Глава 9
Инженерно-бронетанковые приключения, или комические моменты драматических ситуаций
(Юрий Мироненко)
9.84 Борьба за существование
Первые дни в колхозе я вспоминаю довольно смутно.
И этому есть объяснение. Я не мог понять, какого чёрта нас сюда занесло. Мы абсолютно были никому не нужны. Колхозники кое-как сводили концы с концами, а тут ещё к ним присоединились 18 активных едоков: 12 желторотых студентов Военмеха и шесть бывалых девиц шестого курса санитарно-гигиенического института. Нам по 18, а им по 23-24 года. Мало того, мне удалось разведать, что четырёх председателей этого колхоза за провалы в «урожаях» постигло суровое наказание, и аналогичная судьба ждала нынешнего председателя.
Стала проясняться причина появления в колхозе представителя горкома партии.
Короче, всем было не до нас, поэтому нашему руководству в лице поселившихся в соседнем колхозе представителей институтского комитета ВЛКСМ и нашего Коли Фирсова, назначенного прорабом санитарно-военмеховского объединения, приходилось туго. Надо было не только выклянчивать какую-нибудь работу, но и пропитание.
Горох кончался, картошку и прочее «добывать» с каждым днём становилось всё труднее, денег практически не было, а если и были, то прятались на случай вынужденного бегства в Ленинград.
Но мы - молодые патриоты, идейно подкованные и пережившие тяготы Отечественной войны, - не падали духом.
Мне поначалу пришлось испытывать чуть большие неудобства, чем остальным, ведь я опоздал и как бы вывалился из коллектива. За сутки моего отсутствия ребята обосновались, расхватали матрасы, «обустроились», наладили контакты с медичками, короче - почувствовали себя аборигенами, а я … пришелец. Кое-как удалось раздобыть матрас, но «вписаться» в коллектив не удавалось. Создалась какая-то «аршавинская» ситуация в «Арсенале» - я вроде бы член команды, бегаю, стараюсь, но команда меня как бы на замечает, распасовывают между собой, а я постоянно без мяча.… Навязываться – не мой принцип жизни, поэтому я стал быть как бы при них.
Перекинешься парой слов и опять вне коллектива. Много негатива исходило от нашего «прораба» Коли Фирсова – он постоянно забывал меня включать в состав групп, получавших какое-нибудь задание. А когда я, тыча пальцем в себя, спрашивал – «куда?», он с явным удивлением обнаруживал меня, хмурил брови, задумывался и отвечал: «Хочешь? Присоединяйся к ним…». В конце концов, я сам стал решать к кому и к чему «присоединяться». Поначалу я присоединился к рубке и трелеванию здоровенных сосен. Нас вооружили топорами, двумя ручными пилами и … тремя или четырьмя здоровенными немецкими трофейными меринами, которые и должны были «трелевать», т.е. вытаскивать из леса срубленные деревья. Никто из нас никогда не рубил 30-метровые сосны и тем более не занимался их трелёвкой.
Мерины ни бельмеса не понимали по-русски, были огромными короткохвостыми буцефалами и воспринимали нас, как низшую азиатскую расу.
Топоры для обрубания кроны и сучьев последний раз точились при царе Горохе, а двуручные пилы были ржавые и с трудом прорезали кору. Но мы же были комсомольцами! Сперва проклянали всё на свете, потом проклятия усилили соответствующим сленгом, но топоры всё ж таки заточили. Дня через три до большинства буцефалов стал доходить смысл кое-каких наших фраз, и они решили, что лучше не нарываться на неприятности. С лёгкой руки Володи Журко, назвавшего своего коня Отзовистом, за то, что он стал отзываться на его команды, мы с Борей Новосёловым назвали своего – Ликвидатором. Он оказался самым мощным и покладистым - выволакивал из леса самые большие стволы, ликвидируя завалы.
Хуже всех приходилось Алику Буракову со своим мерином. Мерин был спокойный и рассудительный, а Алик резкий и вспыльчивый.
Характерами им так и не удалось сойтись. Мерин, как чистокровный немец, беспрекословно выволакивал из леса любое дерево, но после этого должен был отдохнуть, пощипать травку и подремать, т.е. экономно расходовал свой потенциал.
Прозвали его – Экономист. Алька же терпеть не мог лентяев и, когда у него кончалось терпение и словарный запас, он безжалостно охаживал мерина дубиной. Мерин обижался и вообще отказывался работать – хоть убей.
Мы по возможности старались смягчить их «взаимоотношения», но это не всегда удавалось, т.к. работали друг от друга на приличном удалении.
Для тех, кто не изучал на первом курсе «Краткий курс истории ВКП(б)» или осваивал его не очень прилежно, напомню, что именно с ликвидаторами, отзовистами и экономистами большевики боролись во время Третьей государственной думы и столыпинской реакции в 1908-1912 годах.
В отличие от меня, Журко и Новосёлова, которые мирно сотрудничали с Отзовистом и Ликвидатором, Бураков был настоящим большевиком - не прошло и двух недель, как Экономист скончался по невыясненным причинам …
Кстати, ещё до кончины Экономиста произошёл неприятный случай.
Кто-то из нашей интеллигенции, срубая огромную сосну, действовал как заправский бобёр, т.е. «обгрызал» её топором вкруговую. Надо отдать ему должное, что когда сосна осталась на одном тычке и не знала, в какую сторону ей падать, он закричал «полундра», на что сосна, определившись с направлением, стала падать на Борю Новосёлова.
Боря, догадавшись, что сосна предназначена персонально ему, постарался увернуться от её могучей кроны с огромными сучьями, но ему это удалось частично… Верхушка кроны всё же его догнала, сбила с ног и очень жёстко приложилась к спине. Боря стоически без единого стона перенёс удар сосной, но дня три было заметно, что последствия удара его беспокоили.… Самое интересное, что во время трагедии, случившейся с Новосёловым, кто-то из моих коллег (фамилию называть не буду) потерял топор, и все наши потуги по поиску этого топора не дали результатов. Всё бы ничего, но другой наш высокоидейный коллега, узнав об этом, сдуру, а может быть намеренно, придал потере топора политическую окраску. В его обвинительной речи против потерявшего - топор оказался орудием производства и социалистической собственностью. А обвиняемый, преступно относясь к этому орудию и собственности, её потерял! Мало того, что потерял – он ещё улыбается!
Далее обвинитель нёс ещё какую-то хрень и договорился до того, что потеря топора несовместима с пребыванием обвиняемого не только в комсомоле, но и даже в нашем краснознамённом институте.
Пришлось, пока не поздно, остервенело вмешаться в этот процесс.
Не буду в подробностях описывать дальнейшие события, самое главное, что всё кончилось относительно мирно.
Расскажу только об одном эпизодике. После обвинительной речи и ещё чего-то наступила ночь, и мы завалились шеренгой на нары. Моим соседом слева на нарах был Саша Сахаров. Чувствуя, что он тоже глубоко возмущён поведением новоявленного прокурора, я, чтобы слышали все, громко обратился к нему: «Саша, какой-то непорядок у нас! Сейчас будет ровно 12 часов ночи, а в это время в нормальных условиях по радио исполняется партийный гимн «Интернационал». Давай восстановим установленный порядок - споём «Интернационал» и если при звуках партийного гимна какая-нибудь сволочь не встанет по стойке смирно – будем считать это контрреволюцией!». И мы дружно запели:
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов…
Спев два куплета с припевами и сообразив, что остальные куплеты не помним, мы без зазрения совести проорали всё с начала.
Встал только один человек. Он стоял у окна и делал вид, что что-то там за окном его очень интересует – это был «прокурор».
На следующий день, чтобы не стать жертвой политических провокаторов в лице нашего дуэта и его возможных пособников он принял решение забыть о топоре и больше не возникал, тем более что на следующий день судьба нас развела с ним на разные работы.
Нашей команде повезло. То ли колхозу действительно потребовались срубленные деревья, то ли с испугу, что мы угробим оставшихся лошадей, но нам было поручено заняться погрузкой стволов на машину с прицепом и разгрузку их я уже не помню где.
|