовал своего подчинённого – главного конструктора Н.С.Попова на коллегии Миноборонпрома СССР.

При всей нашей гениальности договориться с ними о соблюдении паритета при игре в марксизм нам не удалось. Пришлось хоть кое-что познавать, а познанное конспектировать. Можно было бы и не высовываться из общей кучи, но возраст за 40 и министерская должность как-то не позволяли уподобляться 23-летней запуганной марксизмом девице, тем более, что уже чётко просматривалась лысина.

Что касается семинаров, то мы «сменяя и дополняя» друг друга ещё оставались отличниками, но на экзаменах…. Как не крути, на экзаменах действует основной принцип социализма – «От каждого — по способностям, каждому — по труду». Тем более, что экзаменовать нас должны были представители Московского Горкома КПСС.

Пришлось готовиться без «отрыва от производства», а «производство», как назло, заканчивалось не раньше 21.00 – 22.00. Оставалась только ночь… Опыт по подготовке и сдаче экзаменов у меня был богатейший – с 4-го класса по 10-ый в школе, плюс Академия связи и Военмех с учётом 20- кратной пересдачи экзамена по электротехнике и два курса в Институте Лесгафта, куда меня затащили приятели… Короче – около 200! Пришлось вгрызаться, как в былые времена. Имея копии билетов по всем экзаменам, я на каждом стандартном листе А4 (297 х 210) писал через копирку в двух экземплярах ответы на все три вопроса соответствующего билета. Дело в том, что у Людмилы что-то стряслось с сыном, и перед первым экзаменом пришлось улететь на Дальний Восток, где он проходил службу в войсках. Экземпляр ей пригодился. Первый же экз. я вручил перед экзаменом девицам, насмерть перепуганным экономической политикой КПСС…Это произвело фурор. Тут же выяснилось, что старшая из них могла читать по губам на расстоянии. И она тут же изобрела метод обеспечения взявших билет, нужными листиками с ответами на вопросы - достаточно было повернуть голову к чуть приоткрытой двери и прошептать губами номер билета… Сафьяновский же экземпляр был спрятан в классе и тоже использовался по назначению... Экзаменатор был человек солидный и не мелочный, поэтому не обратил внимание на то что учительницы отвечали на билеты, используя бумагу явно отличающуюся по цвету от той, которую он выдал для подготовки. Мало того он даже не задавал дополнительные вопросы. Группа экзамен сдала без проблем! А следующий – тем более. Приятно иметь дело с людьми, соблюдающими Правила Игры!

Надо сказать, что как я не старался вести себя скромно, но бдительные преподаватели всё же решив, что я местный пахан, прощали мне кое-какие пробелы в знаниях – в результате по всем экзаменам я получил пятёрки. Что касается дипломной работы, то в отличие от остальных, включая Сафьян, я выбрал из списка тем, которые нам предложил т.А.А.Нуйкин, абсолютно не «дежурную». «Дежурную» можно было «содрать» в любом партийном издании, включая «Блокнот агитатора», что показалось мне недостойным и позорным для круглого отличника.

Я выбрал – Гегеля !

Андрей Александрович вытаращил глаза:
- Юрий Михайлович, вы серьёзно или шутите?!». Пришлось признаться, что о Гегеле я ничего не знаю. Читал только высказывание Ленина о том, что не поняв Логики Гегеля, нельзя понять «Капитал» Маркса, поэтому-то никто из марксистов так его и не понял. Марксов «Капитал» мне ещё в Военмехе не понравился – сапоги, кафтаны, длинно, нудно и скучно. Вместо нескольких томов мог бы сочинить небольшую брошюрку. Или ему платили за строчки?

Моя откровенность ему понравилась.

Поначалу мне показалось, что я вляпался в Гегеля, но вчитавшись, его зауважал. В результате - наколупал рукопись на сотню страниц.

В ней, не кривя душой, честно изложил своё личное отношение к Гегелю.

Мне понравилась его объективность, смелость и порядочность, ведь надо учесть, что родился он во времена Екатерины Второй, а умер при Пушкине.

Для убедительности я попросил ленинградцев отпечатать и переплести моё творение. Начальник секретной части ОКБТ Е.Е.Зданчук зафигачил моё сочинение в красный переплёт и на титульной обложке крупными золотыми буквами сообщил, что это дипломная работа Ю.М.Мироненко, а руководитель А.А.Нуйкин. Аналогичный переплёт получила и Люда.

Но надо отдать должное – мой был раз в пять или шесть толще.

Наступил момент представления дипломных работ для последующей передачи на высочайший суд. Принимал работы Нуйкин. После того, как на столе образовалась кучка школьных тетрадочек, мы положили на них свои красные книжищи… Зрители были потрясены! Книжки пошли по рукам… Когда же они возвратились на стол, руководитель произнёс:
«Работы уже заслуживают высших оценок, а если их содержания будут хотя бы на 10% соответствовать форме, то они окажутся на выставке в Горкоме партии!». И действительно мой Гегель в ленинградской упаковке попал на выставку в Горком. Через несколько дней в том же Горкоме мне был вручён диплом с отличием, и тоже - красный. А фамилия руководителя, изваянная в золоте на обложке моей дипломной работы, вскоре в том же 1976 году появилась среди членов Союза советских писателей СССР, в Высшей школе ЦК КПСС, а затем засверкала в качестве секретаря Союза писателей Москвы.

Finita la comedia… Получив каждый своё, мы больше не встречались.

Быстро пронеслись 10 лет и началась горбачёвская «перестройка». Понятия «правила игры» перестали существовать, а вскоре с приходом Ельцына вообще - началась жизнь «по понятиям».

И если я, как большинство «технарей», остался верен присяге, данной мною в Кронштадте, то руководитель моей дипломной работы, как типичный представитель личностей «гуманитарно-творческого» направления, неожиданно возненавидел всё, что связано с Гегелем, Марксом, Горкомами, ЦК КПСС и вообще с СССР. Мало того, он в 1993 году подписал «Письмо 42-х», т.е. «интеллектуально» или заигравшись в демократию способствовал зверскому расстрелу Белого Дома из танков Т-80. Самое противное, что к созданию этих танков я и Людмила имели непосредственное отношение, что зафиксировано в авторских свидетельствах и в рассказе 9.67 «Между Устиновым и Генштабом». Сработал закон бумеранга…

Да… На этом игры по «ранее установленным» правилам были прекращены, и началась новая жизнь без конспектирования речей высочайшего Руководства, без еженедельной партийной учёбы и Высшего политического образования в Университетах марксизма-ленинизма. Наступила – лафа!

Единственное, что тревожит – это перспектива изгнания с сайта мультиматерного студента… Ведь если пригревшие меня на сайте Геннадий Столяров и хозяин сайта таинственный Хоха догадаются, что Университет марксизма-ленинизма – это уже не «матерь». Институт им. Лесгафта, в котором я «проучился» неполных 2 года и сбежал «по собственному желанию» - это тоже не матерь, то остаётся только Военмех…

Кстати, Военмех – это тоже не «матерь», а скорее всего – Отец.

Таким образом, я не только не мультиматерный, а полностью «безматерный»…

А если ещё Государственная Дума примет в последнем чтении закон о запрете выражений с упоминанием родственников по материнской линии, то мне окончательно хана! Не докричишься же до сильных мира сего, используя набор интеллигентных слов… А, что будет с Россией? Это же полный крах! Ну, в промышленности, в сельском хозяйстве, в социальной сфере – там матерись, не матерись… Ничего не поможет! А как же в армии, на флоте и в авиации? Как заставить солдат вылезти из окопов и броситься на врага? Вы можете себе представить, что будет, если командир обратится к солдатам: «Господа, убедительно прошу Вас по возможности покинуть окоп ….». Ещё хорошо, если от солдатского хохота у врагов лопнут барабанные перепонки, а у танков заглохнут двигатели. А если нет? А на флоте? А в авиации? Люди перестанут понимать друг друга! Такое обращение командира к подчинённому, когда вокруг рвутся снаряды и свистят пули, будет восприниматься как издевательство над личностью. А личность при наступившем капитализме – это же понятие священное!

Я в полном тупике. Раньше хоть существовали чёткие правила игры, соблюдая которые, можно было найти выход из любой ситуации. Теперь – никаких правил… Одни пришли и ….., другие, назвав себя каким-то «Левым фронтом» хотят прийти, чтобы тоже….

А если ещё с сайта выпрут – куда податься «крестьянину»? К тому же и материться будет нельзя.

Одна надежда на Вас. Может быть Вы мне посоветуете, как сохраниться на мультиматерном сайте.

9.98 Сориночка из избы…

Недавно, выбрасывая бумажный хлам, связанный со своей студенческой и профессиональной «деятельностью», я обнаружил чудом сохранившееся письмо Ж.Я. Котина (8 строчек), адресованное в 1971 году руководству Миноборонпрома. В письме содержалась просьба организовать в составе КБ-3 «Ленинградского Кировского завода» головное бюро по созданию тяжелых самоходных артиллерийских установок (САУ) типа «Пион».

Авторами этих восьми строчек были начальник отдела КБ-3 Константин Николаевич Ильин и я. На всё про всё в нашем распоряжении было не больше 15 минут. Кратко об этом.

Я уже не помню в какой раз приехал ко мне из Ленинграда К.Н. Ильин с одним и тем же вопросом:
- Юрий Михайлович, давай ещё раз подумаем, как заставить Попова использовать наш коллектив по прямому назначению. Пропадаем… Все время на подхвате - то на тракторе, то на мелочёвке, то вообще позаброшены. А сейчас всё идёт к тому, что «Пион» полностью отдадут в Волгоград Г.И.Сергееву. У него уже на выходе прекрасная пушка и дельные предложения по открытому её размещению на самоходе. У нас же - идиотский башенный монстр. Время не ждёт. Останемся за бортом. Жалко ребят - разбегутся.
- Константин Николаевич! Ну, что мы можем? Есть только один вариант – образовать вас, как Буренкова с Мироновым, в специальное подразделение в составе КБ-3. Но надо, чтобы этого захотели люди типа Л.А. Воронина, а лучше министр С.А. Зверев… Был бы Котин – он мог бы помочь, но он уже не КОТИН… После инсульта - еле ходит и практически ничего не видит.

В это время кто-то вошёл в комнату и, услышав мои последние слова, сообщил, что только что видел, как кто-то вёл Котина по коридору второго этажа. Не сговариваясь мы вскочили и, сочиняя на ходу текст письма за подписью Котина, понеслись на второй этаж. Там пришлось разделиться пополам. Ильин побежал в комнатушку, которую выделили Жозефу Яковлевичу для общения с «народом», а я ворвался в приёмную зам.министра Мордасова, схватил первый попавшийся лист бумаги и двумя пальцами отбарабанил на пишущей машинке исторические «восемь строчек».

Если бы мы опоздали минут на пять, Котин уехал бы домой. Но мы не опоздали! Через час, на нигде не зарегистрированном листке с подписью Котина, уже было приколото поручение заместителя министра: «24-го утром т.Мироненко Ю.М. доложить лично по теме. Л.Воронин». И этот день - 24 февраля 1971 года стал «Днём нашей победы», ибо Лев Алексеевич Воронин «вошёл в тему» и со свойственным ему львинным напором начал действовать.

Всё остальное, как говорится, стало обычным «делом техники», и Николаю Сергеевичу Попову ничего не оставалось, как стать главным конструктором и головным разработчиком 203мм САУ 2С7 («Пион).

Сейчас, за давностью лет история с «Пионом» вспоминается как нагромождение глупостей, случайностей, хохм и суеты.

Сперва непонятная для нас, конструкторов бронетанковой отрасли, возня с выбором решения «чаво им надо». Вместо того чтобы сразу сказать, что машина должна быть предназначена для «использования» ядерного боеприпаса, нам было дано задание сделать чего-нибудь крупнокалиберное и самоходное. Ну, мы и понаделали всяких проектов…. Что заказчик заказал – то и получил…

Слава Богу, годы взаимного чесания в затылках с 1967 по март 1971 года не прошли даром, за это время кое-кто успел определиться с минимальным калибром «специального» снаряда и объявил – 203,2 мм. Однако, к этому времени «лично у нас» резко изменилась обстановка – Ж.Я.Котин окончательно покинул руководящие посты, а у главного конструктора КБ-3 «Кировского завода» Н.С. Попова напрочь иссяк интерес к созданию САУ (см. 9.60).

С горем пополам, благодаря настойчивости К.Н. Ильина, письма Котина и решительным действиям Л.А. Воронина и министра С.А.Зверева, всё в конце концов, устаканилось. Самоход готов, осталось только смотаться на аэродром, вынуть из самолёта отправленную из Волгограда пушку, установить её и вперёд на испытания. Фигушки! Всё не так просто! Самолёт прилетел, но без пушки. И началось…. Волгоградцы клянутся, что отправили. Кировчане клянутся, что не получили. Проверяются отгрузочные квитанции – всё нормально, – улетела в Ленинград, а пушки в самолёте нет. Опросы, звонки, паника. Ведь не чемодан потерялся, а громадина – только ствол больше 11 метров! Организовали комиссию по поиску! Перерыли все и нашли - бедняжка валялась в раскуроченной укупорке где-то у забора на территории волгоградского аэродрома. На радостях никого не наказали… Хорошо, что всё это произошло до распада СССР, ведь в современной России её давно бы уволокли и продали, как металлолом…

И вот машина собрана и отправлена на Ржевский полигон для испытания стрельбой. Вроде бы для Ржевки это раз плюнуть – какие-то 203 мм. Для неё корабельные и железнодорожные 305 - 400 с гаком – семечки! Но не тут-то было. Вам нужна траектория, дальность и кучность – постройте нам на полигоне штук 15 здоровенных вышек, оснастите их необходимой аппаратурой, тогда замерим. Мы и так и сяк – они ни в какую! Чего нам оставалось…. Покряхтели и придумали - оставим нефтяников без нефтяных вышек. И оставили! Не помню уже, то ли месячный план выпуска нефтевышек, то ли квартальный скормили Ржевскому полигону, зато получили заявленную дальность и великолепную кучность. Потом ходовые испытания…. Накатались по Союзу до отрыжки. Испытали всё - от желудочно-кишечных трактов до прочности границы с Афганистаном и в конце концов сдали машину на вооружение.

Прикинув, что всему этому исполняется 45 лет, я решил поинтересоваться судьбой этой самоходной установки.

В своё время, на голову превосходя лучшие зарубежные образцы и на протяжении многих лет являясь непререкаемым резервом Главного командования, она была категорически недоступна для продажи даже лучшим друзьям. Мне пришлось поучаствовать в сочинении «лапши» для ушей друга Жириновского - Саддама Хусейна. Ему эти машины очень были нужны в начале 80-ых гг. для войны с Ираном. Лапша же должна была убедить его, что такой машины у нас не существует. А если и есть, то только в мечтах или, может быть, в виде макетных образцов.

Будучи уверен, что сейчас только ленивый не сможет найти в интернете любую, даже некогда совершенно секретную информацию, я полез в Яндексы, Гуглы и прочие Яхи. И не ошибся – есть всё, вплоть до ТТХ, документации и номера атомного боеприпаса!

Всё выложено, но не понятно, по какой причине у многих авторов отсутствуют реквизиты решения о принятии его на вооружение и искажена дата принятия – 1976 год вместо 1975-го, даже в Википедии. Мало того, в этих статьях о «Пионе» фигурируют одни и те же «абзацы» (отрезки письменной речи), явно взятые из какого-то первоисточника. Поиск «первоисточника» не занял много времени. Им, как не странно, оказался «Очерк 60-летней истории танкового конструкторского бюро на Кировском заводе в Санкт Петербурге» - БЕЗ ТАЙН И СЕКРЕТОВ (авторы Н.С.Попов и В.И.Петров) и другие произведения из того же «ларца». Пришлось заняться чтением.

Книга, в общем, мне понравилась. В ней в популярной форме рассказано о деятельности коллектива работников в течение 59 лет в Ленинграде и …одного года в Санкт-Петербурге. К её выходу всё, что можно было разболтать и продать, уже было «реализовано» пятой колонной. Поэтому авторы честно соблюли условия данной ими подписки о неразглашении государственных тайн и секретов.

Она действительно не содержит ни одной тайны или какого-нибудь секрета, как не содержит и мусора, который авторы посчитали необходимым сохранить в избе. Что касается произведений других «авторов из ларца», то они базируются в основном на абзацах «Очерка 60-летней…» с небольшими лирическими отступлениями… Вроде бы всё нормально – читается. Но…. Но у тех, кто не дожил до выхода в свет этой книги (включая Ж.Я.Котина), я уверен, возникло бы много вопросов.

У меня же только два – почему авторы посчитали принять на вооружение САУ «Пион» годом позже, т.е. в 1976 году вместо 1975-го, и почему решили, что «За выдающиеся достижения в создании и освоении серийного производства многих уникальных образцов новой техники Н.С.Попову присвоено звание Героя Социалистического труда»? Странно…. Я ещё понимаю, что принятие на вооружение САУ «Пион», которым Н.С.Попова насильно нагрузили – особо его не возрадовало. Но за что конкретно и когда ему неожиданно присвоили звание Героя Социалистического труда он и соавторы обязаны были знать!

Так откуда же появился 1976 год и в чём виноват 1975-ый? Предположим, что ошиблась машинистка, но ни Википедия, ни многочисленные авторы опусов об истории самоходной артиллерии не удосужились. Как говорил наш военмеховский профессор Б.Н.Окунев «из глаза в руку, минуя мозги передрали» абзацы чужой писанины. Гражданских ещё можно простить – они же гражданские. Но военным- то положено знать, что ни кто-нибудь, а Министр обороны СССР А.А.Гречко ещё 13 июня того же 1975 года подписал приказ № 0121 о принятии «Пиона» на вооружение Советской Армии с присвоением ему «звания» 2С7.

Нюансик... Пришлось окунуться в прошлое.

Шел 1975 год. К этому времени Николай Сергеевич Попов, сменивший Ж.Я.Котина на посту главного конструктора КБ-3 Ленинградского «Кировского завода», седьмой год отчаянно сражался за объект 219 – будущий танк Т-80. И именно в этом году, несмотря на огромную поддержку со стороны секретаря ЦК КПСС Д.Ф. Устинова, обстановка с принятием на вооружение этого танка стала практически безнадёжной. Безнадёжность ситуации заключалась в том, что Министерство обороны СССР – маршал А.А.Гречко, Генеральный штаб, Главкомат Сухопутных войск, Урал (Свердловский Обком и Уралвагонзавод), Украина (Харьков и великий А.А.Морозов, создатель танка Т-34) - в упор не видели танк Т-80 с его газотурбинной силовой установкой (ГТСУ).

Встаньте на место Николая Сергеевича Попова.

С 1957 года по 1975 год танковое конструкторское бюро, доставшееся ему в 1968 году, не представило на вооружение ни одного танка. За 18 лет – ни одного! А «недруги» в Генштабе уже подготовили документы о прекращении работ по танку с ГТСУ - осталось только их подписать. На его пиджаке ни одной правительственной награды. Кто он? И, хотя, за ним Устинов и те, кто под Устиновым, но это меньшинство. Если прекратят работы по объекту 219 (танку Т-80) - это конец главному конструктору, даже друзья и бывшие покровители отвернутся. Ведь на создание танка затрачены огромные средства и изготовлено большущее количество опытных танков и газотурбинных двигателей. Все шишки на одну голову!

Мысленно пытаюсь встать на его место. Игра проиграна. Поставил всё, что есть на один номер и одну фамилию. Семь лет каторжного труда. Ведь к этой должности оказался не готов… Институтский «багаж» Харьковского политеха первой половины 50-ых годов плюс бесцельно просиженные в чертёжной инспекции 7 лет. Неожиданное назначение начальником конструкторского отдела вооружения, а он ни бельмеса…. Пришлось упереться, обложиться литературой и постигать... Будучи по натуре отличником и индивидуалистом, ещё более замкнулся, ведь кроме приобретения новых знаний надо было руководить отделом, состоящим из корифеев, отмеченных Сталинскими премиями, орденами и уважением. Вертелся, как мог. Пришлось целиком положиться на них и до слёз отстаивать порой не до конца продуманные идеи. Руководя отделом вооружения, нажил себе в КБ уйму врагов. Начались нервные срывы и истерики на технических советах. Если большинство смеялось, то Котин принял это за чистую монету – человек сгорает на работе, готов «умереть за идею»… Видимо поэтому, не дав Николаю завершить самообразование в отделе вооружения, назначает его заместителем Главного конструктора. С корабля - на бал! Не от хорошей жизни пришлось выбрать тактику конфронтации с соисполнителями, ставя их в позицию виноватых во всех грехах.

Опять нажил врагов, но уже в других организациях. Не успев свыкнуться с должностью Зама, неожиданно для себя и для всех, по протекции Котина, стал в 1968 году вместо него главным конструктором всего танкового КБ…

Впоследствии Котин пожалел об этом, но тогда он, видимо, думал, что Попов будет «ручным». Однако… Николаю Сергеевичу предстоял серьёзный выбор…. Именно в это время пути Д.Ф.Устинова и Котина стали расходиться. Жозеф Яковлевич, будучи действующим генерал-полковником, почти открыто сохранял близкие дружеские отношения с руководством Минобороны СССР. Мало того, поддерживая «военных», отрицательно относился к работам, проводимым Харьковскими КБ (А.А.Морозовым и Л.Л.Голинцом). Устинов же был противоположного мнения и делал всё возможное, чтобы Ленинград и Харьков создали единый основной танк для производства в Харькове, Ленинграде и Омске.

Н.С.Попов выбрал Д.Ф. Устинова и не прогадал. Тот же тоже не ошибся - Попов оправдал его надежды и буквально вгрызся в создание танка с газотурбинным двигателем. Семь лет с утра до ночи он занимался только этим. Создание танка с ГТД стало целью его жизни. Какие к черту ещё ОКР, всякие там «Пионы», «С-300» и прочее! Это бы вытянуть! Ведь за всё придётся отвечать Ему! А где взять силы, где взять время? Будучи прямой противоположностью Котина, он, как прирождённый упёртый отличник, доверял только себе. Люди для него были рабочим материалом, который надо постоянно держать в руках, контролировать и самое главное – в страхе. Давить, давить и давить! Ведь личные конструкторские таланты начисто отсутствовали. Хватался за не до конца продуманные решения. Задёргал конструкторов. Поставил на карачки руководство танковым производством Кировского завода. Уйма конструкторских извещений и, как следствие, - уход на свалку ранее изготовленных деталей, узлов и оснастки, цеха не справлялись с изготовлением нового… Ничего не оставалось, как в срывах сроков ОКР обвинять производственников. В результате его обвинений последовательно были изгнаны несколько начальников танкового производства Кировского завода, в т.ч. будущий зам. начальника 7ГУ Миноборонпрома В.А. Попенков и будущий генеральный директор «Кировского завода» П.Г.Семененко. Попову же в ЦК верили и прощали всё….

Итак «грозный» 1975 год! Устинову надо спасать танк с ГТД и он начинает…. Прежде всего, надо укрепить Попова – поднять его авторитет. И он «делает» его Героем Социалистического Труда за «котинский трактор «Кировец».

Котин уже не замминистра, а пенсионер - полузабытый практически слепой инвалид. Ему вполне достаточно дать Орден Октябрьской Революции – что впопыхах и дали. И хотя «недодали», но зато перестарались – у него уже был такой, а второй – не положено. Дали – ЦК КПСС не ошибается.

Это сейчас везде и во «всём» пишется, что «За выдающиеся достижения в создании и освоении серийного производства многих уникальных образцов новой техники Н.С.Попову присвоено звание Героя Социалистического труда», - а на самом деле очень конкретно - только за Котинский трактор «Кировец». Причём случилось это 8 октября 1975 года, когда за Поповым «многих уникальных образцов новой техники» даже во сне не просматривалось, хотя ненавистный «Пион» уже возник.

Так почему же не за уникальный «Пион», а за котинский трактор? Ведь и тот и другой были одарены наградами в 1975 году, причём «Пион» почти на полгода раньше!

Объясняю.

Материалы о принятии на вооружение САУ «Пион» были оформлены и подписаны очень быстро. Будущий начальник ГРАУ Ю.М.Андрианов, И.А.Мельников, Ю.М.Мироненко и К.Н.Ильин под руководством маршала артиллерии П.Н.Кулешова умудрились собрать все необходимые визы всего за два дня. В это время отсутствовали в Москве два человека - секретарь ЦК КПСС Д.Ф.Устинов и зам. председателя ВПК Б.А.Комиссаров.

Ни Попов, ни создатель пушки Г.И.Сергеев, ни министр С.А. Зверев понятия не имели о задумке Устинова и решили, что за «Пион» на всех хватит 100 наград. Так и было прописано. Когда же приехал Устинов, а случилось это через пару дней после того, как 13 июня 1975 года маршал А.А.Гречко подписал приказ о принятии на вооружение, грянул скандал. Первым от Устинова «пострадал» председатель ВПК Л.В.Смирнов, вторым его заместитель Б.А.Комиссаров, а третьим - догадайтесь…

Было это так. Я по какому-то очередному вопросу «проник» в ВПК к Комиссарову. Его секретарь позвонила ему в кабинет и получила указание немедленно меня впустить. Я вошёл, и тут же был оглушен. Борис Алексеевич, обращаясь к сидящему напротив него солидному товарищу, произнёс: «Ты хочешь посмотреть на законченного ….., смотри - это тот, кто умудрился за « Пион» дать только 100 наград, когда за говно мы раздаём тысячи!». И это прозвучало в здании Совмина, на территории Кремля, в 50 метрах от Спасской башни. «Пиар» в масштабах Военно-промышленного комплекса СССР, а может быть ещё ширше…

Поняв, кого имел в виду Борис Алексеевич, я принял его слова к руководству и в дальнейшем до хрипоты старался, чтобы менее 500 штук в оформляемых мною «документах» - не фигурировало. Получалось!

А представляете - если бы за «Пион» была бы 1000 или на худой конец – 500, - можно было кое-кого представить к званию Героя за создание уникального образца военной техники, а через полгода – 8 октября этого же года сделать, вполне заслуженно, Жозефа Яковлевича Котина Дважды Героем Социалистического Труда, дав вторую звезду за создание и серийное производство тракторов «Кировец»…

Примечание: для пояснения прикладываю к рассказу свою сохранившуюся краткую «выписку» из существовавшей в то время инструкции по распределению государственных наград. Вам сразу же станет ясно, что за 100 - Героев не давали.

9150.jpg

Выходит, что «из-за меня» главный конструктор Н.С.Попов в 1975 году вынужден был стать Героем Социалистического труда за Котинский трактор, а Жозеф Яковлевич Котин лишился звания Дважды Героя Социалистического Труда, хотя он ничем не хуже своих коллег Морозова, Трашутина, Нудельмана и др.

Вот Вам и нюансик…

А дальше - то ли все знаки Зодиака перепутались, то ли кто-то из них не туда вошёл, но неожиданно 26 апреля 1976 г. скончался А.А.Гречко, и 29 апреля Министром обороны СССР становится Д.Ф.Устинов.

Естественно, что 6 июля этого же года выходит Постановление ЦК и СМ № 539-184, и танк с ГТД - «Т-80» принимается на вооружение Советской Армии (об этом я подробно проинформировал читателей в рассказе 9.67. «Между Устиновым и Генштабом»).

И пошло… Дмитрий Федорович делает его, прошу прощения, это XXV Съезд КПСС избирает Н.С.Попова членом Ревизионной Комиссии КПСС, а вскоре его избирают и членом Центрального Комитета Коммунистической Партии Советского Союза.

Получив такие высокие полномочия, становится как-то неудобно быть старшим лейтенантом, и он получает… звание полковника.

Нашей радости нет предела! Раз так можно, то мы уже подготовили документы о присвоении ему генеральского звания, но неожиданно 20.12.1984 г. умирает Дмитрий Федорович Устинов…

Вы спросите – так почему же появился 1976 год вместо 1975-го ? Смею предположить, что тут сыграл простой человеческий фактор – иногда кое-какие жизненные «вехи» невероятно противно вспоминать, тем более, если это становится достоянием широкой, как говорят, общественности. А если ты автор или у тебя есть возможность редактировать, то можно кое-что передвинуть, переформулировать, и даже вложить в уста Л.И.Горлицкого то, что он никогда не говорил, потому, что «его там не было», а сам Попов там был, но об этом вспоминать ему «не хочется». Это я про показ объекта «287» Н.С.Хрущёву в сентябре 1964 года, а не летом… (см. «Без тайн и секретов» стр.250 и моё 9.27 «Как лопата танк прикончила»).

Всё, что вложено в уста Льва Израилевича, мягко говоря, выдумка! Кстати, таких «мягко говоря» в книге – более чем достаточно, но это пускай останется в «избе». Что ещё сказать… У книги – своя жизнь, ведь что написано пером того не вырубишь топором. Остаётся одно – пока эпидемия не превратилась в пандемию, посоветовать любителям ремейков «по возможности» исправить 1976-ой на 1975-ый год и внимательно ознакомиться с прилагаемой копией Указа Президиума Верховного Совета СССР от 8 октября 1975 г. № 2382-1Х.

9151.jpg

P.S. Чуть-чуть о замечательном человеке - Борисе Алексеевиче Комиссарове. «Познакомился» я с ним в 1969 году, когда он, не стесняясь в выражениях, отодрал меня, Игоря Бочарова из 1-го Главка и отставного генерала Д.И Фирсова за то, что мы «запихнули 180 мм калибр в ленинградскую танковую тюбетейку…». Когда же, убедившись в своей неправоте, мы вылетали из его кабинета, он успел задать мне вопрос – «видел ли я в своей жизни что-нибудь крупнее берданки»? Застряв в дверях, я не нашёл ничего лучшего, как заявить, что принимал присягу в Кронштадте. В ответ получил: «Значит мы из Кронштадта…?!». Это прилипло. В дальнейшем на совещаниях он, обращался ко мне по-разному, но всегда присутствовало слово «Кронштадт». Чаще всего – «А что думают в Кронштадте?». Все вытаращивали глаза, не понимая, а я отвечал – «Кронштадт согласен с….,» или «Кронштадт не может согласиться, т.к.…».

Последний раз мы встретились в августе 1998 года на похоронах Игоря Федоровича Дмитриева. Там я и узнал от Бориса Алексеевича, что «Мы из Кронштадта» - это не только я, но и он, родившийся в нём аж в 1918 году. Да…, думал ли я тогда, что с апреля следующего 1999 года интересы «Нашего Кронштадта» придётся представлять мне одному….

(при необходимости продолжение может последовать)

9.99 О дружбе и предательстве (памяти В.С.Саврея посвящается)

Нас, выпускников Военмеха 50-ых годов прошлого столетия остаётся всё меньше и меньше... Се Ля Ви (C'est la vie) - страшные слова....

Недавно пришло известие, что мы потеряли ещё одного товарища - Владлена Сергеевича Саврея ( в простонародье - Володьку).

Он был очень жизнерадостным человеком, верным другом и семьянином с большой буквы - 6 детей, 11 внуков и 6 правнуков.

Не верится... Не верится, тем более, что я прощаюсь с ним уже в третий раз...

Первый раз он исчез во время нашей практики на эсминце "Одарённый" в 1955 году. Был шторм. Эсминец шел полным ходом, зарываясь носом по переднюю надстройку, и Вова ... исчез.

По приказу командира искали его всей командой - безрезультатно. И когда перед ужином второго дня все поняли что "кранты", а командир чуть не приспустил флаг корабля, под полом кубрика раздался стук. Открылся люк и ...появился заспанный и проголодавшийся Саврей.

Прошло 4 года. Инженер и отец двух детей В.С. Саврей принимает решение сменить ленинградский НИИ-303 на магаданский ВНИИ-1 и исчезает... на 40 лет! Ни слуху, ни духу! Через 10 лет безрезультатных поисков пришлось выпить, не чокаясь, с его сослуживцами по НИИ-303.

Прошло ещё 39 лет и вот ... в 2008 году, когда уже не осталось тех, с кем я пил, не чокаясь, он неожиданно обнаруживается ... в Минске, столице независимой Белоруссии.

Выслушав мою "речь" по поводу нашей встречи, "пропащий" объявляет, что его очередной задачей на ближайший период является сбор средств и обязательное присутствие на Зимних Олимпийских играх в Сочи в 2014 г.

Да... , как говорится - " если хочешь рассмешить Господа Бога - расскажи о своих планах на будущее".

А может же быть....???!!! Ведь очень знающие люди утверждают, что Бог троицу любит. А Володька только два раза возвращался!

Ну, а если "знатоки" ошибаются, всё равно, память о нём навсегда останется в нас , в его близких и в том, что создано с его участием на территории нашей Родины.

Посвящается светлой памяти
нашего товарища В.С. Саврея
(в "традициях" Главы 9)

1957 год. Второй месяц пребывания в г. Коврове после окончания института.

До этого я и мой товарищ сняли за 350 рублей апартаменты общей площадью около 4,5 кв.м. Дверной проём, в соответствии с действующей тогда в Коврове модой, вместо двери прикрывался красной с мелкими разноцветными цветочками ситцевой занавеской. Как сейчас помню, у нас была раскладушка, но кто на ней спал? Прошло 55 лет…

Котедж, в котором мы поселились вмещал в себя «залу», кухню и наши апартаменты.

Площадь залы была не менее 16 кв.м, а кухня легко вмещала в себя стол, типа прикроватной тумбочки, и табуретку.

Вход в здание был спроектирован оригинально. Особенно это ощущалось после захода солнца. Входя с улицы в вестибюль, и закрыв за собою дверь, человек сразу же оказывался в интимной обстановке. В полной темноте ему предоставлялась возможность ощутить ногами ступеньки лестницы. Затем, нащупав левой рукой хлипкую перилу и аккуратно перебирая пальцами по ней, пробалансировать до верхней ступеньки. Там, сделав выдох и глубокий вдох, опять же при помощи осязания, найти рукоятку двери и войти в прихожую. Для тех читателей, которые хотели бы более подробно иметь представление об архитектуре этого здания, могу сказать, что оно практически было копией дома, в котором жил известный на весь мир конструктор автоматического оружия В.А. Дегтярев, а именно – хатой пятистенкой с сенями на случай, если захочется завести корову.

Наши хозяева считали себя людьми городскими, поэтому корову не держали, а вестибюль использовали для официальных приёмов отца хозяйки. Он доставлялся обычно ночью местными сердобольными жителями после того, как в Ковров завозилось спиртное. К дому примыкал небольшой двор, в котором находились два дерева и будка с полностью озверевшей после «чумки» здоровенной черной псиной, посаженной на цепь.

Псина мечтала и делала всё возможное, чтобы загрызть любого обитателя дома и тем более посторонних. Единственным авторитетом для неё был муж хозяйки, которого мне так и не удалось увидеть за долгие 3,5 месяца моей трудовой деятельности в городе Коврове.

В связи с тем, что проект дома не предусматривал освещение в сенях, у матери нашей хозяйки открылись экстрасенсорные способности. Владела она ими виртуозно. Когда ночью сердобольные алкаши приносили её 70-летнего мужа, она в кромешной темноте опознавала его на ощупь – по ботинкам.

Я несколько раз был свидетелем, когда она кричала в темноту:
«Кого притащили, паршивцы! Это не дед! Пошли вон!».

Кстати, дед при жизни Дегтярёва был одним из двух его личных слесарей, которые посменно помогали ему создавать макеты новых образцов вооружения в пристроенном к дому Василия Алексеевича сарае. Не знаю, как при его жизни, но в наше время сарай был обит чем-то вроде кровельного железа. Дом располагался в 150-200 метрах от нашего. Сменность работы слесарей определялась периодом их запоев. Когда возникала необходимость прекращать работу одному - его заменял другой, и наоборот.

Ну, а теперь, когда Вы более или менее представляете себе время и место действия драмы, которая произошла с нами, мне ничего не остаётся, как приступить к её изложению.

Совершенно не помню, когда это произошло. Скорее всего в начале июня...

Короче, ко мне неожиданно приезжает супруга, которой она стала за неделю до моего отъезда в Ковров. Шум о её приезде заставил нас высунуться из окон приблизительно за полчаса до её появления у нашего дома. Дело в том, что жители Коврова, твёрдо уверенные, что на свете существуют только цепные и бродячие собаки , были потрясены, когда увидели белого пуделя, которого вела на поводке незнакомка. Ковровчане, случайно оказавшиеся на ж.д. станции, и проживающие на проспекте им. Абельмана, с чувством удивления и восхищения толпой сопровождали пуделя и его хозяйку до нашего подъезда.

Вскоре у прибывших из Москвы, появилась масса почитателей, большинство из которых составляли дети, алкаши и холостые офицеры авиационной части.. Ну, а если есть почитатели, значит должна быть и их прямая противоположность.

Ярыми представителями «прямой противоположности» стали наш цепной пёс, хозяйка по имени Маня и соседские куры, за которыми гонялся пудель.

Нейтральную, точнее сказать выжидательную позицию, занял мой друг.. Не помню учили ли нас в Военмехе, как себя вести, когда к твоему товарищу приезжает жена, но то что совершил он равносильно подвигу, а именно – он уступил свою территорию супругам, а сам с раскладушкой переехал в "залу", где располагались хозяйка, её 4-летний сын, мать и отец, т.е. стал - пятым!

Пятым в 16-метровой комнате – это настоящий мужской поступок!

Будучи оторванным от цивилизованного общества, он не позволил себе опуститься и тем более унывать. Первым делом целиком отдался работе, а чтобы минимизировать отвлекающие факторы, решил, хотя бы на полмесяца, полностью исключить стирку носков.

Это было непросто. Чтобы одновременно купить 10 или 12 пар носков, необходимо было сократить привычную норму ежедневного потребления пищи. И он сократил. Вскоре носки были куплены и началась новая жизнь, полная работы в новых носках. Можете себе представить какими темпами рос его авторитет в Ковровском филиале ЦНИИ-173.

Примечание: грязные носки швырялись под раскладушку.

Прошло недели две или три и чистые носки кончились. Конечно можно было купить ещё пар 12 новых, но сколько можно издеваться над организмом – товарищ решил заняться стиркой! В день намеченной стирки он принял решение не задерживаться, и когда прозвенел звонок, пошел домой.

В то время мне даже в голову не могла прийти мысль, чтобы задерживаться на работе, хотя бы на пару минут, поэтому, зайдя в продуктовый магазин, пришёл «домой» чуть позже него.

Своего товарища я застал в немой сцене. Однако, в отличие от городничего Сквозник-Дмухановского из гоголевского «Ревизора», он стоял на четвереньках у раскладушки, глядя на вытащенную из-под неё кучку зверски изодранных носков.

Немая сцена продолжалось не долго. За нею последовало такое громогласное обилие проклятий, что передать невозможно.

Да…, я ещё раз убедился, что дружба – это великое понятие!

Клянусь, чем угодно! Могу – на Библии, могу на любом номере журнала «Коммунист», могу на собрании сочинений великого борца с привилегиями Ельцина поклясться, что потерпевший, предав проклятью пуделя, гнусный Ковров, день и час, когда он решил ехать в эту дыру и прочее - ни разу не упомянул моего имени и тем более имени моей супруги.

Лучше бы упомянул – тогда мне было бы легче пережить случившееся… Но нет!

А оказывается во всём были виноваты сами носки.

После эксплуатации их в течение двух-трёх дней по трёхкилометровым буеракам до Филиала ЦНИИАГ и обратно они оказались настолько вкусными, что наш пудель просто не смог удержаться от нестерпимого соблазна и скушал у них места, где располагались пальцы и … пятки.

А мы, дураки, не могли понять, почему почти три недели собачка ходит такая счастливая и беспричинно улыбается.

Много ли надо собачонке для полного счастья!

В своих воспоминаниях, описывая период пребывания моей супруги в Коврове, хозяин носков скромно умолчал причину её экстренного бегства из этого города…

Жена, бросив бедного пса и фразу о том, что держать собаку в столичном регионе нецелесообразно, укатила в Химки. Мне ничего не оставалось, как написать и расклеить вдоль проспекта им. Абельмана несколько объявлений – «Совсем даром отдаётся в хорошие руки белый пудель с ошейником и поводком»

На следующий день пришла пожилая еврейская пара. Пудель им очень понравился. Когда же они волоком потащили его от дома, пудель по-человечески плакал, скулил и оборачивался, пока они не скрылись за домами.

Быть виновником случившегося мне было очень тяжко!

Единственный радостный момент в этой истории – это то, что за пуделя мне посчастливилось получить … – целых семь копеек!

Оказывается при продаже собак, чтобы они прижились в новой семье – покупатели обязательно должны дать продавцу N-ое количество денег.

Мои клиенты оказались интеллигентными людьми и предусмотрительно захватили с собою нужную сумму.

9.100 Месть за грабёж

В 1951 году я стал военмеховцем (см. 9.70), но вариантов-то было множество! Так почему же именно Ленинградский ордена Красного Знамени Военно-Механический Институт, о существовании которого я не имел никакого понятия, если бы не наткнулся на рекламу, удирая из Академии связи? С чего бы это? Случайность? Сдуру? Какой-то внутренний пендель? Стипендия? Ведь конкурс туда был очень приличный – из дюжины наших полуотличников прошли только я и Женя Кузнецов. Пришлось задуматься, а для этого опять же пришлось порыться в прошлом.

Кстати, напоминаю - в 1951 году слова "Военно", «Механический» и "Институт" писались с большой буквы ( копию документа прилагаю). Видимо, в этом был заложен определённый и весомый смысл. Ведь Иосиф Виссарионович помирать ещё не собирался, поэтому словами попусту не бросались.

Итак, прошлое …

Мой отец и его четыре брата много лет отдали службе в вооружённых силах различного назначения, так что потрогать револьверы и винтовки мне не возбранялось. Мало того, популярно объяснялось их устройство. В связи с этим мне, как и любому пацану, очень хотелось «стрельнуть», но до 1944 года так и не удалось.

Повоевать вместе с отцом против басмачей тоже не пришлось, но когда в 1939-1940 гг. мы жили в Мурманске я иногда «участвовал» в строительстве оборонительных укреплений и через батиных подчинённых кое-что познал об устройстве дотов, блиндажей, мин и т.п. Эти знания мне очень пригодились весной 1944 года, когда я с приятелями и без них осваивал заминированные поля, блиндажи, траншеи, доты и развалины Урицка, Царского Села, Петергофа, Невской Дубровки, Поповки и Нарвы.

И если мое отношение к предметам вооружения в период с 1936 по 1941год можно назвать любительским, то период 1944 -1946 гг. - был явно профессиональным…

Объясняю. Послеблокадные 1944-1946 годы были тоже голодным периодом в жизни ленинградцев, хотя стали появляться деликатесы - шроты, соевое молоко и дрожжи. Шроты - это труха после основательной выжимки соевых бобов, а соевое молоко - выжимка, разбавленная водой до голубоватого цвета. На базе этих продуктов изготавливалась "вкуснятина" - пирожные (шроты с сахарином и красителем) и дрожже-соевые пончики. Всего этого в свободной продаже не было и оно покупалось по карточкам, которые сохранялись до конца 1947 года.

Суточная карточная норма хлеба иждивенца составляла 250 г, т.е. на 125 г больше, чем в блокаду, а за остальные мизерные граммы продуктов надо было буквально драться в очередях, пробиваясь к прилавкам. Это у ленинградцев называлось «отовариванием» карточек.

Место в очереди занималось накануне и стоять приходилось всю ночь, чтобы утром в числе первых ворваться в магазин и услышать: «Товарищи, к сожалению сегодня товара не будет». Или – « В связи с малым подвозом, отоварить удастся не более 50 человек…».

Мама работала с утра до ночи, папа освобождал Прибалтику, бабушка и 5-летний братишка не могли успешно сражаться в очередях, поэтому «прорыв» в магазин осуществлял я.

Богатый опыт остервенелой борьбы за «внеочередное» проникновение в дверные проёмы и к месту перед прилавком привёл меня к мысли о поиске безочередного и безкарточного приобретения продуктов питания. Я решил добывать их на освобождённых от немцев территориях Ленинграда и его окрестностей. Чего-чего, а этих территорий и окрестностей было навалом. К ближайшим, откуда недавно выперли немцев, можно было добраться пешком, трамваем или на грузовом составе поезда.. Однако, для этого были необходимы знания и опыт преодоления милицейских и военных кордонов, а он у меня отсутствовал. Пришлось обратиться к Малыге, так звали парня на 2 года старше меня, отчаянного и немного туповатого хулигана-одиночку, с которым у меня сложились довольно деловые отношения.

К тому времени он задолжал мне «в пристенок» довольно крупную сумму, и я готов был её простить, если будет брать меня с собой на добычу военных трофеев. Согласие было получено, и я стал его "ведомым".

Сколько раз мы игнорировали надписи «МИНЫ!» и «ПРОХОД ВОСПРЕЩЁН!» - не сосчитать. И однажды каждый из нас получил своё…

Малыга сидел на верхней ступеньке лестницы в блиндаж и, зажав коленями немецкую противопехотную мину, чего-то в ней выковыривал. Взрыв произошел, когда я, безрезультатно обшарив внутренности блиндажа, подошел к нижней ступеньке лестницы, но не успел наклониться. Майка в районе живота быстро покрылась красными пятнышками, а потом они начали сливаться в одно большое пятно... В последующие дни внедрившаяся в кожу песочно-осколочная мелочь постепенно стала за ненадобностью выталкиваться моим организмом наружу. Поэтому пришлось больше месяца посещать Мытнинские бани для её выковыривания иголочкой. Малыге же не повезло - его организм усвоил всё....

Однако даже этот опыт не смог меня остановить от первоначального накопления «капитала». Я был 100-процентно уверен, что овчинка стоит выделки. Это подтверждалось тем, что найденные кое-какие продукты питания, в основном - немецкие консервы и галеты, шли по прямому назначению, а фляжки со шнапсом, успешно продавались на Мальцевском рынке или обменивались на хлеб. Буханка хлеба, бутылка водки, кошка и золотое колечко имели одну цену - 800-1000 рублей… К примеру - месячная зарплата мамы составляла 800 руб.

Прошли годы и взрослая жизнь занесла меня на танковый полигон в район «мишенной обстановки», где всё изрыто и взорвано. Родные «пенаты»! Вот и подорванный блиндаж...! На автопилоте меня заталкивает в прошлое «остаточная деформация» 40-ых годов. Вылезаю грязный, но в хорошем настроении...

А пока же шел 1944 год, и я обрастал холодным и огнестрельным оружием, боеприпасами, ремнями с бляхами «Gott mit uns », значками, медалями и орденами Третьего Рейха. Это дало результаты - я стал уважаемым пацаном в "определённых кругах", понятие «авторитет», тогда отсутствовало. Ко мне зачастили даже старшеклассники для обмена «товаром» , а иногда и для покупки.

Когда в Военмехе нам начали вдалбливать «Капитал» с его штанами, кафтанами и прибавочной стоимостью, мне стало жалко К.Маркса. На то, что у него ушла вся жизнь, мне хватило нескольких месяцев без финансовой поддержки Фридриха Энгельса.

Однако накопленный капитал, беспечность и ребячливость привели к потере бдительности...

Как-то летом 1946 года в Ленинграде появился отец и, забежав домой, решил помыть руки на кухне. В кухне было полутемно. Не найдя на раковине мыла, он обнаружил под ней несколько упаковок хозяйственного мыла, одна из которых была полуоткрыта. Вытащив мыло из бумаги он стал мылить руки, но они мылиться отказались. Батя в сердцах взял другую упаковку и….прочел надпись, которая гласила – «Тол сульфитный вес 250 г...».

В то время везде ещё висели страшные объявления, что за хранение оружия и взрывчатки гражданам грозит….!!!! Батя вошёл в ступор и ничего лучшего не придумав, сгрёб всё это «мыло» и поволок сдавать в 10-ое отд. милиции, дабы оно было рядом и там у него были приятели.

Где-то ближе к вечеру, закончив очень важные дела, я вернулся домой и увидел за столом отца, мать, бабушку и…..нашего квартального милиционера капитана Баланова. По выражениям их лиц стало ясно, что они ждут меня. Чёрт возьми! Выскочил из дома на пять минут, а пришел через пять часов, забыв про тол, который хотел перепрятать в дровяной подвал. Вляпался! Нужна версия …

Первое, что пришло на ум - нашёл в развалинах дома на Дегтярной и чтобы он не достался психам, притащил домой, дабы дождаться взрослых на предмет - куда его сдать.

Батя раскрыл было рот, чтобы согласиться с моей версией, но квартальный его опередил и стал выкладывать на меня компромат, нашёптанный пролетариатом, т.е неимущей сопливой голодранью.

Компромат был весомый – что, кому, когда, товар-деньги-товар.

В принципе я ничем не отличался от других «кулаков» школы №179 Смольнинского района, ведь «сделки» происходили не только на переменах, но и на уроках. Многие учителя боялись своих учеников, особенно с задних парт. В моём 4-ом, в 5-ом и 6-ом классах на задних партах сидели 16-17 летние «мальчики», которые приходили в школу, в основном, погреться и обсудить свои "задумки". По сравнению с обычными школьными кулаками они были олигархами.

Однако, в данный момент на крючок попался я…

Баланов спокойным, но свинцовым тоном обратился ко мне:

«Если ты чистосердечно признаешься где и что у тебя спрятано, а потом всё до последнего патрона выложишь на этот стол, я тебя выведу из-под наказания. Если нет, то из-за тебя могут пострадать твои родители. Выкладывай!».

И началось! Все кричат! Мать, бабушка и даже Шурик - в слёзы!

Не буду расписывать эти сцены.. Я сдался, т.е. решился пожертвовать одним из трёх моих схронов - сдать сарай на заднем дворе.

Пошли в сарай… После неоднократного его посещения на предмет перетаскивания материальных ценностей к нам на обеденный стол, выяснилось, что на столе они даже в два этажа не помещаются.

Я и сейчас с трудом расстаюсь со старым хламом, который когда-то представлял «ценность», а тогда у меня ещё не закончился этап первоначального накопления капитала!

Ведь 13-летнего пацана, да ещё в сороковые годы прошлого столетия можно было уважать только за то, что «надыбал». Вот я и дыбал на всякий случай всё, что считал ценным. Доставалось это с большим трудом и сортировалось по своей значимости. В сарае на заднем дворе у меня хранился неходовой товар: «шмайсеры» ( в деталях), немецкие каски, огромное количество немецких патронов и их содержимого в бутылках, картузные пороха, упаковки советского тола по 250г и по 75 г, ракетницы, пустые фляги и др. и пр.

В подвале нашего дома, где находился отсек жильцов квартиры №2, т.е. нашей семьи, за всяким семейным хламом располагался мой второй тайник с «ценными» вещами: один 9 мм "Люгер" (парабеллум), хорошо сохранившиеся немецкие солдатские и офицерскими ремни, штык-ножи к карабинам, гранаты - «яйцо» под запалы с желтыми колпачками на 7 секундную задержку и «колотушки» с деревянными ручками под 10 секундные запалы. Несколько десятков этих запалов, как и положено, хранились отдельно.

Третий схрон был в ванной комнате, приспособленной под квартирный склад поломанной мебели и наколотых дров. В ней под половой доской были спрятаны два «Люгера» в очень хорошем состоянии, и штук 300 универсальных патронов, т.е. годящихся и для «Вальтера» Р-38, о приобретении которого я мечтал во сне и наяву.

Короче, если я буду перечислять всё, что мне удалось добыть непосильным трудом на полях сражений, а также в результате обмена и выигрышей в «пристенок», то это вскоре наскучит читателю.

Не буду повествовать и о дальнейшей пытке, устроенной мне капитаном Балановым и моими ближайшими родственниками. Дело в том, что мне в конце концов пришлось сдать подвальный схрон № 2 и здесь мне повезло. Баланов наконец-то увидел то, что отсутствовало на столе - пистолет. А скупые мужские слёзы в количестве двух штук, которые с большим трудом я умудрился выдавить из глаз, уставившихся на его руку с моим парабеллумом, убедили его, что я полностью ограблен.

Вывоз основной части конфискованного у меня имущества занял у Баланова не один день и по понятным причинам не афишировался. Что же касается мелочи - немецких касок, ремней, блях, значков, монет, пары "железных крестов" и десятка патронов, то они и я были с шумом доставлены в 10 отделение милиции. Там после соответствующего нагоняя я был передан своей плачущей бабушке для дальнейшего перевоспитания. Перевоспитание привело меня к мысли избавиться от схрона № 3, и я, скрепя всем своим внутренним содержимым, привёл её в исполнение.

В 1947 году отменили карточную систему - началась сытая жизнь.

Я чуть-чуть поумнел, вступил в комсомол, и сменил 179-ую на 174 школу, а её на десятилетку № 158, в которой и завершил своё среднее образование. Надо сказать, что для его получения мне пришлось поучиться аж в шести школах, т.е в среднем по 1,66666.... школе в год!

Чертовщина какая-то...

Детство безоговорочно кончилось, но от раскулачивания и полной потери "собственности", которую я создавал, рискуя жизнью и безвозвратно лишаясь товарищей - на душе осталась царапина. Видимо, именно она потянула меня в сторону военной техники. А фраза "Военно-Механический" и орден Боевого Красного Знамени на рекламном щите поставили жирную точку в "трепыханиях" выпускника 158 средней школы Смольнинского района города Ленинграда.

9.101 Два конца одной палки

15.08.2013г. На Форуме мультиматерного сайта возник конфликт. Дед, засадив 9 августа фужер коньяка, оповестил Форум о моём 80-летии. В ответ - наш предводитель Хоха, заботясь о моем здоровье, документально его опроверг. Ибо отмечать фужерами "до того", тем более за 11 дней - это мягко говоря, безответственно. А уж если невмоготу, то можно найти какой-нибудь другой повод.

Дабы многолетний порядок в нашем общем доме был нерушим, заявляю, что во всём виноват я, а они оба абсолютно правы. Мультирождённость действительно существует. В подтверждение этого - докладываю.

Первые девять месяцев своей жизни я периодически проводил в часовенке, располагавшейся в парке рядом с Храмом на Крови?, где временно проживали мои родители. Затем меня привезли в институт Отто, чтобы я явился... А пока я являлся и проходил акклиматизацию в этом институте, моя семья получила новое жильё на ул. Моисеенко в Смольнинском районе, где 20 августа 1933 года официально и зафиксировали рождение, выдав свидетельство о том, что я родился 9 августа.

В 1936 году мы поменяли улицу Моисеенко на 7-ую Советскую, где "кое-как" в январе 1943 года и дождались прорыва Ленинградской блокады. В результате прорыва образовалось малюсенькое окошечко, через которое стало героически просачиваться в полумёртвый от голода, бомбёжек и обстрелов Ленинград продовольствие, топливо и различное оборудование. Вскоре в некоторых домах "заработало электричество". Одним из таких первых домов стал Дом политкаторжан на Петроградской стороне (официальное название - Дом Общества бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев). В трёхкомнатной квартире этого дома с окнами и балконом, выходящим в сторону Петропавловской крепости, проживала пожилая пара - муж с женой. Муж - бывший политкаторжанин, а жена - сестра моей бабушки. За глаза мы звали её Большой Бертой, видимо, в честь знаменитой пушки.

А Дом политкаторжан был моим ровесником - оба родились в 1933 году. Я родился, как и все тогда - бесплатно, а он был создан на деньги Общества политкаторжан по решению Советского Правительства. Несмотря на такую большую разницу, мы отлично общались. Способствовало этому многое, но в основном радушие хозяев, множество картин, статуэток, книг с иллюстрациями, а самое главное - наличие подзорной трубы и столовой-ресторана на первом этаже. Она всегда очень вкусно пахла, и дядя Марк, взяв три больших судка и меня, спускался туда на лифте, чтобы выбрать то, что хочется лично нам, а не то, что заставляют нас кушать дома. По праздникам приходили соседи - всяческие профессора, доктора, учёные с жёнами, детьми и внуками. Приезжали мои родители, дяди и бабушки. Ели, пили, рассказывали всяческие истории, потом дурачились и всё это фотографировали. За несколько лет получился целый альбом.

Последний раз мы собрались там на день рождения Большой Берты 9 мая 1941 года, а 22 июня в день рождения мамы - грянула война. И....

Прорыв блокады совпал с очередными семейными сложностями. Приковылял Марк и сообщил, что жена в очень плохом состоянии, не встаёт и даже ложку держать не может. Он с утра до ночи, не выходя из госпиталя, оперирует раненых, поэтому за ней из последних сил ухаживала соседка. Сегодня ночью силы иссякли и она умерла.

А у нас своё горе. Совсем кончились дровишки. Паркет, две огромные двери и дверные наличники, все книги, за исключением энциклопедий и батиных художественных фолиантов, всё сожрала печка-буржуйка и выдула из трубы в форточку.

Электричества нет, керосина тоже. Единственное, что ещё фурыкало - это "коптилка", флакончик от духов с лигроином и фитилём. Январь в полном разгаре, холодина, темень и от отца ни слуху, ни духу.

Короче, было принято единственное решение - мы все перебираемся в Дом политкаторжан. Там электричество, титаны с горячей водой, корабли в Неве не подпускают бомбардировщиков, да и артобстрелы пожиже. У нас же сплошные развалины, горы снега, электричества нет, а за водой - в Неву к Охтинскому мосту. К тому же поблизости не осталось разбомблённых домов с деревянными перекрытиями и полами - нечем топить буржуйку. А пока дойдешь до дальних - всё до щепки растащат.

Решение принято, и мы, взяв необходимое, за полдня "с роздыхом" преодолели расстояние в 3 км от 7-ой Советской до Дома политкаторжан.

После майского ледохода как-то утром раздался стук в дверь и появился папа с каким-то дядькой. Оказывается, они прикатили на "виллисе" с вещевым мешком и коробкой, а дядька - это шофер.

В мешке оказалась еда, а в коробке - полуживая тощая рыжая курица. На ногах она стоять не могла и лёжа еле-еле поворачивала голову. Радость была неописуемая! Однако в распоряжении отца оставалось что-то около трёх часов... Первым делом было решено съездить домой на 7-ую Советскую, я уже не помню за чем, но всем очень, очень нужным. До дома мы добрались быстро. Посмотрели на свои окна на втором этаже - вроде бы в пяти окнах фанера на месте, а в шестом, где ещё сохранялись оклеенные бумагой крест-накрест стёкла, одно было разбито.

По сравнению с выбитыми окнами и покорёженным балконом у соседей этажом выше - у нас был почти полный порядок.

Поднялись по лестнице. Дверь тоже в порядке, заперта на два замка. Открыли и... батя аж присел. Там, где начинался коридор и были две первые комнаты, возвышалась сглаженная дождями и сквозняками огромная куча того, что раньше было потолками и стенами вперемешку с какой-то землёй, балками, обломками мебели и пр. Наших окон за кучей видно не было, но через оконные проёмы с выбитыми рамами на третьем этаже квартира очень даже хорошо освещалась. Мало того, сверху на куче устроилась небольшая травка и дохленький кустик полыни. Папа заплакал.

Как потом выяснилось, буквально через пару дней после нашего переезда к дяде Марку, немецкий снаряд прошёл через балконную дверь в квартиру, располагавшуюся над нами. Там до своей эвакуации проживала семья директора какого-то крупного завода. Нам и им здорово повезло - мы и они были в отъезде... Но нам повезло всё-таки больше, т.к. пострадала только половина квартиры. У них же вторую половину квартиры снаряд аккуратно, не повредив наш потолок, выплюнул в противоположную сторону - во двор...

Были и последствия - под нами, на первом этаже располагалось домоуправление, работники которого, как и мы, во время обстрела тоже "временно отсутствовали", но керосиновая лампа горела. Она-то, видимо, и учинила пожар, в результате которого сгорели все домовые книги и прочая документация. Однако бытовала и другая версия, что контора была подожжена умышленно, чтобы в основном уничтожить документы "плановых проверок состояния квартир эвакуированных семей", а также вскрытия и опечатывания квартир, где умирал последний человек. Насколько я знаю, ни один дворник, управхоз, паспортистка и квартальный милиционер, участвовавшие во "вскрытиях и опечатываниях", во время блокады не умерли с голоду...

К чему так длинно и долго я все это рассказываю? Да, к тому, чтобы пояснить возникновение моего второго дня рождения. Ведь если бы все это не случилось, то моё Свидетельство о рождении не исчезло в куче, на которой вырос кустик полыни, и не встал бы вопрос получения дубликата. Не знаю, как в других городах во время войны, но в Ленинграде действовал чёткий и быстрый порядок восстановления документов, ведь в результате бомбёжек и обстрелов жители теряли не только жизни, но и документы, удостоверяющие, что они - действительно они. Это сейчас кое-кто может волынить, издеваться и пр., а тогда нет документа - это смерть! А если стал бы, то наверняка получил соответственно... Ведь у палки тогда существовали два конца... Сейчас же второй конец палки начисто отменён, как пережиток прошлого, а заодно смертная казнь, конфискация имущества и прочее...

Итак, домовая контора сгорела, но существовало отделение милиции, где хранилось моё "досье" и выдавали дубликаты паспортов и свидетельств. Фигушки! Пока два или три дня мы собирались туда пойти, на него во время бомбёжки обрушились два крайних дома. Оно было двухэтажным с деревянными перекрытиями, поэтому к нашему приходу даже щепочки не осталось... Всё к одному... Но бывает, что и один за всех! Квартальный милиционер Баланов за пару дней оформил мне где-то в "центре" новое свидетельство, благодаря которому были получены продовольственные карточки на следующий месяц.

В дальнейшем, во избежание исчезновения в очередной куче, я стал носить его при себе, как удостоверение личности.

Жизнь продолжалась. Большая Берта оклемалась и стала передвигаться по комнате. Марка назначили главврачом больницы, расположенной недалеко от дома, а мы вернулись на 7-ую Советскую, обосновавшись во второй половине квартиры. Наступил август, и при очередной стирке моей рубашки бабушка вынула моё свидетельство, сложенное вчетверо, и решила его расправить. Расправила и... обнаружила, что я родился на 11 дней позже. Что делать? Отца нет, пошли советоваться к доброму милиционеру Баланову. Он внимательно прочел, всё, что в нём написано, и после недолгого раздумья выдал: "Перестаньте "дёргаться" и радуйтесь. Юрке 10 лет, он пока ребёнок и пользуется соответствующими льготами. Война неизвестно когда кончится. Карточки неизвестно когда отменят. А в соответствии с новой датой рождения, он на 11 дней дольше будет ребёнком. 11 дней в нашей жизни...! Что там говорить - вы сами знаете... Так, что если у вас появятся лишние продукты - можете отмечать его день рождения два раза 9-го и 20-го!".

Крыть нам было нечем - осталось только поблагодарить.

Шли годы. Война в 1945 кончилась. В 1947 были отменены карточки, но мы упорно отмечали моё рождение 9 августа, начисто забыв про 20-ое число. Однако палка имела два конца - второй я обнаружил в выданном мне паспорте. Там чётко было прописано, что я родился 20.08.1933 года. Родителям об этом я не сказал, но к мудрому Баланову обратился... По давней привычке, пошевелив челюстью по горизонтали, он изрёк: "Не бери в голову. Ты теперь взрослый, а когда будешь ещё взрослее - у тебя и у твоих друзей появится лишний повод официально остаканиться. Будь здоров!"

Шли годы, я взрослел и с каждым годом всё больше убеждался, что Баланов был прав...

Однако в 1993 году опять напомнил о себе второй конец всё той же палки, а именно - пенсионное удостоверение и соответствующее пособие по старости начали оформляться на 11 дней позже. Что старость Баланов отодвинул мне на 11 дней - это хорошо, а то, что пособие… - это нарушило кое-какие планы. Ведь тогда, захлебнувшись эйфорией торжества демократии, работающим пенсионерам пенсию по старости ещё выплачивали полностью.

Вот вроде бы и всё... Сейчас жизнь намного лучше, чем в блокадном Ленинграде. Поэтому у меня и у моих друзей есть варианты отмечать мое рождение 9-го или 20-го, как кому нравится - по "понятиям" (как сейчас принято) или по паспорту. Лучше же, если позволяет здоровье - дважды, как нам завещал мудрый милиционер Баланов.

9.102 72 года тому назад

72 года тому назад тоже было 22 июня, но только 1941 года. Жили мы тогда на даче в Мартышкино - это 6 или 8 километров от Петергофа. Дом, в котором снимали комнату, находился рядом с пляжем.

Утро. Я с двуствольным ружьём, стрелявшим двумя пробками на целый метр, затаившись в саду, целюсь в пролетающих птичек. Неожиданно, откуда ни возьмись, появляется одномоторный военный самолёт с черными крестами на крыльях. Летит он очень низко, но я успеваю выстрелить в него из двух стволов. Самолёт с рёвом проносится над головой и, оставив за собою дымный след, скрывается за деревом.

Перезаряжаю ружьё и обнаруживаю отсутствие одной пробки. Обе пробки были привязаны к ружью крепкими нитками, значит, пробка свою нитку оборвала и улетела. Ищу. Безрезультатно. Неужели она попала в самолёт, и он утащил её с собой?

Прошло какое-то время и с улицы стали раздаваться крики. Бегу к забору и узнаю, что пролетев надо мной, самолёт упал в воду недалеко от пляжа. Теперь понятно, почему за ним шел дым и почему он упал. Видимо моя пробка что-то ему повредила...

Мне не разрешалось покидать территорию дачи, поэтому ничего не оставалось, как ждать новых известий. Вскоре по нашей улочке стали ездить разные машины, бегать пограничники и всякие дядьки. Однако ничего больше узнать о самолёте не удалось, а вскоре и машины перестали ездить.

Да... Сегодня день рождения мамы. Ей вечером должно исполниться 33 года, поэтому пока она ещё не родилась, мы с папой и не родившейся мамой пошли на рынок за продуктами. Подходим к рынку, и тут по репродукторам, прикреплённым к столбам, очень громко объявляется, что сейчас к нам обратится товарищ Молотов. Мне слушать его не хотелось, и я пошел пробовать черешню. Не успел как следует попробовать, Молотов перестал говорить, и подошел папа. Он заплатил за съеденную мною черешню, и мы, ничего не купив, пошли обратно к даче. По дороге я узнал, что на нас напали немецкие фашисты и, несмотря на то, что мы их быстро победим, нам срочно надо собирать необходимые вещи и как можно скорее уезжать домой в Ленинград.

То, что будет война с немцами, все знали давно. В нашем доме № 36 и соседнем № 38 ещё в прошлом году подвалы переделали в бомбоубежища и закрыли их железными дверями. А раз появились бомбоубежища, то наша управхозиха Семёнова и ещё какие-то тётки с противогазами, стали собираться во дворе и крутить за рукоятку одноногую железную сирену. Сирена должна была выть, пока со всех этажей во двор не спустятся наши мамы и другие женщины. Там им раздавали повязки с красными крестами, а также носилки для песка и для прохожих. Одни из них таскали на чердаки песок, чтобы когда-нибудь им посыпать зажигательные бомбы, а другие хватали прохожих, обматывали их бинтами и тащили в бомбоубежище, чтобы там их лечить. Нас тоже загоняли в бомбоубежище, а на некоторых даже надевали противогазы.

Когда песок заканчивался, а прохожие выздоравливали, Семёнова кричала: "Отбой воздушной тревоги!", и все уходили домой. Я к такой войне привык, поэтому не мог понять, почему вдруг нам надо быстро взять "необходимое" и бежать на электричку. Наверное, управхозихе не с кем крутить сирену и таскать прохожих в подвал.

Когда папа, мама, бабушка, Шурик и я, взяв нужные вещи, подошли к платформе, стало ясно, что папа был прав - надо было идти намного быстрее, т.к. вся платформа уже забилась людьми. Кое-как ему удалось затолкать нас в следующую электричку, но двери перед ним закрылись. Появился он только ночью, и не приехал, а пришел, толкая перед собой двухколёсную телегу, нагруженную чемоданами, узлами и коробками. Дело в том, что мы, переезжая на дачу, всегда ехали на машине и везли в кузове очень много вещей. Чтобы их вернуть обратно, ему пришлось идти пешком и толкать телегу километров 40, а, может быть, и больше. Папа был очень сильный. Сперва гонял басмачей в Средней Азии, потом был её чемпионом по греко-римской борьбе, ну, а потом, учась в Академии художеств, зарабатывал деньги, таская с приятелем очень толстую мёртвую певицу на вытянутых руках. Эта певица изображала из себя молодую царицу и умирала прямо на сцене в опере какого-то Верди. Носили они её в Мариинском театре очень много раз, пока их не выгнали. А выгнали их за то, что папиному товарищу надоело носить её ноги, и он захотел поносить её за плечи. Кончилось тем, что царевну протащили по сцене вверх ногами. Ноги нес папа, а плечи кое-как тащил по полу его товарищ. Зрителям это очень понравилось, а мёртвой царевне не очень - она орала и пыталась драться...

Когда папа привёз телегу из Мартышкина, мы вышли ему помогать таскать вещи. Вышли и начали ахать, т.к. все небо над Ленинградом было завешено аэростатами воздушного заграждения.

22 июня, белые ночи, небо голубое и аэростаты - красиво, но как-то неприятно. Следующий день тоже начался с неприятностей. Если раньше на нашей 7-ой Советской войною занимались только женщины и дворник, то теперь открылись призывные пункты и там стали не только призывать, но и забирать мужчин на войну. В нашем доме забрали человек десять, в том числе и нашего соседа по этажу дядю Ваню Полетаева, с которым я по вечерам играл в шашки и кушал окрошку не на квасе, а на пиве. Окрошку делала его жена тётя Маня, а мои родители её за это ругали. Дядя Ваня был маляром и, стоя в деревянной люльке, привязанной верёвками к крыше, красил стены высоких домов. Однажды он пришел с работы и вместо того, чтобы играть в шашки, достал из сумки толстую тетрадь и стал писать рассказ, как у него оборвались верёвки, и он упал с шестого этажа. Мне пришлось сидеть тихо, чтобы ему не мешать. Он же в это время долго думал, сам с собой разговаривал и, наконец, сочинил заглавие "Как я падал с шестого этажа". Остальное же написать не успел, т.к. пришла тётя Маня, и узнав, что он упал с крыши, побежала к нам. Вскоре она привела моих родителей, и дядя Ваня стал рассказывать... Он стоял в люльке, висевшей у окон шестого этажа. Вместе с ним было ведро с краской, бак и две кисти. Неожиданно с одной стороны люльки оборвалась одна, а потом другая верёвка. Наверное, кошки на них написали, а моча у них очень вредная, потому что разъедает верёвки и они от этого рвутся. Дядю Ваню швырнуло так, что он влетел в окно пятого этажа и зацепился руками за подоконник. Вслед за ним летело ведро с краской, но дядя Ваня ему помешал, т.к. стоял " на карачках", поэтому ведро ударило его по заду и, облив всего краской, полетело обратно на улицу. От падения и от ведра дядя очень перепугался и, стоя на этих карачках, громко пукал и икал. Напротив него в инвалидной коляске в это время сидел больной и старый хозяин квартиры, который тоже очень перепугался, поэтому писал в штаны, и на полу образовалась большая лужа. Они, долго писая, икая и пукая, смотрели друг на друга и только потом решили познакомиться.

Рассказ дяде Ване так и не удалось написать, потому что другие соседи постоянно к нему приставали - расскажи да расскажи. А тут война. Уходя на неё, он взял тетрадь с собой, чтобы вырывать листочки и писать нам письма. Но там ему тоже не удалось ничего написать, потому что фашисты его очень быстро убили. Это случилось ещё до моего дня рождения. Мне было очень плохо. Я не мог смотреть фильмы о войне, невзлюбил управхозиху Семёнову и её мужа-дворника, а также сирены, носилки и противогазы. Я стал бояться встречаться с тётей Маней из-за того, что не знал, что ей говорить. Даже прятался, когда она к нам приходила. Кстати с этого момента и до того, как началась наша первая эвакуация, у меня образовалась в памяти какая-то каша... Папа где-то строил оборонительные сооружения и минировал какие-то объекты. Маме, как и всем женщинам дали лопаты и стали увозить куда-то копать противотанковые рвы и ещё что-то. Она приезжала на день-два и опять надолго уезжала. Дома оставались только я, двухгодовалый братишка Шурик и бабушка, которой в июле исполнилось 49 лет, но все об этом забыли, а она не напомнила, потому что забыла сама. А потом приехал другой дядя Ваня - папин брат. Он работал на танковом заводе № 174 имени Ворошилова и имел "броню", т.е. его не хотели брать на войну. Он сказал, что "всё очень плохо", и нас надо эвакуировать вместе с его танковым заводом. Собираться надо очень быстро, иначе мы останемся одни и будем тут никому не нужны. Свою жену Римку, сына Игоря и тёщу он уже отправил в эвакуацию, а послезавтра отправит нас с заводским эшелоном, как своих очень близких родственников. Для этого мы должны собрать только три чемодана, надеть на себя как можно больше всякой одежды, взять еду на несколько дней и ждать его.

Делать нечего, бабушка стала собирать разные вещи, что-то стирать и плакать. А на другой день приехала мама, и они заново стали всё собирать и вместе плакать. А потом приехал заместитель дяди Вани по имени Румба и повёз нас на завод. На заводе меня и Шурика очень долго распределяли. Меня - по каким-то отрядам, а Шурика по детским садам. Народу там собралось очень много. Все кричали, ругались и плакали, особенно, когда меня и других чужих ребят построили и повели куда-то в первый железнодорожный эшелон. Шурик, мама и бабушка остались. Их прикрепили ко второму эшелону, который должен был уехать после нас. С мамой мне проститься не удалось - её вызвали что-то оформлять. Попрощался я только с бабушкой и Шуриком. Проводить они меня не смогли, т.к. сидели на вещах и ждали маму. На мне были две или три рубашки, пальтишко, новые толстые колючие штаны и высокие ботинки 35-го размера от маминых коньков "Нурмис". Через плечо висела тяжёлая сетка-авоська с продуктами, завернутыми в тряпочки и пакетики. В пальто я спрятал папин фонарик с "динамой-жужалкой" (когда быстро нажимаешь пальцами на рычажок, лампочка горит). А в карманы штанов бабушка положила складной ножик и коробок спичек. Первый эшелон стоял далеко и был очень длинный. Сзади у него был вагон с охранниками и несколько платформ с большущими ящиками, потом теплушки для нас и кого-то ещё. А потом были платформы с танками без башен, зенитные пушки, пулемёты и большие грузовые вагоны. Второго эшелона не было. Он где-то ещё собирался. Нас, ребят и девчонок, подвели строем к теплушкам и по одному стали поднимать и в них засовывать. В нашей теплушке справа и слева были трехэтажные нары. На каждый этаж сажали пятерых. Я успел занять место в уголочке на третьем этаже слева у окошечка. В правой стороне вагона на верхние полки посадили мальчишек, а под ними уселась толстая злая тётя и две девочки. Тётя была нашей начальницей. Вместо туалета мальчикам она притащила два ведра, а девочкам тазик. Потом к нашей начальнице прикрепили ещё одну женщину для того, чтобы они по очереди командовали нами и не разрешали спускаться вниз. Когда все разместились, здоровенную дверь на колёсиках задвинули, оставив только маленькую щёлочку. Моё окошечко тоже закрыли, так что я не видел где и куда мы ехали. Из разговора нашей начальницы с её заместительницей стало понятно, что нас повезут сперва в Челябинск, а потом в город Чкалов. Я тогда в географии не очень разбирался, поэтому, когда эшелон остановился, решил, что это Челябинск. Но началась бомбёжка, и мне объяснили, что до Челябинска мы ещё не доехали, а это станция Мга. Нас быстро повыгоняли из вагона и спрятали в траншее за вокзалом. А когда бомбёжка кончилась, отвезли в большую кирпичную школу. Там мы покушали и переночевали. Немцам, как они ни старались, не удалась разбомбить наш состав, поэтому утром мы опять поехали. Эшелон нёсся с большой скоростью. Вагон мотался то вправо, то влево. Ревели и выли самолёты. Строчили пулемёты, стреляли пушки. Со всех сторон что-то взрывалось. Вдруг вагоны ударились друг о друга - скрежет, лязг. Я сорвался с полки и упал на пол. На меня попадали другие пацаны и стали по мне ползать. Кое-как удалось из-под них выползти и забраться под нижние нары. Все кричат, плачут. Громче всех орёт начальница. Наконец открывается дверь. Нам командуют быстро выпрыгивать из вагона, разбегаться в разные стороны, прятаться или ложиться на землю. Я выполз из-под нар последним. Где-то рядом раздался сильный взрыв. Какой-то дяденька схватил меня, и мы с ним оказались под вагоном рядом с колесом. Лежу между двумя шпалами, на моём затылке сильная рука, которая больно прижимает меня носом к земле. Иногда удаётся посмотреть через рельсу. Вижу бегающие туда-сюда ноги. Видимо, наш эшелон стоит на насыпи. Наверное, она высокая. Что под ней мне не видно. Проглядываются только верхушки дальних деревьев.

Когда самолёты улетели, дядя приказал мне лечь между шпалами на его место, уткнуться головой в рельсу под колесом и ждать, пока он не придёт. На мой вопрос: "А поезд меня не раздавит?", он ответил, что поезда нет - его разбомбили.

Лежу, жду дядю. За колесом бегают взрослые и дети. Хочется пить. К тому же у меня на третьей полке осталось пальтишко с фонариком и сетка с едой. Вылезаю и пытаюсь забраться в вагон. Не получается - высоко. Подбегает наша командирша с перевязанной головой, но тут кто-то громко кричит: "Самолёты!" и она, оттолкнув меня, прыгает с насыпи и бежит в сторону леса. Я за ней. Но до леса далеко, поэтому останавливаюсь и лезу опять на насыпь под вагон за колесо. Лежу и смотрю на командиршу, бегущую к одиноко стоящей сосне. Вот она подбегает к ней и исчезает…

Что было дальше трудно передать. Рёв самолетов, взрывы, крики, стрельба. Особенно было страшно, когда пули пробивали стены вагонов, били по насыпи, рельсам и колёсам. Казалось, что это никогда не кончится. Мне ничего не оставалось, как размазаться между двумя шпалами и упереться головой в рельсу, на которой стояло колесо. Когда очередные бомбёжки и обстрелы вагонов прекращались, я приподнимал голову и пытался выскочить из-под вагона и побежать к той одинокой сосне, которую никто не бомбил. После нескольких попыток всё же решился. Выползаю... Кубарем скатываюсь с насыпи и вижу летящий очень низко и прямо на меня самолёт. Стою на четвереньках, прикрывая одной рукой голову, и вижу, как он проносится над крышей соседнего вагона. Вскакиваю и бегу к сосне. Будь что будет. Стараюсь никуда, кроме сосны не смотреть. Сзади стрельба и взрывы. Сосна всё ближе. Она, оказывается, уселась на невысокий бугорок и спустила с него свои корни. Под корнями углубление, из которого торчат ноги нашей начальницы. Рядом с нею есть местечко для меня. Пытаюсь туда влезть, но она что-то кричит и выпихивает меня ногой. Отлетаю в сторону, падаю на спину и вижу летящий в нашу сторону другой самолёт. Не очень далеко торчит из земли пушистая ёлочка, как у нас на Новый год - до потолка. Несусь туда и пытаюсь пролезть головой и плечами под её лапы. Оцарапал лоб, уши и шею, но куда-то влез. Самолёт стреляет и проносится над ёлочкой. Лежу. Ничего не вижу. Наконец стрельба прекращается и наступает тишина. Выползаю из ёлочки и ложусь на бок. Так бы и лежал, но надо идти к вагону - там моя сеточка с едой, пальтишко, да и пить очень хочется. Приближаюсь к сосне. Из-под корней торчат ноги. Начальница, видимо, с перепугу продолжает лежать под сосной. Подхожу ближе... Кровь, мясо, тряпки. Целы только туфли. Видимо её прострочил пулемёт... Отвернулся, посмотрел на ёлочку и поплёлся к эшелону. Передние большие грузовые вагоны горят. Несколько платформ сползли с насыпи. Почти все теплушки побиты пулями и чем-то поломаны. Наша теплушка прострелена в нескольких местах, но сохранилась неплохо. Кто-то помог мне в неё влезть. Внутри полный кавардак, всё разбросано, но в уголочке на третьей полке мои вещички сохранились. Сижу на полке, смотрю вниз и ловлю себя на мысли, что забыл лица почти всех, с кем был в этом вагоне. Запомнилось только злое лицо нашей начальницы и усы дяди в кожаных сапогах, с которым мы лежали под вагоном. И вообще не хотелось ни о чём думать, ничего не видеть, просто сидеть на полке и не открывать глаза.

Совсем не помню, как оказался на насыпи. Плохо помню, как нас, мужчин, женщин и детей, делили "поровну" на два отряда и как мы оказались в лесу. Помню только, что в нашем отряде было четверо мужчин, две женщины и "чертова дюжина" пацанов и девочек. Нас так и называли - чертята или дюжина. Шли мы, видимо, параллельно железной дороге, но только лесом или по опушкам. Как что, то сразу прятались в лесу. Руководил нашим отрядом бывший начальник эшелона. К сожалению, я совершенно не помню, как его звали, кстати, как и других взрослых. Имена ребят и девочек тоже не отложились в памяти, может быть, потому, что я впоследствии с ними не встречался, а, может быть, от того, что все они пеклись только о себе, а в критические моменты впадали в истерику и становились полностью неуправляемы…. Кстати, с момента, когда нас "построили", разлучили с родными и повели в эшелон, у меня появилось чувство полного одиночества. А после того, как ногой нашей начальницы я был вытолкнут из под сосны, почти все стали мне безразличны. Единственный человек, которому я полностью доверил себя, был наш командир. От него зависело моё возвращение в Ленинград, и он делал всё для того, чтобы это произошло.

С ребятами я практически не контактировал - своих забот хватало... Их было много. Первое, это мой скарб. Ведь на мне находилась постоянно вся летняя и демисезонная одежда минимум в трёх экземплярах, плюс пальто и плюс продукты. А лето в 1941 году было на удивление очень тёплым. Продукты я распихал по карманам и за подкладкой, которую специально продырявил. Мало того, у меня оказалась неизвестно откуда ещё начатая кем-то пачка папирос. Её я тоже на всякий случай заложил за подкладку. Учитывая всё это, видик у меня был достаточно "выдающийся". Наверное, поэтому наш командир решил со мной побеседовать. Он отозвал меня в сторонку, посадил рядом с собою на поваленное дерево и спросил, чей я и как оказался в эшелоне. Я кратко ему рассказал про дядю Ваню Мироненко, папу, маму и Шурика. Он ещё задал вопрос - не жарко ли мне в моей одежде. Пришлось честно поведать о её "содержании", о моём непредсказуемом будущем и о том, что за летом наступит зима... Единственное, что я утаил, а может быть постеснялся сообщить - это наличие за подкладкой пачки папирос. Мои ответы на его вопросы заняли не более трёх минут. После чего я попросил его ответить на два моих вопроса - знает ли он моего дядю Ваню, и почему в наших отрядах нет дяди с усами и в сапогах, с которым мы лежали под вагоном. Он ответил: "Иван Александрович Мироненко - мой хороший товарищ, а твой товарищ с усами и в сапогах погиб во время последнего немецкого налёта... Ты же, парень, молодец! Терпеливый, да и слёз я у тебя не замечал. Держись! Прорвёмся!"

И мы прорвались... Наша "экскурсия" от раздолбанного эшелона где-то между Волховом и Тихвином до Ленинграда заняла не меньше полумесяца. Мы бродили по лесам, "форсировали" реку Волхов, нас "подбрасывали" и кормили военные, а также просто добрые люди. Мы умудрились обойти Мгу, захваченную немцами. Подолгу останавливались, как говорил наш командир, "на постой", т.е. выжидали, когда "сменится обстановка". А обстановка была очень разнообразной. Кончилось тем, что пальтишко и дополнительная одёжка мне очень пригодилась. А папиросы пригодились нашему командиру. Одной из них он угостил мрачного и бородатого лесника. Я был при этом. Лесник дрожащими руками принял эту папиросу, закурил, закрыл глаза и одной затяжкой выкурил её от начала до конца - огонёк просто бежал ... Потом медленно выдохнул, а дыма не было. Мы у него прятались, пережидая немецкий десант несколько дней. А расставаясь, подарили ему мой фонарик-жужжалку. Затем ещё долго где-то бродили и наконец, подойдя к Неве, на каком-то буксире приплыли в Ленинград. Сразу домой мне попасть не удалось, т.к. приплыли ночью. Переночевал я у командира, и только в середине следующего дня был доставлен домой.

Явление Христа народу не произвело бы такое впечатление, как моё появление дома. Оказывается, второй эшелон, в котором должны были эвакуироваться мама, бабушка и Шурик, был задержан на пару дней, и в это время пришло сообщение о гибели нашего... Как говорится, слава Богу, командиру, его помощникам и добрым людям, что нам повезло попасть в число возвратившихся. К сожалению, командир нашего отряда, имя и фамилию которого я преступно по молодости не удосужился запомнить - погиб. Дело в том, что по решению К.Е. Ворошилова на заводе № 174 был организован партизанский отряд, состоящий в основном из инженеров. Отряд принёс много неприятностей финским агрессорам, но однажды попал в окружение по доносу какой-то старухи. Из окружения спаслись, как мне помнится, только 4 или 5 человек, в том числе мой дядя Иван Александрович Мироненко и его заместитель Румба (ни имени, ни фамилии не знаю). Жизнь разбросала их по разным городам, но ежегодно, по крайней мере, до 1950 года, они собирались у нас в Ленинграде, чтобы помянуть погибших друзей. При этом в обязательном порядке должен был быть бочонок со спиртом-сырцом, алюминиевые кружки и черпак для использования по назначению.

Почему до 1950 года? Потому, что Иван Александрович Мироненко скоропостижно скончался в конце 1949 года накануне очередного Дня Памяти...

(продолжение рассказа должно последовать)


© Юрий Мироненко

2008-2016


Ваши отзывы, вопросы, отклики и замечания о заметках Геннадия и однокашников мы с нетерпением ждем в .:специально созданном разделе:. нашего форума!

Копирование частей материалов, размещенных на сайте, разрешено только при условии указания ссылок на оригинал и извещения администрации сайта voenmeh.com. Копирование значительных фрагментов материалов ЗАПРЕЩЕНО без согласования с авторами разделов.

   
 
СОДЕРЖАНИЕ
Об авторе
Предисловие с послесловием
(Г.Столяров)
0. Начала
(Г.Столяров)
1. Живут студенты весело
(Г.Столяров)
2. Военно-Морская Подготовка
(Г.Столяров, Ю.Мироненко, В.Саврей)
3. Наши преподы
(Г.Столяров, Ю.Мироненко, В.Саврей)
4. Скобяной завод противоракетных изделий
(Г. Столяров)
5. Завод швейных компьютеров
(Г. Столяров)
6. Мой старший морской начальникNEW!
(Г. Столяров)
7. Про штаны и подштанники
(Г. Столяров)
8. Наука о непознаваемом - ИНФОРМИСТИКА и ее окрестности
(Г. Столяров)
9. Инженерно-бронетанковые приключения, или комические моменты драматических ситуаций
(Ю. Мироненко)
10. Владлен Саврей
(В. Саврей)
 
ПОДСЧЕТЧИК
 
Эту страницу посетило
364404 человек.
 

 

 



Powered by I301 group during 2000-2005.
© 2004-2021